В дни Каракаллы

Едва мы вышли на ту площадь, где чуть слышно звенела струйка фонтана в каменном водоеме, как снова увидели в темноте Делию. Танцовщица сложила ладони в горсть, подставляла их под струю воды и смывала с лица румяна.

Вергилиан всплеснул руками:

– Вот печальное зрелище! Делия безжалостно уничтожает свою красоту!

Она ничего не ответила, даже не посмотрела на нас.

– Делия, – коснулся ее плеча Вергилиан, – что с тобой? Разве мы не друзья? Скажи мне!

Но она молчала.

– За что ты сердишься на меня, Делия?

– Ты никогда не поймешь этого.

– Чего?

– Того чувства, когда человек презирает себя.

– Уверяю тебя, что это как раз то, что я довольно часто испытываю. И для этого не нужно быть христианином.

– Нет. Вы, эллины, слишком возгордились своим умом.

– Уверяю тебя, Делия, что эллины испытывают также страдания и душевные муки.

В темноте послышались крики ночной ссоры и площадная брань.

– Пойдем, Делия, здесь небезопасно в такой час.

На лице танцовщицы появилось отчаяние.

– Куда же мне идти теперь?

– Надо выйти к садам Мецената. Оттуда недалеко до твоего дома.

– Мне все равно.

Мы пошли в сторону садов.

Очевидно вспомнив роспись на стене жилища, Вергилиан спросил:

– Скажи, Делия, как могла эта христианская рыба проглотить корабль с корабельщиками, мачтой и всем грузом?

Но Делия или ничего не знала об этом примечательном событии, или ей было сегодня не до шуток. Она ничего не ответила.

На одном из перекрестков я оставил своих спутников, и Делия грустно улыбнулась мне.

IV

Вскоре я снова увидел Делию и по тому, как держал себя с нею Вергилиан, понял, что танцовщица уже стала его возлюбленной. Теперь мы с ним встречались значительно реже, но однажды провели вместе весь день в цирке.

Мой друг давно охладел к цирковым зрелищам и равнодушно внимал спорам о достоинствах того или иного возницы. Но он решил, что мне, молодому человеку, интересно будет посмотреть, как Акретон проявляет свое искусство на ипподроме, и вот мы отправились вдвоем на ристания.

Пробираясь к входным воротам, я слышал, как какой-то человек горестно вздыхал:

– Какая жалость, что я не могу попасть на состязания! Ведь сегодня в первом заезде – Акретон…

– А какая лошадь у него на этот раз левой пристяжной? – спрашивал собеседник.

– Гирпина, любезный! Божественная Гирпина!

Мне уже объяснили, что от левой пристяжной, которая в первую очередь огибает при повороте так называемую мету – край делившего цирк на две половины возвышения со статуями, обелисками и всякими мемориальными украшениями в честь возниц, – зависит исход бегов.

Болезненного вида человек, тот самый, что не попал в цирк, продолжал жаловаться на судьбу:

– У меня всегда так. Ни в чем нет удачи. Открыл рыбную лавчонку – разорился. Занялся продажей идолов – тоже потерпел убытки. Вот и теперь. Не опоздай я поздравить патрона с днем рождения, и была бы у меня тессера.

Тессерой называется в Риме оловянный кружок, дающий право на вход в цирк или на получение продовольствия во время бесплатных раздач хлеба населению.

Но цирк шумел, как огромный каменный улей, весь в розоватом свете чудовищного по величине, напоминающего о закатном небе пурпурового навеса. Он спасал сидевших на мраморных скамьях зрителей от немилосердного весеннего солнца. Мне показалось, что даже монументальные камни дрожат и сотрясаются от рукоплесканий и криков, когда двухсоттысячная толпа стала приветствовать торжественное прохождение колесниц на арене перед началом состязаний.

Внизу, где был расположен так называемый подий – места для почетных зрителей, сидели сенаторы и какие-то чужестранцы в усыпанных драгоценными камнями, ярких одеждах. Стало уже известно, что в цирке присутствует и Соэмида, сирийская красавица, удостоившая Рим своим посещением. Все, в особенности женщины, завистливые к чужой красоте, с любопытством искали в толпе прославленную блудницу.

Мы с Вергилианом не без труда протолкались на свои места, расположенные сразу же над подием. Отсюда было прекрасно видно все, что происходит на арене. Только что началось шествие колесниц. Возницы в голубых и зеленых коротких туниках, стоя в легких, но прочных двухколесных тележках, одной рукой натягивали ременные вожжи, а другой посылали толпам воздушные поцелуи. В эти минуты они чувствовали себя в центре внимания всего мира. С верхних ярусов женщины бросали им цветы, покорно падавшие к ногам лошадей, на песок арены. На самом верху, где уже было близко небо, суетились корабельщики императорского флота, на обязанности которых лежало натягивать пурпуровый навес, дававший спасительную тень и прохладу.

Цирк потрясали крики:

– Акретон! Гирпина!

Оглядывая с надменной улыбкой это множество обезумевших людей, Акретон, краса цирковых состязаний, небрежно махал голубым платком над головой. Он был пресыщен победами, любовью красивых женщин, славой, богатством. Четверка вороных испанских коней с белыми отметинами на лбу и розовыми ноздрями промчалась по арене, повинуясь едва заметному движению его пальцев, державших вожжи…

Я нашел среди сенаторских бород нежное лицо Соэмиды. Она смотрела с таинственной улыбкой на возницу, и никто не знал, какие мысли возникают за ее высоким лбом, отягощенным прической из сложенных в виде короны черных кос, украшенных жемчугами.

Я рукоплескал вместе со всеми, но, как это ни странно, цирковое шествие оставляло меня в глубине души холодным. Может быть, потому, что судьба назначила мне жить в мире книг, где царит вечная тишина.

Вдруг Вергилиан встал и показал пальцем на подий:

– Смотри – там сидит сенатор Дион Кассий, привезший сообщение о победах императора. А рядом с ним… Знаешь, кто рядом с ним?

– Кто?

– Отгадай!

– Откуда мне знать! Я ничего не вижу за головами людей!

– Трибун Корнелин. Твой обидчик…

Я приподнялся, чтобы лучше видеть. Действительно, трибун с Дионом Кассием находились на почетных местах. Значит, Корнелин не прозевал случая, чтобы обратить на себя благосклонное внимание августа. Он смотрел на арену с огромным интересом. Возможно, что особенно располагал его к этому оказываемый почет.

Немного выше восседал наш карнунтский знакомый Виктор. У меня почему-то сжалось сердце, когда я увидел, что рядом с ним находится девушка в синем покрывале. Грациана тоже была в цирке! По другую сторону от нее сидел не кто иной, как наш друг Наталис и что-то нашептывал на ухо. Грациана улыбалась. Напрасно Вергилиан делал ей знаки, она не видела нас.

Верхние ярусы скамей были в тумане человеческих испарений. Там, под самым навесом, располагалась городская беднота – башмачники и продавцы бобов, позолотчики и корабельщики, каменщики и могильщики. Много было среди них людей, которые вообще не занимались никаким ремеслом, а жили подачками или случайной работой, ели на обед вареный горох, а спали на охапке соломы, и эту неприглядную жизнь им скрашивали только цирк и игра в кости. Они уже с утра заполнили верхние скамьи, приходили сюда с подушками, набитыми травой, так как были цирковыми завсегдатаями и знали по опыту, что трудно высидеть с утра до захода солнца на каменной скамье. Здесь пахло потом и чесноком, люди говорили на грубом языке Субурры, но никто лучше этих любителей зрелищ не мог разобрать достоинства Гирпины, хотя порой у них не было даже сестерция, чтобы поставить на совершенно верную квадригу.