В горах мое сердце
Шрифт:
Через пять минут на площадке у обсерватории уже никого не было. Ученые застыли около своих телескопов. Тишина. Только ветер иногда налетал порывами. Прозвенит, невидимый, и унесется дальше.
– Не хочет ли пан сфотографироваться?
Оборачиваюсь. Рядом со мной стоит высокий парень в овчинном полушубке. На груди у него два аппарата. Рядом с ним - огромный сенбернар.
– Я дам вам собаку и сфотографирую вас на память о Татрах. Собака спасатель. Я тоже спасатель и еще немножко снимаю приезжих.
Парень кивает головой на медный колокол, укрепленный на вершине.
–
– Можно мне позвонить в колокол?
– Так ведь нет бурана...
– Я понимаю...
– О, ясно! Пан хочет испробовать, да? Пожалуйста, прошу бардзо, я не понял вас сначала. Только не очень громко, прошу вас.
– Хорошо, я тихонько.
Я подошел к колоколу и потянул за толстую просмоленную веревку, пахнувшую кораблем. <Дзин-н-нь>, - поплыл над горами тяжелый, протяжный звук. Пес стал вырываться из рук хозяина.
– Это ничего, - сказал парень, - вы его не бойтесь.
И отпустил пса. Тот сначала завертелся на месте, а потом бросился вниз, следом за лыжниками. Белый, он исчез на снегу через минуту.
– Может, позвонить еще раз, чтобы он вернулся?
– Он тогда притащит очень сердитого лыжника, - усмехнулся парень. Он ни за что не вернется один. Для нас бой колокола - просто сигнал, для него - труд. Сейчас я его верну.
Парень крикнул, прикрыв рот ладонями, как рупором:
– Джо! Э, Джо!
Пес вернулся так же быстро, как и исчез. Он посмотрел на парня большими грустными глазами и сел, поскуливая.
– Все в порядке, - сказал парень.
– Не волнуйся. Ты же видишь, бурана нет, мы просто так, шутили...
Парень дал псу кусок сахару и потрепал его по густой серой шерсти.
– Когда он отдохнет, вы можете позвонить в колокол еще раз.
– Нет, больше я не буду звонить в колокол.
– Я, пожалуй, сфотографирую вас на фоне колокола с псом в обнимку.
– Да?
– Да. С псом выходит очень героично. Это нравится паненкам.
– Вы думаете, героично?
– О да!
– Давайте героично.
– А можно еще и лирично. Одна ваша лыжница говорила, что советский поэт писал стихи про собаку, которая дает лапу на дружбу.
– Это Есенин.
– Я забыл, она часто называла его имя, но я отчего-то забыл. А вообще очень хорошо, когда писатели пишут стихи про собак. Я снимал лирично - это когда пес дает лапу, а вы гладите его по голове.
– Нет, давайте лучше героично.
– Ладно. Э, Джо, иди до пана.
Пес подошел ко мне и ткнулся огромной мордой в грудь.
– Давай обнимемся, Джо, - сказал я.
Пес порывисто вздохнул, посмотрел на хозяина и сел. Я обнял его. Парень несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Он крикнул.
– Будет бардзо героично, пан! Оставьте адрес, я вышлю авиапочтой ваш портрет.
В Закопане есть еще одна дорога в горы. Только это не вагончик, который болтается над бездонными пропастями, а плавный фуникулер. Здесь, в фуникулере, нет таких сильных парней и девушек. Здесь все больше хрупкие женщины с маленькими детьми. Женщины поднимаются в горы
с пледами и пляжными сумочками. Малыши одеты как настоящие лыжники. Они в толстых джемперах, в тонких брючках, туго обтягивающих ноги, и в грубых бутсах, точно таких, как у взрослых горнолыжников.Наверху в шезлонгах, раздевшись, лежат родители. Они загорают. Ноги укутаны пледами, а носы прикрыты папиросной бумажкой.
Дети в это время стоят в загончике рядом с длинным, пожилым, очень сильным тренером. Он в легкой рубашке, шея бронзовая, литая, щеки прорезаны двумя продольными морщинами, глаза спрятаны под толстыми бровями, выгоревшими на солнце до седины.
Он подталкивает трехлетнего малыша, тот едет с пологой горки, стараясь во что бы то ни стало удержать равновесие и не упасть, его шатает из стороны в сторону, скорость все прибавляется, мальчуган вот-вот шлепнется, а тренер негромко приговаривает:
– Смело! Смело! Смело!
Малыш все-таки падает. Тренер ждет, пока тот поднимется, по-дружески подмигивает своему ученику: с кем, мол, не бывает - и как заклинание повторяет снова:
– Смело, малыш, смело!
И снова мальчишка катится вниз, падает, поднимается, смотрит на тренера. Снова тот по-дружески подмигивает ему и повторяет единственное свое: <Смело!>
А когда мальчишка съехал вниз и остановился, сияющий и гордый, тренер улыбнулся и сказал:
– Молодец!
Он отъехал к <медведю> - человеку, одетому в медвежью шкуру, с оскаленной пастью, с коричневыми стеклянными глазами, и попросил:
– У тебя остались еще леденцы, дай мне их, пожалуйста.
– Ты же знаешь, что я не могу без них.
– Я очень прошу тебя.
– Но тогда я закурю...
– Ничего с тобой не сделается. Потерпи, я привезу тебе леденцов через час.
– Хочешь угостить какую-нибудь пани?
– На этот раз пана.
<Медведь> долго залезал в карман, а потом, выпростав из-под желтых, скрюченных когтей загорелую руку, сказал:
– Вот...
Тренер вернулся на площадку, протянул леденцы мальчишке и сказал:
– На, держи.
– Спасибо.
– Ты хорошо ездишь, я доволен тобой.
– Я могу съехать еще раз.
– Знаю.
– Можно?
– Ступай.
И малыш, зажав в руке леденцы, ринулся вниз, вытянув вперед голову и отведя назад тоненькие птичьи плечики.
Потом съезжала девчушка лет пяти. Она упала и заплакала. Тренер подъехал к ней, протянул бамбуковую палку, девочка уцепилась за нее, поднялась и в слезах покатилась вниз, по-прежнему не выпуская из рук бамбуковую палку тренера. Так они спустились вниз - бок о бок.
– Поедешь еще раз?
– спросил тренер.
– С вами?
– Нет.
– Одна?
– Конечно.
Девочка зажмурилась и покачала головой.
– Боишься?
– Да.
– А чего ты боишься?
– Я боюсь снова упасть.
– Тебе было больно, когда ты упала?
Девочка пощупала коленку и улыбнулась сквозь слезы.
– Нет, - сказала она, - мне не было больно.
– Вот видишь...
Девочка оттолкнулась палками и покатилась вниз. Тренер закурил, бросил спичку и стал негромко приговаривать: