В долине Дагестана
Шрифт:
— Ну ладно… — Я поднялся. — Спасибо.
По пути от ее кабинета до машины поинтересовался у главы села доверительным голосом:
— Как думаете, между нами, кто прав в этой истории?
— Эх-х, — мучительный выдох, — и она права, и Чепелов с остальными. Не распутать… Главное, чтобы до крови не дошло. Стоит ей свистнуть или Чепелову — такое начнется…
Мы подошли к Виктору Федоровичу.
— Все, побежал я. Дела!
Захватив из Управления культуры Надежду Николаевну, отправились к заслуженной артистке республики. Она оказалась обычной русской деревенской старухой, большой, больной, горюющей
— Нельзя так делать, нельзя-а, — со слезами, одышливо говорила она. — И не бывает счастья таким людям, которые так поступают. Вы не знаете? Ведь все, кто этим зданием-то владели, умерли один за одним. И Чалаев, и Хирачев, который до него, и Исмаил, муж Газимагомедовой. И все не старые совсем мужчины… И ведь она нарочно злит еще: “Я, — говорит, — здесь кафе открою, музыка будет, свадьбы!” А как мы покойника отпевать под эту музыку будем?
Ну, в таком, в общем, духе, только довольно многословно, с отступлениями про соседа, сваливающего мусор в речку, которая у них на задах течет, про то, что тяжело им…
От старушки-артистки поехали в редакцию обедать. Девушки снова принесли пирог, шашлык в пластмассовом контейнере, салаты. Редакторша предложила коньяк, но я, чтоб не прослыть алкашом, отказался. А выпить хотелось — загрузился уже до предела. Мозг требовал расслабления.
Ели молча. Местные наверняка ждали от меня слов. Надеялись, что я тоже начну возмущаться несправедливостью, поддерживать их, скажу, какая Газимагомедова плохая, стану выспрашивать новые и новые детали, чтоб возмутиться сильнее… Я представил, как говорю нечто подобное, и понял, что получится неискренне, показно. И не потому, что я не сочувствовал им. Какая-то другая причина…
Наконец нашел повод заговорить:
— Думаю, стоило бы со священником побеседовать. Все-таки это важно, чтобы он высказался.
Виктор Федорович помрачнел еще больше. Надежда Николаевна взглянула на него, словно бы спрашивая, можно ли отвечать, но, видимо, получила ответный взгляд — “нет, я сам”.
И с усилием, с откровенной горькой досадой он произнес:
— Я спрошу, конечно, у отца Александра. Только не уверен, что пойдет на разговор. Не боец он, да и давление на него сумасшедшее… Он уже несколько раз просился о переводе… Но я поговорю, конечно, спрошу.
После обеда депутат на постоянной основе куда-то уехал, у завуправлением культуры тоже появились дела. Обещала через час вернуться. Меня оставили в редакции “посмотреть подшивки”.
Я вяло листал мягкие газетные листы, а редакторша комментировала:
— Восьмое марта отмечаем… А вот пожар тут случился, склады горели. Так и не выяснили, поджег кто или само… Вот концерт прошел…
Это занятие мне быстро надоело, но сказать прямо было неловко. Да и как? Женщина искренне рассказывает человеку из Москвы о событиях в районе, о радостных событиях, грустных…
Выручило появление посетителей. Правда, в первый момент я чуть было не выскочил от них в открытое окно. Представьте, вваливаются двое кавказцев. Особенно страшен был один, передний: сухой, бородатый, в камуфляжной кепке; в руке что-то обернутое тряпкой. Стопроцентный боевик.
“Ну вот, — стукнуло в голове, — дождался!” Сейчас развернет тряпку и бахнет из миниатюрного калаша двумя
короткими. И все закончится…— Здрасе. Надежд Николаевна здесь? — хрипловато спросил бородатый.
Редакторша заулыбалась гостеприимно:
— А, здравствуй, Вахид! Надежда Николаевна должна прийти скоро. А у себя ее нет?
— Нет! Заходил! — Бородач был каким-то очень активным, ершистым, дерганым; второй, невысокий, полненький, держался тихо.
— Ну подождите здесь, — сказала редакторша. — А что у тебя?
— Работы несу на выставку. Говорили же, сегодня надо. Всю ночь спешил.
Он положил на стол обернутое тряпкой, стал разворачивать.
— Да, познакомьтесь, — вспомнила редакторша. — Вахид, Муслим, — указала на бородача и его спутника, затем назвала меня, прибавила, что я “журналист из московской газеты”.
— Хорошо, — мельком отреагировал Вахид; все его внимание было обращено на то, что он принес.
Под тряпкой оказались дощечки с выжиганием. Какой-то горный пейзаж, домики на склоне, водопад, портрет молодого парня в форме десантника, вертолет с выпрыгивающими из него солдатами…
— Прекра-асно! — сопровождала редакторша появление каждой картинки. — Прекрасно, Вахид! — Брала дощечку, разглядывала и клала на стол. — Ты прямо настоящий художник!
Я тоже на всякий случай одобрительно помыкивал. Работы и в самом деле были неплохие, хотя и не настолько искусные, чтобы вешать их дома на стену…
Помявшись возле стола, вышел на улицу. Было почти жарко, зеленели деревья, ярко светило солнце. Такая погода в Москве устанавливалась обычно в середине мая, а здесь в конце апреля лето совсем…
— Ну-ка пошли отсюда! — раздался злобный крик. — Домой! Домой!
Голос показался знакомым; я выглянул из-за угла дома. Увидел — глава района гонит по проезжей части двух телят. После каждого его замаха телята отбегали на пару метров и останавливались, склоняли головы к траве на обочине.
— Пошли! Домой!
Глава заметил меня, на его лице мелькнуло смущение. И он стал объяснять:
— Все улицы загадили. Взрослых в стадо отдают, а молодняк так вот гуляет целыми днями… Платить пастуху не хотят, и плевать им…
— Да, да, — поддержал его. — Правильно, Алексей Сергеевич. — И поскорее пошел обратно в редакцию; тоже чувствовал смущение, будто увидел нечто не для чужих глаз.
Но на крыльце остановился. Присоединяться опять к разглядыванию картинок не хотелось… Может, попрощаться и пойти пешком в мотель? Кажется, недалеко, да и день, светло, не должны зарезать… Снять пиджак, засесть в кабинетике, хорошенько выпить, съесть кусок мяса (но только не шашлык этот ханский), лечь и выспаться… Еще ведь завтра здесь целый день… В общем-то, все уже ясно, материала для статьи предостаточно… Надо было на два дня приезжать.
Стал прохаживаться по траве. Достал мобильный, пощелкал кнопки зачем-то. На дисплее поочередно появлялись “Звонки”, “Контакты”, “Настройки”, “Галерея”… Вспомнил, что Полине сегодня не звонил. И не хотелось. Сунул телефон обратно в карман.
Шаги по доскам пола. Из дома вышли бородач и толстенький.
— Друг, ты из Москвы правда? — спросил активный; был он и страшный, и в то же время чем-то симпатичный. Так же, наверное, страшны и симпатичны волки, другие хищники. Не знаю…
— Да, из Москвы.