В двух шагах от рая

– Ты только что крестил меня, даровал надежду на прощение, как же все те слова о всеобщей любви, о покаянии, о непротивлении злу – насилием.

– Мне нет прощения, и я знаю об этом. По моей, да по любой религии, я попаду в ад, и пребуду там до скончания времен, но это не важно, а важно то, что никогда больше юноши-идеалисты не отправятся на эту планету за всеобщим счастьем… за своей смертью. Я избавлю мир от проклятого соблазна, пусть ценой своей…

– Папа!

32.

СИТА

– Папа!

Они повернулись, все трое.

Невдалеке от монаха, также по пояс в воде, стоял юноша. Высокий, худой, обнаженный торс, ниже не видно. Темная, мокрая челка прилипла ко лбу. Он дернул головой, чтобы отбросить ее, но волосы не шелохнулись. Зато Кельвин, его словно ударили под дых, монах согнулся пополам, шумно хватая воздух широко открытым ртом.

– Нет! – с трудом ему удалось протиснуть, между вдохами.

– Папа, это я, - юноша, как и Тадао, двинулся к монаху.

– Нет, нет, не подходи! Зачем, за что, кто бы вы ни были, это — жестоко!

Сита уже поняла, кто перед ними.

– О чем ты говоришь? Те же хотел меня видеть.

– Ты умер!
– выкрикнул монах.

– Да, и что?

– Тебя здесь нет и не может быть! Тебя нигде больше нет!

– Ты ошибаешься, папа.

– Не называй меня так!

На берегу показалось еще одно действующее лицо. Одежда, некогда имевшая приличный вид, истрепана, хотя и не до лохмотьев, однако, страшнее всего было то, на что она была одета. Маленькие кривые ножки, словно согнувшиеся под тяжестью грузного тела. Рукава оторваны, являя миру одну мускулистую и одну худую, словно усохшую руку. Лопатки топорщатся горбом. Шеи нет, нарост головы растет сразу из плеч. Нос картошкой, перекошенный рот и два разновеликих, как и руки, глаза - маленький внизу и большой вверху, почти под самой линией рыжих волос клочьями. Довольно жуткая картина.

– Э-э-э, - выло существо.

– Ратислав?
– удивленно произнес монах.

– Ратислав?
– Сита помнила жаждущего мирового признания их попутчика в полете на Элизию. Симпатичного молодого человека. Но он — и это существо. Неужели, одно и то же?

– Э-э-э, - существо затряслось, Сита не сразу сообразила, что оно смеется.

– Я хотел славы и, если вернусь в мир, я получу ее. Таких уродов еще поискать. Интервью, реклама, деньги, съемки в кино! Э-э-э, - существо вновь затряслось в хохоте.
– Я слушал, стоял и слушал вас. Сегодня утром я проснулся таким и понял, что мое желание исполнилось!
– Ратислав зашел в Океан и также двинулся к монаху.

– Не подходи!
– Кельвин сделал шаг назад, рука потянулась к кнопке на устройстве.

– Папа, постой!

– Не называй меня так!
– снова крикнул монах.

– Но ты — мой отец.

– Отец, но не твой! Мой сын умер, и убила его эта проклятая планета!

– Ошибаешься, отец, меня убил мир, мир, который я хотел изменить к лучшему. Но это лучшее можно сделать только чудом. Никакие законы, справедливые суды и правители не могут сделать его таким, каким он должен быть. Чудо, только чудо, но даже сил чудесной планеты оказалось недостаточно. И Элизия исполнила мое желание, как могла.

– Убив тебя.

Сита видела, как медленно, по полшага, к монаху приближался Тадао. Ратислав не отставал от него.

– Смерть — не конец, - покачал головой юноша.
– Плод, находясь в утробе матери, не знает иной жизни, да и не подозревает о существовании мира вне матки, хотя кое-какие сигналы долетают до него. Но – здесь ему хорошо, комфортно, есть еда, есть вода, кислород, что еще нужно. Он зреет, достигая определенной стадии и, достигнув ее, уже не может находиться в прежнем месте. Когда приходит время рождаться, он боится, очень боится. Его куда-то тянет, по тоннелю, в конце которого – свет, и как же страшно идти на этот свет, ибо оттуда – еще никто не возвращался. Следующая стадия – земная жизнь. Да, многие жалуются заботы, проблемы, нереализованные желания, но мы не хотим покидать ее. Свет, тепло, еда, нам здесь хорошо и комфортно, другой жизни, как и другого мира мы не знаем, хотя определенные сигналы долетают до нас. Достигнув зрелости, для этого мира, мы переходим в иной. Наблюдая свет в конце тоннеля и не менее страшась. Смерть – не конец. Смерть – начало и продолжение, и как мы жили и развивались в утробе, будем жить в следующем мире. Страдая от хронических болезней, или наслаждаясь здоровьем. Я не умер, папа, я – живу, просто сейчас, пока недосягаем для вас… с мамой.

– Мы скучаем, - руки, сжимающие бомбу, слегка опустились, из глаз Кельвина лились слезы.

– Вы отпустили меня, давно, когда отправили учиться в колледж, чтобы я жил своей жизнью. Считай, что я живу ей, просто очень далеко.

– Мы увидимся?

– Конечно. Просто ты должен прожить свою жизнь, пройти эту стадию, а, когда придет время, перейти в следующую. И не только ты, все живые существа во вселенной, на этой планете, на других планетах, жизнь здесь – неизменное условие перехода в следующий мир. И от этой жизни зависит существование, после нее. Отец, я люблю тебя, я хочу тебе добра, поэтому, не делай того, что задумал в этой жизни, не омрачай следующую. Убив себя, убив тысячи людей, ты добьешься лишь скорейшего их перехода, однако, многие еще не готовы, как пока не готов и ты. Убийство и самоубийство – самые страшные грехи, не потому что так написано в какой-то книге, а вот по этому, потому, что так есть.

– Я… я не знаю…

Тадао приблизился почти вплотную, не решаясь сделать последний рывок, он протянул руку к монаху.

– Кельвин, отдай бомбу.

– Отдай ему ее, - кивнул сын, - это – правильный поступок.

– Я… я… - Кельвин начал наклоняться к военному.

Ратислав, про которого все забыли, кинулся к монаху. Разновеликие руки выхватили устройство, он поднял его над головой.

– Пусть сдохнут все! Взорвем этот кусок грязи! – рука, та, что мощнее, потянулась к кнопке.

– Нет!
– одновременно выкрикнули трое мужчин, и Кельвин, как наиболее близко стоящий, кинулся к нему. Завязалась борьба, Ратислав пытался нажать на кнопку, а монах не дать ему это сделать. И было странно, ведь пол минуты назад второй хотел того же. Наконец, на выручку к монаху подоспел Тадао, вместе они одолели неудавшегося актера, отобрав у него устройство.

Прижав его к груди, Тадао зашагал к берегу.

Позади бесновался Ратислав.

– Нет! Нет! Все должны сдохнуть, все!

Монах же подошел к сыну.

– Не уходи…

Юноша покачал головой. Темные волосы высохли и начали завиваться.

– Не могу. Как и говорил, я не принадлежу этому миру, но ты совершил правильный поступок, и мы увидимся.

– Когда?

– Не скоро, или скоро — время относительно. Живи, ты должен жить, твори добро, отыщи маму, расскажи ей про меня, в конце концов, вы — относительно молоды, у вас еще могут быть дети.

Кельвин грустно покачал головой.

– Я — монах.

– И что? Праведность, если дело в этом, не за стенами монастыря, праведность — в душе, в мыслях, поступках.

– Все не так просто.

– Никто не обещал, что будет легко, - юноша дотронулся до руки отца.
– Мне пора, действительно пора. Тот мир и этот пока не должны пересекаться.

– Ты приходил только за этим, спасти Элизию — планету желаний.

– Я приходил спасти тебя — своего отца. И спас.

33.

СИТА

Ветер. Теплый ветер, непрерывно дующий из Океана. Или тепло шло не от ветра, а от мужчины, что стоял рядом с ней. Сита посмотрела на Тадао. Он изменился, очень изменился, расслабился, чаще улыбается и взгляд колючих глаз теплеет, особенно, когда смотрит на нее — на Ситу. Вот так, стоило ей едва не потерять этого человека, чтобы понять, что он ей нужен. Единственное, что омрачало, испытывает ли те же чувства Тадао? Нет, он говорил ей о своей любви, и лучшее тому доказательство, что мужчина заменил Ситу на жатвенном камне, собой, без надежды на спасение, думая, что отдает жизнь. Однако… майор прилетел сюда, на Элизию за этим — самопожертвованием — и получил желаемое, и еще за прощением, самопрощением — и спас целую планету. Как бы то ни было — планета, Боги исполнили желания — дали им то, зачем прилетели. Сита хотела счастья, рядом с любимым мужчиной — и она его получила.