В глухом углу

Дверь была не заперта, Светлана влетела в комнату. Две койки стояли вдоль стен, между койками сидел на корточках одетый Дмитрий, укладывая в раскрытый чемодан книги и белье. Он вскочил, с испугом взглянул на искаженное лицо Светланы.

— Убийца! — крикнула Светлана. — Валя умирает!

2

На улице появились прохожие, они оглядывались на бежавшего впереди Дмитрия и догонявшую его Светлану. Светлана вскочила в вестибюль, когда Дмитрий, схватив халат, скрывался в коридоре. Он сидел на той же скамейке, на которой Светлана пережидала операцию.

— Меня не пускают в палату, — проговорил он, задыхаясь. — Ради бога, что с ней! Я ничего не знаю, пойми!

— Думаю, все ты знаешь, — сказала Светлана. — Не притворяйся. Все такие, как ты, — последние трусы!

— Можешь думать, что угодно, только расскажи!

Светлана коротко передала ему события этой ночи.

Дмитрий опустил голову, руки его дрожали, дрожал голос.

— Как же это! — бормотал он. — Я же сегодня собирался улетать! Нет, зачем она сделала, даже не предупредила? А я и билет купил. Я же должен был улететь!

Светлана с отвращением глядела на его испуганное жалкое лицо. Еще никогда в жизни она так не ненавидела, до него она и не знала, что такое настоящая ненависть. Она шепнула побелевшими губами:

— Валя умрет… А ты будешь жить, ты, убийца!

Он поднял руку, защищаясь от слов, как от кулака.

— Не надо, Светлана!..

Из палаты вышел нахмуренный Гречкин. Долгую минуту врач неприязненно рассматривал опустившего голову Дмитрия.

— Значит, это вы? — сказал он. — Что ж, раз пришли — поговорим.

— Она будет жить? — прошептал Дмитрий. — Скажите одно, она будет жить?

Врач ответил после короткого молчания:

— Пока не знаю. Слишком грозное заболевание. Не так уж часто выживают люди в ее состоянии, а сейчас ей стало хуже…

Он повторил то, что уже говорил ночью Светлане с подругами, только теперь определеннее и подробнее. Несчастье Вали в том, что ее поразила опаснейшая болезнь — заражение бактериями, существующими без кислорода. Воздух губит их, зато тем легче они размножаются на омертвевших тканях. Тело Вали кишит этими ужасными бактериями, они отравляют ее ядами, очаг воспаления распространяется… Печень уже поражена, кожа — желтушна. Почки пока еще выбрасывают наружу яды, не дай бог, чтобы они отказали… Сердце у больной по-молодому крепкое, оно учащенно гонит кровь в пораженные ткани, вымывая и оздоровляя их, но и давление крови снижается, это нехороший признак. Они стараются помочь борьбе организма с напавшим на него беспощадным врагом, лечение совершается в максимальном объеме, какой возможен и допустим. Чтобы избежать попутных заболеваний, с которыми организм уже не справится, больной вводят антибиотики — пенициллин, стрептомицин, биомицин, левомицитин — большими, мощными дозами…

— Мы стараемся, — сумрачно закончил врач. — Но обнадеживать не могу…

Во время этого разговора в больницу пришли Надя и Лена. Надя спросила, чем они могут помочь Вале. Если не хватает лекарств, они дадут телеграмму родным в Москву — пришлют самолетом. Врач отказался от лекарств, все, что требуется, есть. Кстати, о родных — нужно сообщить родителям больной.

— У нее нет родителей, — сказала Светлана. — Отец погиб в войну, мать три года как умерла.

— Организуйте дежурства, вот ваша помощь. Сестре одной трудно, а больше людей выделить мы не можем.

— Иди спать, Света, — предложила Надя. — Через часок придет Вера, а ночью буду я.

Светлана не захотела уходить. Вдали от Вали она не уснет, да ей и we хочется спать. Пусть сообщат на участок, почему она не вышла на работу.

Гречкин хмуро сказал Дмитрию:

— У меня в кабинете история болезни вашей знакомой, — он с недоброжелательством подчеркнул слово «знакомой». — Посмотрите.

Первые три страницы журнала были заполнены. Все было здесь, в этих немногих точных и беспощадных словах — полудетские годы Вали, ее любовь, обрушившееся на нее несчастье, кусок резиновой трубки, как средство избавления — он, Дмитрий, толкнул ее на это! «Анаэробный сепсис после криминального аборта», — читал Дмитрий диагноз, подписанный двумя врачами. «Криминальный, — думал он. — Криминальный… Он так и называется официально, даже если кончается благополучно — преступный. Все равно, как ни кончится — преступный… Я преступник, я!» Это зловещее слово стояло в мозгу Дмитрия, оно вторглось в опись врачебных назначений, оно напоминало: «Как бы ни кончилось — преступно… Как бы ни кончилось… Боже, как же оно кончится?» Это была не судебная квалификация, не морализование педантов и ханжей — сама жизнь, тысячелетние итоги, опыт человечества. Сколько их было до вас, этих случаев, сколько раз люди любили, страдали, должны были отказаться от детей, естественного плода своей любви. Все это помнили, взвешивали, влюбленных понимали, входили в их безвыходное положение и все же решали: преступно! Слишком неотвратимы, слишком грозны последствия… Ты не желал ребенка, ты боялся осложнений и неудобств — сколько счастья принес бы ребенок, появись он, не одно же было бы неудобство! И вот результат, заранее, тысячелетним опытом предвиденный — ребенка не будет, но и Вали, ее, возможно, тоже не будет! Что станется с тобой? Как будешь ты жить, как осмелишься жить? Так это и называется, так и оценено — криминальный…

Дмитрий положил журнал, подошел к палате, помедлив, открыл дверь. Валя лежала на постели, над ней наклонились сестра и Светлана. Сестра с любопытством посмотрела на Дмитрия, Светлана бросила на него враждебный взгляд и отвернулась. Дмитрий ждал, пока они отойдут от койки. Сестра, унося с собой кислородную подушку и пустые склянки, вышла из палаты. Дмитрий помертвел и покачнулся. Он знал, что Валя переменилась, он готовился, что все черты ее искажены, что она покажется незнакомой — незнакомую он бы принял. Это была та же Валя, в каждой черточке та же, но ее нельзя было принять. Валя не могла быть такой, это было слишком жестоко!

Валя глядела на Дмитрия лимонно-желтыми глазами, лихорадочно поблескивающими на шафранном лице.

— Митенька! — прошептала она. — Ты пришел? Мне плохо, Митя…

Дмитрий опустился на колени перед кроватью, прижался лбом к исколотой Валиной руке. Рука вздрагивала, она жила, сердце еще сражалось с напавшими на организм врагами, оно омывало их потоками крови, сжигало кислородом. «Пульс удовлетворительного наполнения, — вспомнил Дмитрий запись в журнале. — Пульс удовлетворительного…»

— Митенька! — услышал он шепот. — Уходи… Довольно…

— Я не уйду, — сказал он таким же шепотом.

Валя смотрела поверх его головы, глаза ее мутнели. — Уходи! — шептала она. — Уходи, Митенька! Светлана толкнула Дмитрия рукой. Он покорно поднялся.

— Она не хочет тебя видеть, — сказала Светлана свистящим голосом. — Немедленно выйди!

Дмитрий глядел на пол, раздумывая без мыслей. Ненависть Светланы придавливала его, выталкивала из комнаты, он не мог противостоять этой жестокой силе. Стараясь не задеть ни приборов, ни табуреток, он поплелся к двери. В коридоре он присел на скамейку.

«Криминальный! — думал он. — Криминальный!» Он опустил голову на руки, глядел на резиновую дорожку, проложенную по коридору. Перед ним стояла Валя, он видел ее отчетливее, чем в палате. Валя была желтая, опухшая, широко раскрытые глаза бессмысленно упирались в стену, она часто дышала, всхлипывая при вздохе — такой она лежит там, за стеной. Она не лежит, она борется, она отчаянно цепляется за жизнь — ничем он не может ей помочь! Крохотные отвратительные тельца, не видимые враги, таящиеся в лишенной воздуха темноте, внезапно захватили кусочек ее омертвевшего тела, бурно размножаются, с шипением расплавляют ткани — пузырьки газа вздымаются над ними. Вывести их на свет, опалить спасительным кислородом — нет, он не может, он бессилен! Разве не предвидели его бессилия, разве не указывали строго и категорически: криминально? Как же он осмелился толкнуть Валю на это страшное дело? Как, как он осмелился?