В двух шагах от войны

Я пошел в палатку писать маме. Громов поторапливал — надо было успеть в Кармакулы до отхода «Литке».

— Ну, прощевайте, братцы, и лихом не поминайте, — сказал Славка и шутливо поклонился всем в пояс, коснувшись рукой земли. С Арсей он попрощался отдельно. — Может, свидимся еще когда…

Антон на прощание крепко стиснул мне руку и сказал задумчиво:

— Другой ты стал, Димка, совсем другой.

— Лучше или хуже? — спросил я.

Он засмеялся, слегка толкнул меня в грудь и, забросив за спину вещевой мешок, пошел вместе со Славкой по тропинке вниз, на берег. За ними, махнув нам рукой, двинулся и Василий, но вдруг остановился, подумал и быстро вернулся. Он подошел ко мне, достал из кармана большой складной матросский нож и сунул его мне в руку.

— Зачем? — удивился я.

— Бери, раз дают, — сипло сказал Баланда и побежал догонять Антона и Славку.

Вскоре все они трое махали нам шапками с борта «Альбатроса», а мы отвечали им со своей скалы.

И вот уже «Альбатрос» скрылся за мысом…

На следующий день мы снова вышли на работу. И больше я ни о чем не буду рассказывать — работали, и все. Промысел продолжался. И оба Прилучных все время были с нами. Даже ночевали в нашей палатке. Мы понимали их. Я сам не мог бывать в их осиротевшем доме — так было горько. Нет, уже одного этого нельзя было простить фашистам. Ничего и никого нельзя им простить, и забыть тоже нельзя.

К концу августа погода стала совсем дрянной и менялась на дню по десять раз, не меньше. И часто мы изнывали от безделья — то обложной дождь, то ветер такой, что носа из палатки не высунешь, то град, то снег. Мы валялись в палатке, играли в шахматы, в шашки, в домино. Иногда просили Людмилу Сергеевну рассказать что-нибудь интересное и слушали ее затаив дыхание. Иногда ребята просили меня почитать стихи, и я читал все, что помнил. А пели мы редко. И почти всегда одно и то же: «Дан приказ ему на запад», «Там, вдали за рекой» и еще почему-то «Позабыт-позаброшен» — песню беспризорников из кинокартины «Путевка в жизнь». Людмила Сергеевна сердилась, когда мы затягивали эту песню, но мы все-таки пели ее. «Синий платочек» мы не пели. Никогда.

К началу сентября птицы начали улетать. Птенцы уже, как говорят охотники, встали на крыло. Промысел кончался, готовились к отъезду и мы. И скоро за нами пришел «Альбатрос». Он забрал остатки нашей добычи и в два рейса перевез нас в Малые Кармакулы. Вторым рейсом с нами уехали и Прилучные.

— Не могу я здесь оставаться, — сказал Иван Иванович, — попрошусь в Белушью. А Ваня с вами пойдет, в Архангельск. Пора ему.

В Кармакулах нас опять встретил наш друг Тыко Вылко. Он заботливо разместил нас и приехавших из Белушей губы и с Пухового острова ребят в домах поселка и до самого нашего отъезда часто приходил справиться, не надо ли нам чего-нибудь.

В середине сентября в Кармакулы пришел военный тральщик, а с ним сторожевик и знакомый уже вооруженный ледорез «Литке». Провожать нас вышло все население и все собаки. Оба Прилучных тоже были на берегу. Людмила Сергеевна подошла к Ивану Ивановичу. Он три раза крест-накрест обнял ее и поцеловал. С нами он попрощался по-мужски — каждому крепко пожал руку. А Ивана прижал к груди…

Рядом с Ваней стоял Серый. Насторожив уши, он беспокойно вертел головой во все стороны, оглядывая всех нас. Он все понимал. Я опустился на колени, обхватил руками его могучую пушистую шею и прижался к ней головой…

Когда я встал, первая партия уже сидела в шлюпке и Афанасий Григорьевич передавал ребятам Шняку.

— Прощайте, Кармакулы. Здравствуй, Архангельск!

…А на нашей земле еще гремела война.

Архангельск — Соловецкие острова — Ленинград

1975–1978