В долине солнца

Я тебя вижу, Сэнди. А ты меня?

…он перекатился по капоту и упал, а потом вскочил и ринулся наутек что было мочи.

Он побежал к дому и не оглядывался. Боялся, что, обернувшись, увидит эту страшную, отвратительную тварь, глядящую на него с улыбкой, с ухмылкой. Зовущую его по имени. Ее круглое лицо посерело, ясные зеленые глаза почернели, как мраморные китайские шашки, а рот, который произносил его имя, будто пробуя его на вкус, заполнился чем-то белым, что корчилось между кривых зубов, подобных кровельным гвоздикам, слишком многочисленным, чтобы их сосчитать.

Вбежав в мамину спальню, он увидел, что она снова спала у себя в кресле-качалке, а Тревис по-прежнему лежал на кровати. Сэнди встал в проходе, учащенно дыша, весь мокрый, но маму он не стал будить. Вместо этого прислонился к дверному косяку и, закрыв глаза, заставил себя успокоиться, задышал ровнее, а когда открыл глаза, его взгляд был устремлен на ковбоя под маминым одеялом. На его голой груди, которая была наполовину не прикрыта, Сэнди заметил странные пятна на коже – сухой, шелушащейся. Очень напоминающей плоть того существа, которое он видел в кемпере.

В кемпере, где жил сам Тревис.

Он вспомнил о повязках, которые Тревис никогда не носил ночью.

У него аллергия.

Сэнди протянул руку и поднял одеяло. Тревис лежал в нижнем белье, простыни под ним были свежие и чистые. Поперек живота и ног тянулись еще более широкие пятна, чем на груди. Раны у него на бедре и в боку были перевязаны. Сэнди подумал убрать с них марлевые прокладки, но предпочел этого не делать, когда Тревис забормотал что-то неразборчивое. Сэнди увидел у него черные вены и следы укусов на внутренней стороне бедра. Вокруг раны плоть отслаивалась. Укус был как от очень острых…

кровельных гвоздей

…зубов.

Что-то здесь было не так, и Сэнди как никогда захотелось, чтобы его отец был жив. Мальчик опустил одеяло и попятился, пока не стукнулся о мамин комод из кленового дерева, на котором лежали ковбойский ремень с ножнами. Сэнди увидел рукоять с орлиной головой и, быстро вынув нож, скользнул за дверь спальни, сполз на пол, подтянул колени к груди и спрятался в узком треугольнике теней, где открытая дверь соединялась с внутренней стеной.

Там он решил ждать, наблюдать и прислушиваться. И если что-нибудь случится, он будет там.

Ради нее.

Снаружи уже загорались звезды.

В половине десятого Аннабель проснулась в своем кресле-качалке и увидела, что из-за двери спальни торчит правая нога ее сына. Ей как раз снился Сэнди, во сне с ним произошло что-то ужасное, но что именно – она забыла в момент пробуждения, и теперь у нее сердце подскочило в груди, когда она увидела его на полу. Она закрыла дверь и увидела, что он всего лишь спал, низко опустив подбородок. При виде его ярких гольфов, сползших к кроссовкам, у Аннабель на глаза навернулись слезы. Она посмотрела на часы с будильником, что стояли на столике у кровати. Она едва помнила, как мальчик вернулся из школы, не говоря уже о том, что сказала ему или куда он ушел и как очутился здесь. Она взяла его на руки и подняла – он пробормотал что-то и обнял за шею. Она хотела отнести мальчика в его комнату, но увидела, что на полу, где он лежал, валялся нож Стиллуэлла.

Аннабель уложила мальчика в постель и вернулась в собственную спальню. Подняла с пола нож и села в кресло-качалку. За окном на травянистый двор светила белая техасская луна. Простыни на бельевой веревке шептались, словно призраки, пока ковбойская шляпа с сапогами молча висели среди них. Она посмотрела на нож и провела пальцем по орлиной голове.

Луна уже поднялась высоко, когда Стиллуэлл проснулся.

Ковбой сел в кровати, неуклюже пошевелился. У него громко заурчало в животе.

Он увидел, что Аннабель смотрит на него. Увидел, что у нее в руке нож.

– Долго я был в отключке? – спросил он.

– С утра, – ответила она.

– Я занял твою кровать, – сказал он и попытался встать.

– Не двигайся.

Он поморщился, прислонившись к спинке кровати.

Она медленно покачивалась в своем кресле.

Он лежал и смотрел на нее, или в окно, или на свой ремень с ножнами и ключами на комоде у двери.

– Твоя шляпа на бельевой веревке, – сообщила она, – сушится. – И добавила, что помыла ее вместе с сапогами. В душе. – Я вымыла их мылом, вручную.

Он обратил на нее свои тяжелые карие глаза.

Аннабель посмотрела на нож у себя в руках и сказала:

– Мне нужно кое-что вам сказать, мистер Стиллуэлл. И нужно, чтобы вы меня услышали.

Он смотрел на нее, не моргая. Выжидая.

Аннабель набрала воздуха в грудь. Она решила не упоминать о том, что ее воспоминания застлал туман, который, знала она, навлек на нее он. Она читала о гипнозе, о месмеризме, играх разума, но тут дело было более темное, неправильное. От этого оставался след – как пятно, которое она никак не могла смыть. И не могла придумать названия. Нечего было и пытаться. Обо всем же остальном она ему рассказала. Рассказала, что ей было все равно, где он был и что делал, но он принес в ее дом насилие, и с этим она мириться не могла. Она рассказала ему о том, что проработала полгода на ночной смене в неотложке в Фрот-Стоктоне. И обо всех ковбоях, которых привозили туда с ножевыми ранениями. В ножевом ранении, сказала она, не было ничего особенного.

– Но такого, что у вас, я не видела ни у кого, – сказала она. Она рассказала ему о том, как ее отца за руку укусил паук-отшельник, и она видела, что с ним происходило, и это было отчасти схоже с тем, что сейчас случилось со Стилуэллом. Не слишком, но отчасти. – А в день, когда я видела вас без повязок, – продолжила она, – я могла бы подумать, что у вас проказа.

– У меня не проказа.

– Нет. Не она. Но все равно что-то в вас прогнило. – Аннабель немного покачалась в кресле, почти забыв о ноже, который держала в руке. – Может, это и не совсем по-христиански, – сказала она, – но видите ли, мистер Стиллуэлл, какую бы я ни испытывала жалость к человеку, которому где-то не повезло, или сколько бы мне ни требовалось сделать здесь работы со всяким хламом, сейчас это не имеет значения. Потому что сейчас, понимаете ли, мне следует подумать о сыне.

– Матери мальчика только о нем и стоит думать, – сказал Стиллуэлл.

– Легко сказать, когда вы не на моем месте. – Аннабель подошла к своему бюро и открыла ящичек, чтобы достать пару мужских джинсов и серую футболку. Положила их, не разворачивая, на кровать.

– Послезавтра я устраиваю Сэнди день рождения, – сказала она. – Мне нужно, чтобы до тех пор вы уехали.

Ковбой опустил глаза на покрывало.

Она оставила его одного, унеся нож с собой.

Облаченный в одежду Тома Гаскина, Тревис вышел в коридор, где стояли его еще не высохшие сапоги, приставленные каблуками к плинтусу. Шляпа была надета на них. Он поднял вещи и вышел в гостиную. Телевизор показывал одни помехи. Аннабель лежала на диване, свернувшись под самодельным одеялом. Она взглянула на него, но отвела глаза, ничего не сказав, просто уткнувшись в телевизор. Он подумал спросить ее про нож, но предпочел этого не делать и вышел в ночь, где увидел свой «Роудраннер», припаркованный на холме за мотелем. Он чувствовал слабость и голод, с каждым шагом его бедро и бок отчаянно пульсировали.

В кемпере он не увидел крови – только застарелые темные пятна на матраце.

Очищен. Обновлен.

Он сел в кухонном уголке и задумался о том, какие перед ним лежат пути.

«Никакие то не пути, – простонала Рю из тени его спального места. – Мы уже на грани, Тревис. Я не хочу быть такой медленной, не хочу быть вечно шаркающим созданием. Я не могу так жить. После того дара, что я тебе дала, вот так ты мне хочешь отплатить?»

Тревис не обращал на нее внимания. Его желудок болел сильнее, чем зашитые раны.