В чужой шкуре

Андрей Иванович сделал над собою усилие, чтобы не обнаружить себя. Он взвалил на плечо чемодан, а другою рукой подхватил сак и понёс этот багаж в гору, по лестнице. Что ему была теперь эта лёгкая ноша после того бремени, от которого ещё ныла его спина, и плечи, и ноги!..

— Извозчик! в лучшую гостиницу… — сказал Курилин, — клади, брат вещи… так… трогай… вот тебе на водку…

Двугривенный, описав траекторию в воздухе, упал к ногам Андрея Ивановича. Лошадь рванула, и Курилин исчез из виду. Андрей Иванович поднял с земли двугривенный, который был для него теперь не жалким серебряным кружочком, а завтрашним обедом, избавлением от мук голода.

VII

Садилось солнце. Был славный, осенний вечер, какие часто бывают в эту пору года в средней полосе России. Красавица река играла в лучах заката. Шум и жизнь стояли над ней.

Умилённым взором глядел Андрей Иванович на догоравшее солнце, на широкую реку, на оживлённый город, полный движения и шума. Хорошо было у него на душе. Он чувствовал себя иным, лучшим человеком. Он стряхнул с себя ветошь прежнего существования.

В своём жалком грязном рубище он сознавал себя более богатым, чем прежде, когда он сибаритствовал, ни в чём не нуждаясь, пресыщенный жизнью. С рубищем он приобрёл то, чего не имел ранее: познание человечества! Он приобрёл любовь к труждающимся и обременённым, тёплую любовь, которая «побеждает мир»… Его глаза видели теперь то, чего не видали прежде…

1904