В этом мире подлунном...

Гнев выветривался из головы Абул Хасанака: в конце концов, что значила эта бесстыдница по сравнению… по сравнению… Шахвани тотчас почувствовал перемену настроения у сообщника.

— Если господин визирь сомневается во мне, не верит мне, грешному рабу аллаха, пусть сам повелитель, получивший от меня исцеление, скажет, кто есть истинный Ибн Сина, а кто — ложный. Благословенный султан не ошибется.

Услышав это, Унсури, до того молчаливо стоявший у двери, воскликнул:

— Хвала вам, господин Ибн Сина! Нет решения более мудрого, чем это решение!..

Абул Хасанак подошел к лекарю, поправил на нем халат.

Шахвани погладил кончики своих красиво подстриженных усов и улыбнулся:

— Господин визирь, зачем вы прогнали пухлую ту… лошадку? Позовите, позовите ее! Я дам такое снадобье, что вы во сто крат превзойдете меня в любовном… ха-ха-ха… наездничестве. Не бойтесь, благодетель мой! Благословенный наш султан сегодня не проснется до самого обеда. Прикажите-ка позвать надзирательницу гарема. И пусть она приведет… двух юных невольниц — ведь и шаху поэтов не возбраняется быть счастливым, пусть хоть на короткое время в нашем — земном — раю!

Глава двадцать шестая

Если поэту Унсури весть о прибытии в благословенную Газну настоящего Ибн Сины доставил Пири Букри, то Бируни об этом узнал от главы государственной канцелярии.

Бируни последние дни недели дневал и ночевал в обсерватории, вернулся однажды в сумерках в городской свой дом и видит — прибыл к нему глава дивана. Неспроста, разумеется, прибыл этот человек, которого аллах не одарил солидной фигурой, но уж зоркости ума не лишил: всегда выдержанный, он сегодня выглядел нетерпеливым и обеспокоенным, будто воинский конь, что чует начало битвы. Абу Наср Мишкан не обратил должного внимания на слова приветствия Бируни-, войдя в дом, сразу сделал знак Сабху, чтобы тот вышел за дверь. Волнуясь, прошептал:

— Сейчас же одевайтесь, мавляна! Ваш дорогой друг, достопочтенный Ибн Сина удостоил посещением столицу — он здесь!

Сердце у Бируни сладко заныло, но радость свою показывать он не захотел:

— А сколько же в Газне нашей достопочтенных великих исцелителей? Зачем понадобился Газне второй Ибн Сина, господин мой?

Глава дивана покачал маленькой своей головой, увенчанной огромной белоснежной чалмой:

— Нет-нет, этот Ибн Сина настоящий, мавляна! Эмир Масуд сам прислал его нам из Исфахана!

— Да будут правдой ваши слова! Но могу ли узнать я у вас: если Ибн Сина, которого прислал эмир Масуд, настоящий Ибн Сина, то что же вы будете делать с тем Ибн Синой, который во дворце?

— Разоблачим его! И не только его, но и всех тех, кто… красавчика Абул Хасанака и других недругов, мавляна!

Бируни язвительно усмехнулся:

— Будто вы не знаете, что лекарства пройдохи принесли исцеление благословенному нашему повелителю!..

— Это ложь, мавляна!

— Разве? Но не далее как вчера столпы государства, и вы среди них, своими глазами видели нашего повелителя, своими ушами слышали в соборной мечети сладкоречивые восхваления имамом этого проходимца.

— И видел, и слышал. Но все равно не верю. Этот проходимец не исцелитель, а змея подколодная! О мавляна, мавляна! — с горечью воскликнул глава дивана и опять в полном огорчении закачал маленькой головой и большим тюрбаном. — Вы ничего еще не знаете, мавляна! Чего только не вытворяет этот мошенник во дворце! Истинно шайтан, колдун, всех чарами заворожил, снадобьями своими, говорят, на снотворном маке изготовленными, разум нашего великого султана совсем затуманил… А преданные султану, те, кто не поддался чарам, кто пытался раскрыть ему глаза на мошенства, — те у покровителя правоверных впали в немилость! Даже главный визирь, говорят, впал в немилость.

— Ну вот, а вы еще грозитесь разоблачить этого шайтана.

— Не я, не я, а вы, мавляна, то есть вы вместе с настоящим достопочтенным Ибн Синой должны разоблачить мошенника! Вся надежда на вас двоих, мавляна… Поскольку нет никого другого, кто узнал бы настоящего, хотя тот, говорят, и похож на нынешнего… Простите, я вконец запутался…

— Есть еще один человек, кто все знает о лже-Ибн Сине.

— Кто?

— Маликул шараб! И единственный его грех как раз в том, что он знает: ваш колдун — совсем не Ибн Сина. Потому-то и бросают бедного, ни в чем не повинного «повелителя вина» из одной темницы в другую.

Глава дивана отвел глаза от прямого взгляда Бируни, замялся, дернул головой раз, другой, но потом, сжав маленький кулачок, решительно произнес:

— Ладно! Предпримем меры, чтоб вытащить Маликула шараба из темницы. Но… знайте, мавляна: настоящий Ибн Сина также в опасности, с ним не поступили еще, как с Маликулом шарабом, но… могут так поступить.

Бируни будто холодной водой окатили:

— Где же сейчас Ибн Сина?

— Чтобы спрятать его от соглядатаев коварного Абул Хасанака, мы сочли нужным достопочтенного Ибн Сину тайно отвести туда, откуда вы прибыли, мавляна, где вы изучаете звезды. Там, в обсерватории, сейчас никого нет, кроме ваших верных друзей. До того мгновенья, когда господин Ибн Сина будет удостоен счастья лицезреть нашего повелителя, вы будете там вместе с ним, мавляна.

«Как быстро мчатся события, как изменчив сей мир…» — Бируни положил руку на грудь, будто утихомиривая стук сердца.

— Молчание — знак согласия. Так одевайтесь же, мавляна!

Из-за восточных гор выплыла полная круглая луна. Огромный светло-золотой поднос рассеивал тихий, задумчивый свет на улицы и площади города. Но злобный дух, витающий над Газной в течение уже нескольких месяцев, был тут, прятался в домах богатых и знатных, таился в больших караван-сараях, откуда слышались сейчас звуки музыки, витал на перекрестках улиц у костров, вокруг которых и этой ночью сарбазы подкарауливали кого-то.

Вот почему десять всадников, среди которых был Бируни, осторожно объехали город по краю, по холмам и рощам и повернули лошадей на запад, чтобы добраться до цели кружным путем.

В молочно-белом освещении глаз едва просматривал снежные вершины вдали. Дул свежий ветерок. Вольно дышала грудь. Непонукаемый, ровно и скоро шел буланый иноходец.

Бируни и не следил за дорогой — все его мысли были заняты предстоящей встречей. Мысли, как ни странно, противоречивые, беспокойные смутная тревога, смешанная с давним чувством стыда за себя, тоже гнездилась в душе.

Султан и впрямь благодаря этому плуту, лже-Ибн Сине, стал на ноги. Впервые вчера, после долгого перерыва, появился в городе, с невиданной пышностью сопровождения проехал по улицам и площадям, в соборной мечети свершил пятикратную молитву, и, конечно, потом были попойка и объеденье невиданные… Ну, и каково будет после всего этого празднования, пусть показного и натужного, каково будет положение дорогого друга в хитроумной, коварной Газне? Шейх-ур-раис двадцать лет уклонялся от службы этому жестокосердому, а теперь, подавив гордость, должен склонить голову перед султаном, да еще и доказывать, кто истинный Ибн Сина? Его втянут, боязно сказать, но… могут втянуть в раздоры, недостойные науки, в борьбу между Хатли-бегим и визирями, борьбу, которая становится все ожесточенней и ожесточенней…