В доме Шиллинга

– У тебя есть сынъ? Прости, я это забылъ или врне долженъ былъ забытъ по твоему настоятельному требованію, – сказалъ онъ съ убійственной насмшкой. – Было время, когда я боялся, что ты прибьешь меня, если съ устъ моихъ нечаянно срывалось имя этого выродка.

Онъ опустилъ голову на грудь и крутилъ пальцами бороду.

– Такъ, такъ!… впрочемъ ты становишься стара, стара и дряхла, Тереза. Характеръ теряется… Ну, вотъ! Слдовательно, можно поговорить опять о старыхъ временахъ! или лучше, я покажу теб нсколько нумеровъ берлинскихъ газетъ. Тамъ каждый день пишутъ, что у маіорши Люціанъ знаменитая невстка. Но ты можешь быть, спокойна Тереза, твоего сына при этомъ не упоминаютъ. У такихъ театральныхъ знаменитостей мужъ обыкновенно нуль, ничто, тнь, которую торжествующая дама неизбжно тащитъ за собой по пятамъ – онъ только мужъ своей жены, исполняетъ должность секретаря – блестящая карьера, о какой только можетъ мечтать самая смлая фантазія честолюбивой матери, и живетъ конечно исключительно блестящими доходами, получаемыми отъ балетныхъ прыжковъ его супруги…

– Этого ты самъ не думаешь, – ршительно прервала она, хотя нсколько глухимъ голосомъ, какъ бы сквозь зубы.

Она давно оставила работу и встала со стула. Какая страшная буря происходила въ ней, доказывало тяжелое прерывистое дыханіе, высоко поднимавшее грудь и сильное дрожаніе руки, которой она оперлась на столъ.

– Онъ учился и можетъ самъ зарабатывать себ хлбъ.

Совтникъ грубо засмялся.

– Ты думаешь, онъ дйствуетъ на поприщ юриста такъ же, какъ его супруга на сцен, т. е. перезжая изъ одного европейскаго города въ другой?

Лицо ея вдругъ какъ бы прояснилось.

– А ты знаешь наврное, что онъ съ ней?

Бываютъ минуты, когда самый наглый человкъ не ршится клеветать на умершаго. Совтникъ заложивъ руки на спину, подошелъ къ окну и сталъ осматривать небо со всхъ сторонъ, какъ бы изслдуя погоду. Онъ пожалъ плечами.

– Я долженъ признаться, – сказалъ онъ, не поворачиваясь къ ней, – что я до сихъ относился къ этому очень равнодушно, мн и въ голову не пришло справиться объ этомъ – какое мн дло до испорченнаго, отвергнутаго члена семьи, съ которымъ все покончено, – для этого надо быть совсмъ безхарактернымъ, невмняемымъ, сдлаться тряпкой… А ты, какъ мн кажется, надешься, что этотъ ненавистный бракъ расторгнутъ! Милая Тереза, не всякій человкъ обладаетъ такой нравственной силой и присутствіемъ духа, съ какими ты нкогда свергла свое иго и дала своему мужу отставку.

Она сжала руки и судорожно прижала ихъ къ груди, между тмъ какъ лицо ея медленно обращалось къ говорившему. Онъ подвергалъ ее страшной пытк, ея постоянный совтчикъ и помощникъ во всемъ, когда нужно было поддержать вольфрамовское упрямство. Теперь она поняла ненависть согражданъ къ своему бывшему бургомистру, теперь, когда его язвительный языкъ обратился на нее самое.

Онъ подошелъ къ ней.

– Я долженъ теб напоминать, какъ ты привыкла дйствовать, – сказалъ онъ, возвышая голосъ; – я долженъ теб напомнить, что ты, какъ мужчина, предпочла лучше разорвать ненавистныя узы, чмъ подчиниться. Такія разорванныя узы никогда не возстанавливаются, это значило бы навлечь на себя всеобщее порицаніе и отъ этого теперешній глава вольфрамовскаго рода суметъ удержать члена своей семьи, – это во-первыхъ, во-вторыхъ я напомню теб твои собственныя слова, что ты свое состояніе, собранное грошами и пфеннигами нашими честными предками, никогда не дашь проматывать театральнымъ плясунамъ. Разв ты измнила свой взглядъ на это? Пусть такъ, но я не измнилъ своего.

Онъ ударилъ кулакомъ по столу.

– Теперь я требую этого наслдства для тхъ, которые въ настоящее время носятъ имя Вольфрамовъ, и которые будутъ его носить въ будущемъ.

– Это стояло всегда на первомъ план и вокругъ этого все вращается, – простонала она, вдругъ прозрвъ истину.

– Думай, что хочешь, я пойду путемъ, который мн указываетъ мой долгъ, – сказалъ онъ холодно. – Совтую теб, Тереза, берегись вступать въ борьбу со мной. Ты останешься не при чемъ со всей своей театральной родней, будь уврена.

Онъ снова подошелъ къ окну, отворилъ его и отдалъ проходившему по двору работнику какія-то приказанія, такъ спокойно и равнодушно занимаясь хозяйственными длами, какъ будто передъ этимъ въ столовой говорилось лишь о самыхъ обыденныхъ вещахъ.

Между тмъ маіорша вышла изъ комнаты. Она бросила вс домашнія дла и ушла въ свой мезонинъ…

Запугать эту женщину было невозможно; разъ она сознавала свои права, она ничего не боялась, она уже однажды справилась съ тмъ, кто вздумалъ коснуться ея неоспоримой собственности, и она просто осмяла бы притязанія и угрозы своего брата, еслибы ее не поразило прямо въ сердце горькое разочарованіе по поводу его отношеній къ ней… Итакъ, это не братская любовь и самоотверженіе привязывали его къ ней! Онъ поддерживалъ ее въ непреклонной жестокости, онъ съ теченіемъ времени все боле и боле намренно отталкивалъ ее отъ ея сына, не изъ братской преданности и убжденія, что сестра права и поступаетъ справедливо, и ее надо поддержать въ этомъ, а единственно изъ безумнаго обожанія своего единственнаго потомка, которому онъ такимъ образомъ хотлъ доставить большое наслдство.

Ея глаза наполнились слезами, и она покраснла отъ сознанія глубокаго униженія. Куда же двались непоколебимыя основы, на которыя до тхъ поръ опиралось ея самосознаніе? Это были ходули, ходули самомннія… Она благодаря своей мстительности, властолюбію и ослпленію обкрадывала себя въ теченіе многихъ лтъ, когда она могла бы быть счастлива. Оглянувшись на свою жизнь она увидла, что большую часть ея она провела въ одиночеств и озлобленіи, и она показалась ей мрачной пропастью безъ цвтовъ и птичьяго пнія, въ которой она, отвернувшись отъ веселаго небеснаго свта, согнувшись, собирала безъ устали камни, ибо безплодными камнями были для нея т огромныя суммы, которыя скоплялись въ ея счетной книг. И он должны были служить пьедесталомъ для испорченнаго мальчишки, котораго она не могла видть безъ ужаса и отвращенія, – нтъ! никогда!

Она надялась еще пожить, она сознавала еще въ себ большую внутреннюю силу, – слдовало сдлать только нсколько шаговъ, чтобы вдохнуть въ себя запекшимися устами новую радостную жизнь, – что мшало ей накинуть на себя шаль и пойти въ сосдній домъ, гд все, все мигомъ измнится? Нтъ! Она не могла такъ круто согнуть одеревенвшую спину! Она уже сдлала первый шагъ, теперь онъ долженъ былъ придти и облегчить матери примиреніе. Но гд же онъ? Она уже часто думала объ этомъ!

Она знала съ перваго взгляда, при первомъ звук голоса, долетвшаго въ мезонинъ, что прекрасный мальчикъ игравшій въ саду Шиллингова дома, его сынъ, ея внукъ, – природа не повторяется такъ въ каждой черт, въ звук голоса, въ манерахъ въ двухъ совершенно чуждыхъ по крови человческихъ существахъ; и притомъ сердце, подобное ея сердцу, не забилось бы съ такимъ испугомъ и радостью при первой встрч, еслибы не было тутъ родственной крови. Совершенно напрасно незнакомая дама сообщила ей, что мальчика зовутъ Люціаномъ… Но гд же его отецъ.

Эта была низкая ложь, что онъ питается заработкомъ своей жены. Онъ имлъ большія познанія, былъ очень прилеженъ и вроятно избралъ честный образъ жизни, можетъ быть, въ далекихъ странахъ, о чемъ она заключила по присутствію черныхъ слугъ, охранявшихъ дтей. И эта надежда все боле и боле оживлялась въ ея душ, – онъ, вроятно, послалъ своихъ маленькихъ любимцевъ постепенно завоевать сердце бабушки и быть встниками примиренія… И это удалось – мать простила… Она сама назвала себя бабушкой его мальчику и закрпила этотъ вновь заключенный союзъ подаркомъ, который ея сынъ часто видалъ ребенкомъ и зналъ, что онъ служитъ его матери дорогимъ сувениромъ… Теперь онъ долженъ придти, и онъ наврно придетъ, хотя бы ихъ въ настоящую минуту раздляли большія пространства и широкія моря – придетъ!… А до тхъ поръ надо сдержать себя и свои желанія… Въ этой упрямой женской голов еще гнздился остатокъ прежняго упорства и непреклонности.

32.

Прошло шесть дней посл возвращенія барона Шиллинга изъ Берлина. Въ нижнемъ этаж дома съ колоннами все какъ бы просвтлло, съ тхъ поръ какъ оттуда былъ изгнанъ коварный демонъ болзни. Маленькій Іозе уже два раза оставался по нскольку часовъ на открытомъ воздух, и хотя въ салон сидлъ въ своей колясочк, но въ постели днемъ уже не лежалъ. Члены мальчика начинали крпнуть; онъ снова заставлялъ маршировать своихъ оловянныхъ солдатиковъ, и врный товарищъ его игръ Пиратъ допускался уже въ салонъ.

Іозе постоянно пилъ молоко изъ кубка, подареннаго ему „бабушкой“. Съ появленіемъ этого драгоцннаго подарка въ дом Шиллинга воцарилось полное ожиданій торжественное настроеніе и невыразимое напряженіе во всхъ, знавшихъ о таинственной цли прибытія сюда дтей.

Третьяго дня тотчасъ же посл посщенія маіорши донна Мерседесъ пришла взглянуть на мальчика. Она такъ же, какъ и Якъ, видла еще изъ аллеи, что какая-то черная фигура проскользнула въ садовую калитку. Почти въ ту же минуту пришелъ изъ мастерской баронъ Шиллингъ, и они оба вмст выслушали оживленный разсказъ мальчика.