В чертогах марсианских королей

Кажется, я не упоминал еще и о гомосексуальности. Можете сделать скидку на мое раннее воспитание как на причину того, что самые глубокие отношения в Келлере у меня были с двумя женщинами: Пинк и Шрам. Я ничего про это не говорил просто потому, что не знал, как это подать. Я разговаривал с мужчинами и женщинами равно, на одинаковых условиях. Мне оказалось на удивление легко иметь задушевные отношения с мужчинами.

Не могу считать келлеритов бисексуалами, хотя технически они ими были. Суть гораздо глубже. Они не могли даже понять настолько токсичную концепцию, как табу на гомосексуальность. Оно было одной из первых вещей, которой они учились. Если вы проводите различие между гомосексуальностью и гетеросексуальностью, то отрезаете себя от общения – полного общения – с половиной человечества. Они были пансексуалами, они не могли отделить секс от остальной жизни. В их стенографии даже не было слова, которое можно было бы напрямую перевести на английский как «секс». У них имелись слова для мужского и женского в бесконечных вариациях, а также слова для степеней и видов физических ощущений, которые было бы невозможно выразить на английском, но все эти слова также включали другие части мира ощущений и эмоций. Ни одно из них не отгораживало то, что мы называем сексом, в отдельной собственной ячейке.

Есть и другой вопрос, на который я не ответил. Он нуждается в ответе, потому что я сам над ним задумывался, когда оказался там. Он касается самой необходимости этой коммуны. Действительно ли она должна быть такой? Не лучше ли им было приспособиться к нашему образу жизни?

Там не было мирной идиллии. Я уже упоминал о вторжении и насилии. Такое могло повториться, особенно если кочующие банды, действующие вокруг городов, начнут кочевать по-настоящему. Путешествующая группа байкеров может уничтожить их за ночь.

Имелись и продолжающиеся юридические дрязги. Примерно раз в год на общину пикировали социальные работники и пытались увезти детей. Их обвиняли во всех мыслимых прегрешениях, от жестокого обращения с детьми до содействия правонарушениям. До сих пор у них ничего не получалось, но когда-нибудь могло получиться.

И, в конце концов, в продаже имелись хитроумные устройства, позволяющие слепому и глухому человеку немного видеть и слышать. И некоторым из них они могли помочь.

Однажды я встретил слепоглухую женщину, живущую в Беркли. Я бы выбрал Келлер.

Что же до этих машин…

В библиотеке Келлера стоит зрительная машина. В ней используется телекамера и компьютер, чтобы заставлять вибрировать тесно расположенные металлические штырьки. Пользуясь ей, можно ощутить движущееся изображение всего, на что направлена камера. Она небольшая и легкая, предназначенная для ношения на спине, которой касаются штырьки. Стоит она около тридцати пяти тысяч долларов.

Я обнаружил ее в библиотеке в углу. Провел по ней пальцем, и тот оставил за собой блестящую полоску, стерев толстый слой пыли.

Другие люди приходили и уходили, а я оставался.

В Келлер приходит меньше людей, чем в другие места, где я побывал. Община расположена вдалеке от дорог.

Как-то мужчина пришел днем, осмотрелся и ушел, не сказав ни слова.

Однажды вечером пришли две девушки шестнадцати лет, беглянки из Калифорнии.

Они разделись перед ужином и были шокированы, когда обнаружили, что я зрячий. А Пинк напугала их до полусмерти. Бедным девчонкам предстояло набраться немало жизненного опыта, прежде чем они достигнут такого же уровня искушенности, как Пинк. Но, с другой стороны, Пинк могло быть неуютно в Калифорнии. Девушки ушли на следующий день, так и не поняв, побывали они на оргии или нет. Столько прикосновений, но до дела не дошло, очень странно.

Была и приятная пара из Санта-Фе, ставшая кем-то вроде посредника между Келлером и их юристом. У них был девятилетний мальчик, бесконечно болтавший с другими детьми на амслене. Они приезжали раз в две недели и оставались на пару дней, напитываясь солнышком и каждый вечер участвуя в Общении. Они разговаривали с запинками на стенографии и оказали мне любезность, не разговаривая со мной вслух.

Время от времени сюда заглядывали индейцы. Их поведение было почти агрессивно-шовинистичным. Они всегда оставались одетыми в джинсы и сапоги. Но было очевидно, что они уважают этих людей, хотя и считают их странными. С коммуной у них были деловые отношения. Эти навахо увозили на грузовике продукцию, ежедневно доставляемую к воротам, продавали ее и брали себе процент от выручки. Местные садились с ними и общались на языке жестов через ладони. Пинк сказала, что во всех делах индейцы безукоризненно честны.

И примерно раз в неделю взрослые выходили на поле и ***вали.

Общение на стенографии и языке тела получалось у меня все лучше и лучше. Я пробыл здесь уже пять месяцев, и зима подходила к концу. Я пока не изучал свои желания и не задумывался всерьез, что хочу делать с остатком своей жизни. Полагаю, привычка дрейфовать по жизни слишком во мне укоренилась. Я находился здесь и соответственно складу характера был не в состоянии решить: то ли уходить, то ли повернуться лицом к проблеме, если захочу остаться очень надолго.

Потом я получил толчок.

Долгое время я думал, что это как-то связано с экономической ситуацией в стране. В Келлере знали о событиях во внешнем мире. И знали, что изоляция и игнорирование проблем, от которых можно было легко отмахнуться, как от не имеющих к ним отношения, – это опасный курс. Поэтому они выписывали «Нью-Йорк таймс», отпечатанную методом Брайля, и почти все газету читали. У них имелся телевизор, включаемый примерно раз в месяц. Дети смотрели его и переводили для родителей.

Поэтому я был в курсе, что не-депрессия медленно переходит в более нормальную инфляционную спираль. Открывались рабочие места, в экономике стали циркулировать деньги.

И когда я вскоре после таких новостей вновь оказался во внешнем мире, то решил, что причина заключалась в них.

Реальная же причина была сложнее. Она имела отношение к снятию лукового слоя стенографии и обнаружению под ним нового слоя.

Язык жестов я выучил за несколько легких уроков. Потом узнал о существовании стенографии и языка тела и насколько труднее будет ими овладеть.

За пять месяцев постоянного погружения, а это единственный способ выучить язык, я достиг в стенографии уровня ребенка пяти или шести лет. Я знал, что со временем смогу ее освоить. Другое дело – язык тела. Тут продвижение нельзя измерить столь же легко. Это был изменчивый и очень межличностный язык, который развивался в соответствии с личностью, временем и настроением. Но я учился.

А потом я узнал о Касании. Это лучший вариант, как описать это одним английским существительным. То, чем они называли этот язык четвертого уровня, менялось изо дня в день, как я попробую объяснить.

Впервые я о нем узнал, когда попытался увидеться с Джанет Рейлли. Я теперь знал историю Келлера, и Джанет очень заметно фигурировала во всех рассказах. Я был знаком в Келлере со всеми, но нигде не смог ее найти. Я всех знал по именам, таким, как Шрам, Женщина-без-переднего-зуба или Мужчина-с-вьющимися-волосами. Эти имена на амслене я дал им сам, и все они приняли их без вопросов. Своими «мирскими» именами они в коммуне не пользовались. Они для них ничего не значили, потому что ни о чем не говорили и ничего не описывали.