В горах Кавказа. Записки современного пустынножителя

Наконец, он вышел к массиву крупного букового леса с редкими зарослями рододендрона. Солнце стояло уже высоко над горизонтом, проглядывая между ветвями высоких деревьев. Пригревало. Приметив на земле поваленное бурей большое дерево, пустынник сел на него передохнуть. Через несколько минут отдыха он вдруг с удивлением почувствовал, что непрестанная молитва, которая по непонятной причине остановилась в городе, самопроизвольно, без всякого понуждения с его стороны, теперь вернулась вновь. Прислушавшись к ней, он обратил внимание на то, что молитва совершалась сейчас не в такт участившемуся от быстрой ходьбы биению сердца, хотя какая-то своебразная ритмичность, едва уловимая сознанием, все же соблюдалась.

Долго он сидел, прислушиваясь к этому загадочному и непостижимому явлению. Однако нужно было двигаться дальше. Воодушевленный неожиданным возвращением молитвы, он бодро вскинул медогонку на спину и снова пошел вверх к седловине по западной стороне горного отрога. Достигнув ее, пустынник перевалил на другую сторону хребта и начал спускаться в Амткельскую долину по восточному его склону, направляясь к своей пустыньке. Идти стало намного легче. Рядом с тропой росли кусты рододендрона и лавровишни. Придерживаясь за них руками, ему удавалось сохранять равновесие на самых крутых и неровных местах. Не глядя по сторонам, он шел ускоренным шагом и не заметил из-за густых зарослей развилку тропы, где ему следовало взять немного левее. Упустив этот поворот, пустынник незаметно для себя свернул на охотничью тропу, которая, отклоняясь немного вправо, плавно спускалась по направлению к шумящей внизу реке.

Быстрым шагом он уверенно шел по этой тропе, пока путь ему не преградило огромное сломанное дерево. Пролезть под ним можно было только опустившись на колени.

Такой преграды на пути он прежде никогда не встречал. Пчеловод понял, что заблудился. Пытаясь найти ориентир, он остановился и стал внимательно осматриваться по сторонам, пока, наконец, не заметил слева от себя между густых ветвей хорошо знакомый ему гребень отрога, который спускался к тому месту, где пролегала основная тропа. До гребня, казалось, было совсем рукой подать, если, конечно, идти напрямик через густые заросли, покрывавшие крутой склон. Без своей громоздкой и тяжелой ноши он взобрался бы на него без труда. Но вот с медогонкой…

Однако возвращаться назад до развилки даже проторенной дорогой, но с постепенным подъемом, очень не хотелось. Пустынник решил, что лучше пойти коротким путем с большими трудностями, чем пуститься в далекий обход с меньшей затратой сил, но с большой потерей времени. Свернув с тропы, он двинулся напролом. Примерно на середине подъема путь ему преградили многолетние заросли лавровишни, образовавшие неприступную стену, перебраться через которую можно было только ползком. Сняв медогонку, пчеловод поднял ее на вытянутых руках и поставил на толстые ветви живой изгороди. Потом он пролез под этой зеленой стеной, но… о ужас, впереди была точно такая же преграда. Он снова проделал ту же операцию, протиснувшись внизу. И так много раз, изнемогая от усталости. Немало трудов и огорчений доставил ему этот огромный бак, когда он провалился между ветвей и опрокинулся вверх дном. Все его содержимое вывалилось на землю. Только мешок с сахаром и пчеловодная сетка повисли внутри куста, зацепившись за какой-то сучок. Остальной мелкий пчеловодческий инвентарь: четыре маточниковые клетки, каток для наващивания рамок, кожаные перчатки и небольшая катушка с проволокой, которую натягивают в рамках для ульев, рассыпались по склону отрога. Ползая на животе под опустившимися к земле ветвями, пчеловод долго разыскивал их, пока не собрал все, кроме катушки с проволокой, которая, вероятно, укатилась куда-то вниз по склону. После этого происшествия он вынужден был каждый раз привязывать медогонку к ветвям, что отнимало, конечно, немало времени, зато исключало возможность повторного падения.

Но вот, наконец, на подходе к гребню исчезли заросли лавровишни, уступив место не слишком крупным и сравнительно редким кустам рододендрона. Здесь пустынник снова мог надеть лямки на плечи и нести бак на спине, протискиваясь между кустов. В конце этого мучительного подъема он вышел, наконец, на основную тропу и в полном изнеможении опустился на большой камень. От длительного напряжения у него буквально тряслись все мышцы тела. Сердце билось учащенно. Но засиживаться не позволяло время: день уже был на исходе.

После небольшого отдыха, собрав последние силы, пустынник усилием воли заставил себя подняться. По гребню отрога спустился он до самого русла реки и направился вверх по течению к небольшому мостику, который был им сооружен еще весной при обследовании этого склона ущелья. Достигнув, наконец, знакомого места, он с огорчением увидел, что мостик почти разрушен недавним паводком. Из двух поваленных им деревьев уцелело только одно, причем с обломанными ветвями, которые в бытность свою держали его в устойчивом положении. Теперь бревно лежало очень низко, почти в полуметре от поверхности ревущего под ним потока. Пройти по нему было невозможно. Помолившись, пчеловод сел на дерево верхом, опустив ноги в бурлящую реку, и стал медленно, опираясь на него руками и балансируя всем телом, продвигаться к противоположному краю. Тонкое бревно раскачивалось при каждом движении. Это было невообразимо рискованное предприятие: при малейшей потере равновесия можно было сорваться в реку, и тогда висевший на его спине огромный бак, емкостью в семьдесят литров, наполнившись водой, моментально утянул бы его на дно. Быстро освободиться от лямок, которыми он привязал себя к медогонке, было почти невозможно.

Но, слава Богу, ничего этого не произошло. Пустынник благополучно перебрался на противоположный берег и вскоре был уже в своей пустыньке.

ГЛАВА 24 Помощь монастырской братии — Истинный нестяжатель — «Бог дал, Бог взял» — Каверны в легких и дух благодушия — «Я не могу есть украдкой» — Пример смирения — Новые братья — Вор на покаянии

Незадолго до того, как пчеловод отправился в город за сахаром, больной брат вручил ему несколько писем, адресованных в некоторые общежительные монастыри, поскольку имел обширные знакомства среди монастырской братии. Этими письмами он уведомлял знакомых ему монахов о возникших материальных затруднениях в связи с большими затратами, связанными не только с покупкой продуктов питания, но и с их доставкой в пустынь. Для этой цели приозерные монахини, помогавшие братьям, нанимали у местных жителей ослов или лошадей, которые и поднимали продукты в горы. Как только пустынник добрался до Сухуми, он сразу же опустил письма в почтовый ящик.

Монастырская братия поспешно отозвалась на просьбу больного брата о помощи не только словом, но и делом. На указанный в письмах адрес было получено семьсот рублей. Когда пчеловод, после своего освобождения из спецприемника, зашел на квартиру, где хранился пчеловодческий инвентарь и сахар, хозяйка дома предложила ему забрать у нее эти деньги и отдать больному брату. Но везти их в пустынь было совершенно бессмысленно: они нужны были только для покупок в городе. Небезопасно было даже иметь их при себе: любая непредвиденная случайность — и денег как не бывало! Во-первых, новая встреча с милицией или ГАИ грозила спецприемником, а может быть, даже тюрьмой. Кроме того, пчеловод мог потерять их, продираясь сквозь заросли в горах. Его, наконец, могли ограбить охотники или хулиганы. Да мало ли что?! Объяснив все это хозяйке, он оставил деньги у нее.

Теперь, вернувшись из города, пустынник рассказал обо всем этом больному брату, но тот не проявил ни малейшего интереса к этому известию, словно крупная сумма была прислана не ему, а другому человеку, к которому он не имел никакого отношения.

Больной брат был необыкновенно редким по своим душевным качествам человеком. Это был настоящий монах-нестяжатель, бессребреник, ведущий свою жизнь по образу древнего монашества. Он никогда не носил хорошей одежды. Спал как придется, лежа на голом полу, не раздеваясь и не разуваясь. Его всегда можно было видеть одетым в тщательно залатанный подрясник, причем одна латка перекрывала другую. Если монастырские друзья присылали ему хорошую одежду, он при первом же случае кому-нибудь ее дарил. Бывало, кто-то из братьев в шутку скажет, что на нем хороший подрясник, — он тут же снимет его и подарит этому брату. Если же шутник попытается отказаться, то больной брат неотступно будет упрашивать его и успокоится только тогда, когда тот, наконец, возьмет подарок, а сам снова оденет прежнюю латаную-перелатаную одежду.

У больного брата никогда не было денег. Все, что ему присылали, он в кратчайший срок раздавал монахиням, жительницам приозерных келий. Как бы оправдываясь, он цитировал изречение какого-то пустынника: «Не дай полученным тобою деньгам переночевать в твоей келье. При нужде приобрети на них что-либо необходимое для себя, а оставшиеся раздай либо нищим, либо нуждающейся братии в тот же день». Он так и поступал. Вот и сейчас ни улыбкой, ни взглядом он не выразил ни малейшего удовольствия, узнав о получении столь крупной суммы.

Но брат-ленивец не пропустил мимо ушей такую важную новость. Никому ничего не сказав, он молча собрался и ушел к приозерным кельям, а оттуда — в Сухуми. Добравшись до города, он сразу же отправился к женщине, у которой хранились деньги, забрал их, якобы по просьбе больного брата, и без зазрения совести истратил на личные нужды, хотя, при экономном расходовании, всем братьям этой суммы могло бы хватить на целый год. Когда больному брату стало известно об этом происшествии, он, нисколько не смутившись духом, безо всякой обиды или сожаления махнул рукой и сказал: «Бог дал, — Бог взял». На этом разговор прекратили и никогда больше не вспоминали об этих деньгах.