В честь пропавшего солдата (1984-1985)
Шрифт:
Я всегда получал уклончивые ответы на вопросы: когда же закончится война? — Приятель, а мы откуда знаем?
Как у них там в Амстердаме? Нужно надеяться, что всё хорошо, ты не слушай, что говорят другие, они сами ничего не знают. Ну, когда-нибудь тебя заберут отсюда, когда-нибудь они всё-таки приедут сюда.
Когда? Это зависит от войны, а она ещё продолжается.
Нет писем, нет вообще никаких вестей из дома уже в течение нескольких месяцев, а есть только эти неопределённые, пустые ответы, которые мне ничего не дают, абсолютно ничего, и только увеличивают моё смятение. Сегодня утром, когда я увидел эту маленькую группку солдат на другой стороне канала, моё сердце упало: как нас сможет освободить эта горстка солдат? Не смогут никогда…
Стайка рыб вновь выныривает и скользит вдоль корпуса лодки,
Мейнт спускается в лодку и, опустившись на колени, начинает кидаться в её сторону кусочками древесины с палубы.
«Попроси Мем, чтобы она тебя отпустила, — ухмыляется он, — она обязательно отпустит».
Но неожиданно Янси берёт младшую сестру под своё крыло и говорит, что она возьмёт велосипед, чтобы отвести Пики в Вамс.
Я остаюсь сидеть, внезапно накатывает сонливость и усталость; больше всего мне сейчас хочется свернуться калачиком на тёплом солнце и больше ни о чём не думать. Было бы хорошо навестить Яна, наверняка он ещё ничего не знает о солдатах у канала. Я помню, что говорилось между мальчишками в Амстердаме: «Как только англичане высадятся, то они тут же расправятся с немцами». А теперь это не англичане, а американцы! На мгновение я ощущаю небольшой триумф. Я пойду к Яну, чтобы просветить его, к Яну, который всегда всё знает лучше.
Он подскочит до потолка, когда услышит про это.
Но я боюсь идти в Шарль, боюсь, что фермерша скажет мне, что Яна нет, он уже вернулся назад, домой — и он не сказал об этом мне? — и я останусь тут один как перст, позабытый и заброшенный всеми.
Всякий раз, когда Ян долго не появляется в школе, эта мысль овладевают мной, сначала неопределённо, затем всё сильнее и сильнее, пока на меня не падёт разрушительная правда — Яна больше нет и я остался один…
Тогда я не могу думать ни о чём другом и моя тоска принимает вызывающие опасения формы. Я готов рвать волосы с корнем из-за своей тоски по родному дому.
«Эй, вы двое, — Янси с Пики, сидящей на багажнике, едет на велосипеде вдоль дамбы. — Йерун, мы едем в деревню».
«Подождите, я с вами».
Я подбираю сабо и припускаю по дороге. Янси уже значительно впереди, и я бегу мелкой рысью за девочками.
У взорванного моста произошло чудо. Над водой протянут узкий, деревянный настил из совершенно новых досок. Три солдата усердно занимаются им, вися на канатах над каналом, что-то пиля и укрепляя ударами молотков. На лугу за военными грузовиками появились стоящие вразброс несколько зелёных палаток, перед большей из них появился небольшой склад. Там стоят ящики, коробки и мешки, наполовину укрытые брезентом. На одном штабеле сидят несколько мужчин и расслабленно разговаривают, так спокойно, словно они сидят в своём дворе субботним днём. Поодаль ещё несколько купаются в канале, к большому нашему удивлению. Они смеются и кричат как мальчишки, ныряют, вытягивая ноги в высоту, отфыркиваются, выныривая и выплевывая длинной струёй воду из ртов. В ряске появились большие дыры, точно указывающие на дорогу, проложенную пловцами.
Один из них вылез на берег, пробираясь между камышами на сушу, и его вид меня ошеломил, а Янси звонко высказалась:
«Посмотри, на нем совсем ничего не одето». Вдруг, без слов и смущенно, девочки отворачивают головы и я ошарашенно отступаю на шаг назад.
Я не смог точно увидеть, был ли солдат совсем голым, но мне было странно, что такие взрослые мужчины ведут себя как дети.
Они пытаются столкнуть друг дружку в воду, цепляясь, борясь и хватая за ноги, с громким улюлюканьем, словно молодняк на водопое, и будто бы не имеют ничего общего ни с этой войной, ни с освобождением.
Янси возвращается к мосту и я толкаю велосипед с Пики вслед за ней. Если она хочет тут задержаться, то лучше быть подальше от этих солдат. Я вижу, что Пики продолжает украдкой посматривать на купающихся и это раздражает меня. То что здесь происходит, совершенно её не касается; Мем совершенно права — это дело взрослых. На мосту один из солдат запевает песню и удары молотка становятся громче и энергичнее.
Им принесли коробку, из которой они берут бутерброды с маслом и едят; война кажется мирной и необременительной вещью. Пристыженно я ловлю себя на том, что сам то
и дело оглядываюсь на купающихся солдат, чтобы полюбопытствовать, что там происходит; я делаю то же самое, что мешал делать Пики. Что же приковывает мой взгляд в их поступках, что привлекает мое внимание к ним снова и снова, и почему же мне одновременно стыдно за это? Купальщики, накинув на себя полотенца, подпрыгивают и скачут, пытаясь вытряхнуть воду из ушей. Один из них небрежно и с легкостью делает стойку на руках, и стоит, словно цирковой акробат, выглядя причудливой противоположностью окружающему будничному пейзажу.«Пошли, нам пора назад, — Янси берёт меня за руку, — пока Мем не хватилась нас».
А затем, к своему собственному удивлению, я принимаю необычное решение и поступаю согласно собственной воле.
«Ты иди, если хочешь, а я ещё побуду здесь».
Вопреки ожиданиям, Янси не возражает, взбирается на велосипед и уезжает, не удостаивая меня взглядом.
На мгновение я колеблюсь — теперь Мем узнает и рассердится. За спиной я слышу пение и удары молотков — это новый, соблазнительный мир.
Вместе с несколькими деревенскими мальчишками я усаживаюсь на траве, обнимаю колени и смотрю, бесцеремонно и жадно.
Пловцы стоят у палаток, один причёсывается, глядя в маленькое зеркальце, другие обсыхают. Теперь они находятся ближе и я вижу, что они не намного старше, чем Попке, вероятно им по восемнадцать-девятнадцать лет. Как можно в таком юном возрасте научиться стрелять из винтовки, как можно таким мальчишкам воевать? Как они смогут победить немцев — эти легкомысленно шалящие пловцы? Но, в конце концов они уже здесь, во Фрисландии, сюда то они смогли дойти. С растущим интересом я наблюдаю за жизнью в палаточном лагере: мужчины, таскающие вещи, машины, ездящие туда-сюда, брезент, натягиваемый на земле и паренёк, который чистит винтовку, сидя перед палаткой. Представил себе, как солдаты двинутся дальше, на Амстердам, и заберут меня с собой, и мы сможем захватить Яна; и ехать в кузове грузовика через деревни и польдеры [9] прямиком в Амстердам…
9
Нидерл. polder — осушенный и возделанный низменный участок побережья
Мои фантазии прерывает шум, который всех нас одновременно поднимает из травы. Большая армейская машина, огромная и экзотичная, словно слон, съезжает с деревенской дороги и подъезжает прямо к нам, сигналя, чтобы привлечь наше внимание. У канала она останавливается, но двигатель продолжает работать. Солдат, сидящий рядом с водителем, высовывается из окна и кричит что-то на непонятном языке мужчинам на мосту.
Из деревни вновь потянулись любопытные, чтобы посмотреть на машину и солдат поближе; вокруг этого неуклюжего монстра образовался большой круг — на безопасном расстоянии от машины, предположив, что чего доброго, могут и стрелять, а также из-за страха перед иностранным языком и незнакомым поведением. Когда солдат открывает дверцу и выходит — настаёт почтительная тишина. Возникает толкотня и круг сужается. Я отступаю на несколько шагов назад, потому что напирающая толпа пугает меня. Мне хочется срочно вернуться домой, где окружающие вещи близки и понятны. Вспоминается и грозное предостережение Мем. В то время как я пытаюсь вырваться из круга, кто-то сзади кладет руку мне на грудь и с силой прижимает меня к себе.
«Попке, — думаю я, — или Хейт. Теперь мне попадёт…»
Вторая рука протягивается над моей головой; рука, незнакомая мне, сильная и загорелая, с пушистыми светлыми волосками и часами на запястье. Между пальцами зажат продолговатый пакетик из сине-красной бумаги с тонкой серебристой окантовкой. Я застываю от страха и пристально смотрю на руку: что это, что сейчас произойдет, кто это стоит позади и держит меня? Люди вокруг меня начинают отодвигаться и смотрят с любопытством, некоторые смеются, как будто это выглядит очень смешно; мне нужно было уходить с Янси, а теперь я тут в полном одиночестве и никто не придет мне на помощь. Я вырываюсь и оборачиваюсь. Позади меня стоит солдат и рассматривает меня серыми, внимательными глазами. У него обветренные, потрескавшиеся губы, открывшиеся в улыбке, с отсутствующим резцом в углу рта. Короткие рыжеватые волосы, чуть вьющиеся, белая рубашка и цепочка вокруг твёрдой прямой шеи; я замечаю всё это с первого взгляда, в момент, когда я пытаюсь отстраниться.