В двух шагах от рая

И вдруг Дмитрий увидел, как изменился взгляд Юлии, обращенный на него. Она смотрела так, словно не видела перед собой ничего. Такой застывший, пустой, пугающий взгляд. Так смотрят на привидение или человека, которого давно считали умершим, и вдруг объявившимся. Щеголева нахмурила брови, ощутила мурашки, побежавшие по спине. Она перенеслась в другое измерение. Фактически она осталась стоять на месте, только рядом не было ни Дмитрия, ни ресторана, ни вишен — только высокие сосны, живая поверхность волнующейся реки и черные угольки глаз, устремленные на нее. Они смотрят пронизывающим взглядом, выжигая внутри все, что может помешать этой торжественной минуте. Юлия закрыла уши руками, но голос Щеголева исходит откуда-то изнутри, от него не укрыться:

— Ты мой свет, только мой! Я люблю тебя, Юлька! Скажи, ты согласна выйти за меня замуж? — Сквозь толщу лет, заглушая боль измены, отбрасывая плач отчаяния.

Щеголева почувствовала, как невидимый обруч сдавил голову. Покачнувшись, она оперлась о резные перила. В то же мгновение руки Рогозина крепко сжали ее плечи. Юлия уткнулась головой Дмитрию в грудь.

— Что с тобой? — не скрывая беспокойства, спросил он.

— Извини меня, Митя, — тихо ответила Щеголева, не поднимая головы. — Не могу. Я не могу, понимаешь?

— О чем ты?

— Не для меня все это, совсем, — она нашла в себе силы взглянуть Рогозину в глаза. Он собирался что-то ей возразить, но Юлия мягко закрыла ему рот ладонью. Дмитрий тот час прижался к ней губами, закрыл глаза. — Ты принимаешь меня за другую. Ты выдумал меня. А я…

— Ты не веришь мне? — глухо спросил он. Открыл глаза, и Юлия увидела, что они повлажнели от подступивших слез.

— Не в этом дело.

— А в чем?

Рогозин крепко сжал ее плечи. Юлия почувствовала, как каждый палец впивается в нее, причиняя боль. Но она была такой ничтожной в сравнении с той бурей, которая разразилась в ее душе. Она крушила все на своем пути, не давая возможности вырваться хоть одной здравой мысли. Наконец Щеголева почувствовала себя в состоянии связно говорить.

— Понимаешь, я не разобралась в себе. Такая путаница… — Извиняющимся тоном начала она. — Я хотела дойти до конца. Я хотела ощутить все. Это было бы прекрасно, но я не могу. Щеголев… Мой муж… Он словно все время рядом, следит за мной, он не отпускает меня! Может быть, я все еще люблю его?

— Это же бред, Юля! Он в прошлом. Ты — свободная женщина. И я люблю тебя!

— Нет. Ты, сам о том не подозревая, привез меня туда, где он признался мне в любви и просил выйти за него замуж. Здесь я уже была счастлива однажды. И все сияло буйством красок даже без фейерверков и мерцающих гирлянд. Все уже было, — Юлия осторожно убрала с себя руки Рогозина. — Я ведь говорила, чтобы ты искал другую. Со мной ничего не получится. Ни у тебя, ни у кого-либо другого. И дело не в тебе — во мне. Я не знаю, где я нахожусь и чего хочу. Я не знаю, куда и с кем идти дальше. Я в невесомости…

— А я думал, мы в нескольких шагах от рая. Там толпятся все влюбленные, но никто никому не мешает. Им весело и легко на душе. Они знают, что любимы, и сознание этого отбрасывает все проблемы. Не существует ничего, кроме глаз, в которых отражается вся твоя суть… — Глядя поверх головы Щеголевой, произнес Рогозин. — Получается, выбери я другой ресторан, все было бы иначе?

— Нет, не ресторан, так что-то другое, — Юлия нежно провела рукой по густым, прохладным волосам Дмитрия. — Зайдем внутрь. Тебе холодно.

— Хорошо, — ему было все равно. Он автоматически предложил Щеголевой взять его под руку. Она согласилась. Через пару минут они снова сидели за своим столиком. — Так значит, все было обречено заранее.

— Знаешь, — Юлия прикоснулась к чашке с остывшим кофе. — Я думала, что ты никогда не вернешь меня в прошлое. Ничто не должно было связывать тебя с ним. А реально получается, что все, каждый шаг заставляет меня оглядываться. Понимаешь, я должна определиться. Я должна разобраться в том, чего хочу на самом деле.

— Ты запуталась. Ты сейчас говоришь странные вещи, но ты действительно ощущаешь все так, а не иначе. Если бы я почувствовал фальшь, то не сидел бы сейчас за столом.

Рогозин выглядел отрешенным. Он пил кофе, размешивая ложкой салат. Он мял аккуратно порезанные фрукты, перемешивая их со сливками. Несколько движений и аппетитное блюдо напоминало смесь сока, сливок, чего-то, что недавно было дольками апельсина, ананаса, киви. Дмитрий просто должен был занять руки. Он подумал, что это как раз тот случай, когда курильщик наверняка достал бы сигареты. Ритуал, который помогает на какое-то время отвлечься, расслабиться без решения проблемы. Самообман, на который человек идет осознанно, понимая свое бессилие что-либо изменить.

Юлия молча наблюдала за ним. Эмоции, которые он пытался прятать, рвались наружу в виде нервно постукивающих по столу пальцев, покусывания губ. Щеголева понимала, что она огорчила Дмитрия. Он не ожидал такой реакции. Что же ей делать? Она не может притворяться, делать вид, что покорена. Рогозин не из тех, кому нужно кривляние. Она нужна ему полностью и бесповоротно. Она должна раствориться в нем, получая взамен неизмеримо большую долю благодарности, преклонения, любви с большой буквы. А она способна только на первый шаг, на небольшую прелюдию. Это для Рогозина ничто. Он всячески показывает, что все возможно только с большой буквы, без кавычек, недомолвок. Как же ей быть с этим максимализмом?

Недавно она протянула руку Щеголеву. Она почувствовала, что он сорвется в бездну, если она не сделает этого. А Рогозин? Что будет с ним? Нет, он не настолько сентиментален, слаб, чтобы решать сердечную проблему отказом от жизни вообще. Он молод, но в этом и плюс и минус. И сейчас он хочет всего. Если не получит, в его душе образуется пустота, жить с которой придется, возможно, долго. Выстоит ли он? Ведь он, кажется, и без того одинок, глубоко одинок. Он обманывает себя, решив, что она поможет ему снова обрести душевный покой. Это прорвалось однажды, но Юлия все же заметила, не могла не заметить. Ей показалось, что он видит в ней скорее не любимую женщину, а мать, которая всегда рядом, которая верит, любит, жертвует, ласкает. Это проявление высшего, на уровне интуиции. На такое чувство женщина способна только по отношению к своему ребенку. Рогозину нужно это…

Щеголева допила остывший кофе. Это не заняло много времени. Потому что она так и не научилась пить его небольшими глотками, задерживая во рту, оценивая всю вкусовую палитру напитка, возведенного Щеголевым в культ. Она быстро справилась с кофе отчасти потому, что хотела пить. От волнения она всегда начинала испытывать жажду.

— Послушай, — она обратилась Рогозину как могла мягко, дружелюбно. — Я благодарна тебе.

— Не нужно, прошу тебя, — отмахнулся Дмитрий. Теперь он занимался тем, что складывал на блюдце горкой миндальные орешки.

— Я действительно благодарна тебе. Ты встряхнул меня. Ты дал мне понять, что я могу вызывать глубокие, сильные чувства. И не только это… Ты мне понравился. Понравился настолько сильно, что я согласилась на это свидание. Поверь, для такой старомодной женщины, как я, это много, очень много. Только я пока не готова ни к чему. Ты мой ангел-хранитель — вот кто ты для меня сейчас.

— Скорее амур-неудачник.

— Ты помог мне понять, что я жива. Что даже без заботы о детях, которые скоро тоже покинут меня, я остаюсь! Понимаешь?