В году тринадцать месяцев

— У нас нет никакого Репина.

— Ну, тогда Николая Семеныча, художника драматического театра, пожалуйста, будьте любезны, позовите к телефону, — «Черт бы вас побрал», — добавила она про себя.

— Кто просит?

«Железная женщина», — подумала Татьяна и решила ей не уступать.

— А кто со мной говорит?

— Кто просит Николая?

За такую настойчивость памятники можно ставить. Все равно ты, голубушка, так просто ничего не узнаешь.

— А кто со мной говорит?

— Сестра Николая. Вас это устраивает?

— Вполне.

— Ну, кто же просит Николая?

— Любовница Николая.

— Что-о-о? Мама!!

«Мама», — передразнила трубку Татьяна. До сорока лет все кричит «мама, мама». А что делать тем, у кого нет мамы? Ладно, пусть берет трубку, поговорим и с мамой. Но к телефону подошел Николай.

— Алло? Что ты ей сказала?

— Что ты мой любовник.

— Зачем?

«Ух, как разъярился, — с удивлением подумала Татьяна. — Задела его целомудренную сестричку, старую деву».

— Зачем? Не понимаю, чего ты стесняешься? Я твоя любовница, и твоя дорогая сестричка прекрасно знает об этом. И вообще, и в театре, везде. У нас же с тобой вполне официальная связь.

— Никто ничего не знает, по крайней мере, у меня дома.

— Да-а?.. Интересно, как ты объясняешь свое отсутствие по ночам.

— Я с восемнадцати лет езжу на этюды. Иногда остаюсь ночевать. Там!!!

«Там» он произнес с тремя восклицательными знаками.

«Он иногда остается ночевать «там», а я ему кладу подушку здесь».

Татьяна опустила руку с трубкой вниз и с минуту задумчиво постукивала ею по коленке. Трубка верещала карликовым голосом, но слов разобрать было нельзя, да Татьяна и не прислушивалась. Наконец голос запнулся, начались гудки.

Николай заявился в половине одиннадцатого, когда Татьяна уже собиралась стелить постель. Поставил на стол две длинные зеленые бутылки, объяснил:

— Кисленькое…

— Ну и что дальше? — спросила Татьяна.

— А дальше предлагаю, — он взял столик и перенес его вместе с бутылками к дивану-кровати, — пить вино, возлежа, как древние греки. Чего лучше?

. — Нет, будет лучше, если ты заберешь свои бутылки и уйдешь.

— Почему?

— Не знаю. Лучше.

— Что с тобой?

— Не знаю.

Николай тяжело заворочался.

— Твоя комната, между прочим, действительно похожа на аквариум, а ты на русалку. Русалка, иди сюда.

— Уже поздно. Зажги свет.

В голосе ее послышалась будничная усталость. Николай понял, что она не шутит.

Володька-Кант

Я не всегда бываю веселый, особенно после болезни, когда витаминов в организме не хватает. Я очень грустный даже иногда бываю. Такое на меня накатывает, что и трубу в руки взять противно, а хочется философов разных читать, что они о жизни и смерти написали. Мысли разные приходят трансцендентальные.

Как это понимать, что через сколько-то лет трамвайное движение будет, клен на бульваре Танкистов будет, а меня не будет? Зачем я тогда был нужен?

У одного очень великого писателя тоже спросили. Забыл фамилию его, помню только, что там есть буква рэ и что он 28 томов полного собрания сочинений накатал. Так вот его спросили: боится он умирать или нет? Он сказал: «Нет». Ему сказали, конечно, чего вам беспокоиться, вы же великий писатель: не зря жили, 28 книжек насочиняли, сделали свое гениальное дело.

А он опять говорит: «Нет, не поэтому». А ему вопросик: «А почему же?» А он им: «А потому, уважаемые монахи, — его монахи допрашивали: он в бога не верил, — потому, говорит, что 28 томов моего полного собрания сочинений — все это сущие пустяки, да и только. А не боюсь я умирать потому, что сделал на земле свое главное дело: одно дерево посадил, одну змею убил и сына родил». Они зашушукались, думали, что он, как образный писатель, под змеей кого-то подразумевает. А он перед самой смертью засмеялся и сказал: «Остолопы вы, остолопы, никого я не подразумеваю. Обыкновенное дерево я посадил — Клен, и обыкновенную змею я убил — Гюрзу, и обыкновенного я сына родил — Мальчика».

Иногда я по нескольку дней подряд читаю, читаю такие книги, а потом во мне начинается тишина, и я еду в аэропорт на 2-м троллейбусе. Нужен-то мне, конечно, не аэропорт, а кладбище. Там у меня мать похоронена, где дерево засохшее стоит. Но троллейбуса такого нет «Вокзал — кладбище». А есть «Вокзал — аэропорт». А там рядом. В других городах аэропорт совсем в другой стороне, а у нас рядом.

А на кладбище произошел сюрприз. Стою у крана, наливаю в стеклянную банку воду, чтобы цветы полить. Около входа продают цветы с корешками. Я купил, ямочки палкой вокруг бугорка наковырял, посадил. Наливаю воду, а меня сзади спрашивают:

— Ты что здесь делаешь?

Я удивился, конечно, обернулся, смотрю: Татьяна Осипова.

— А ты чего? — говорю.

— Ничего, — отвечает, — у меня здесь мать похоронена. А у тебя?

— Тоже мать.

— Дашь мне потом баночку?

Это она попросила, чтобы тоже цветы полить. Я, конечно, сказал, что дам, а сам все стою и удивляюсь, а вода через край банки давно мне на ботинки льется. А она на меня смотрит, не на ботинок, а прямо в лицо, прямо в глаза и говорит как-то странно:

— Слушай!..

— Ага, — говорю я.

Потому что я тоже вспомнил. Не про то, что мы в одном доме живем и знакомы вплоть до аптеки, не про сегодня вспомнил, а про сорок шестой год, когда мне было восемь лет. Мамы у меня давно уже не было, третий год у нас с бабушкой было горе. Мама в хлебном магазине мыла полы, мусор выносила, когда немцев из города выгнали, чтоб открыть магазин и хлеб выдавать по карточкам. Она еще до того, как немцы заняли город, продавщицей работала. А под прилавком или где-то там еще оказалась мина. Она взорвалась, и все…

Сначала мы с бабушкой ходили на кладбище вместе, а, потом, когда стали расти желтенькие цветочки, которые она вокруг посадила, я стал ходить один. В одном месте в ограду попал снаряд, и я ходил напрямик, через пролом. В кустах у меня был спрятан чайник, и я из него поливал бабушкины цветы. Один раз спрыгнул в траву, она тогда на кладбище мне была по макушку, смотрю, а какая-то девчонка достает мой чайник.

— Положь! — крикнул я. — Это мой!

Она не поверила, я подбежал и вырвал. Я был гораздо меньше ее, но она не стала сопротивляться. Потом я еще раз встретился с ней около крана. Она нашла какую-то худую консервную банку, заткнула дырку лопухом и наливала в нее воду. Вода из банки лилась прямо ей на ноги, и на сандалии, и на платье тоже. Она вообще вся облилась. Я ее пожалел сразу, говорю: