В горах Сихотэ-Алиня

Когда нарта была уложена, Миону привязал щенка к дереву, запряг двух взрослых собак и пошел по нашей дороге вверх по реке Садомабирани. Жена его стала палкой подталкивать нарту сзади, а ребятишки на лыжах пошли стороной. Щенок, которого Миону отдавал тигру, навострил свои ушки и затем, повернувшись задом, изо всей силы стал тянуться на ремешке, стараясь высвободить голову из петли.

Марунич подошел к щенку и, отвязав ремешок, на руках отнес в нашу палатку и накормил его кашей. Щенок как-то сразу освоился с новой обстановкой и через полчаса уже заигрывал с какой-то собакой, но той не нравилась фамильярность молокососа, она долго ворчала и скалила на него зубы.

Незадолго до сумерек возвратились стрелки и казаки с охоты. Все они видели тигровые следы. Глегола подстрелил одну кабарожку. Это было как раз кстати, потому что каша нам надоела и всем хотелось мясного. К вечеру мороз усилился. В нашей палатке было очень уютно. Докрасна раскаленная печка распространяла кругом тепло. На ней шумел чайник. Казаки поправляли ремешки у лыж и делились свежими впечатлениями, смеялись, вспоминали спуск Марунича с перевала, а я делал записи в путевой дневник. Щенок пробрался в палатку, стрелки гладили его, тормошили за уши, а он шалил, валялся на спине и легонько кусал им руки.

Так как место это было опасным, то мы решили установить очередь для окарауливания бивака. Один раз ночью собаки подняли большой шум. Мы забрали их всех в палатку и развели большой костер.

Лишь только начало светать, Марунич разбудил меня. Я произвел метеорологические наблюдения и приготовил планшет для съемки, а когда утренний завтрак был готов, мы вдвоем стали будить разоспавшихся стрелков и казаков.

Наши утренние сборы заняли времени не больше одного часа. Каждый знал, что ему надо делать: движенья каждого человека были согласованы, и потому уборка палатки и укладка походной печки, увязка нарт и запряжка собак делались всегда без лишней проволочки.

Когда собаки были запряжены, курильщики, как всегда, побежали к костру, чтобы закурить на дорогу. Затем, надев на себя лямки и прикрикнув на собак, стрелки и казаки друг за другом гуськом тронулись в путь.

Отойдя от бивака шагов полтораста, я оглянулся назад и увидел тонкую струйку дыма, поднимавшуюся от костра кверху.

Начало съемки всегда отнимает несколько больше времени, чем производство ее в пути. Надо выверить шагомер, взять обратный азимут на последний отрезок вчерашнего пути, надо взять пеленги на видимые высоты и т. д. Когда я кончил проделывать все манипуляции, я вдруг вспомнил, что забыл на биваке барометр. Ничего не оставалось больше делать, как вернуться. Стрелки и казаки ушли уже порядочно вперед. Я не стал их окликать в надежде, что догоню на первом: же перевале.

Когда я подходил к биваку, мне показалось, что что-то большое желтое быстро мелькнуло в кустах.

Я остановился и прислушался, но так как ничего подозрительного не видел, то решил, что мне это показалось. Времени нельзя было тратить даром, я подошел к дереву, на котором висел барометр, снял его с дерева и стал надевать себе на шею, для чего снял шапку, но нечаянно выронил ее из рук. Нагибаясь к земле за шапкой, я увидел на снегу отпечатки больших тигровых лап. Сознание своего одиночества в присутствии такого страшного и дерзкого зверя наполнило мое сердце страхом. Я поспешно сунул барометр в боковой карман, надел шапку и, постоянно оглядываясь, пошел по нартовой дороге. Я не бежал, шел спокойно, держа указательный палец на спуске затвора своего ружья. Потом я прибавил шагу и через несколько минут достиг поворота реки.

Долина расширялась. Вдали около второго поворота я увидел стрелков и казаков. Чувство страха оставило меня, и я спокойно приступил к съемке.

Долина Садомабирани залегает между двух отрогов Хорского хребта, идущих в широтном направлении. В обнажениях виден все тот же гранит, и изредка встречается какой-то плотный песчаник. Долина Садомабирани, пока она течет в горах, покрыта великолепным лесом, состоящим, главным образом, из кедра с небольшой примесью других хвойных деревьев. В верхнем течении Садомабирани разбивается на столь мелкие протоки, что кажется, будто вода прямо идет по лесу и вовсе не имеет русла. Она просачивается между корнями деревьев, исчезает среди каменистых россыпей и потом вновь появляется на дневную поверхность.

Как только река выходит из гор, хвойно-смешанные леса кончаются, и на сцену выступают широколиственные леса, состоящие из дуба, березы, осины и прочих пород. Здешняя осина имеет столь светлую кору, что я сначала принимал ее за березу и, только подойдя вплотную, заметил свою ошибку. Ближе к устью лес начинает редеть. Все чаще и чаще появляются заболоченные полянки, число и размеры их все увеличиваются и наконец становятся преобладающими.

Самым верхним притоком Мухеня будет речка Алчи. Около устья ее есть выходы бурого угля на дневную поверхность. Алчи осталась у нас правее и сзади.

Немного ниже Садомабирани в Мухень впадают с той же стороны (правой) еще две речки — Нефикца и Мэка, что значит «чорт». Последняя получила свое название от скал, находящихся в ее верховьях, служащих, якобы, местом обитания злых духов. Все перечисленные четыре речки заслуженно считаются зверовыми. В вершинах их живут лоси, ниже изюбры и кабаны.

Леса в верховьях Мухеня довольно богато населены пернатыми. Я видел ворон, дятлов, поползней и снегирей. Они наполняли лес криками и ударами клювов по стволам сухостойных деревьев. Вороны и ронжи при нашем приближении улетали прочь, дятлы прятались за ветвями и только одним глазом поглядывали на проходящих людей. Только поползни и снегири держали себя независимо и свободно, даже в тех случаях, когда мы подходили к ним совсем близко.

После принятия в себя Нефикцы Мухень становится чрезвычайно извилистым. Ничтожный склон долины, медленное течение — все это характеризует старческий возраст реки.

С левой стороны против Мэка и Нефикцы расстилаются болота, покрытые сфагновым мхом и поросшие редкой лиственицей.

Еще ниже Мухень принимает в себя с левой стороны приток Пунчи и два ключика Дай Холга и Нючь Холга с ржавою болотною водою. Может быть, это обстоятельство и является причиной того, что в Мухень идет мало кеты. Зато он богат частиковой рыбой всевозможных пород, начиная от максунов и кончая карасями.

В нижней части Мухень пролегает среди обширных низменных пространств, кочковатых и заболоченных. Древесная растительность встречается только группами по рекам, потом исчезают и одиночные деревья, и на сцену выступают ольховники и тальники, имеющие вид высокоствольных кустарников, которые, как бордюрами, окаймляют берега реки, ее притоков, стариц, заводей и слепых рукавов.

Пять дней мы шли по реке Мухеню, следуя всем ее изгибам, которые удлиняли наш путь по крайней мере в два или три раза. Во время пути мы кормили собак два раза в день: немного утром, перед выступлением в поход — сухой рыбой и затем вечером на биваке — жидкой гречневой или чумизной кашей, сваренной с юколой. Сначала они неохотно ели кашицу, и это вынуждало нас прятать от них на деревья наши лыжи, обтянутые кожей, ремни, обувь и прочее имущество, иначе все это было бы сразу съедено.

На Мухене у нас пала одна собака. Я велел оттащить ее немного в сторону и бросить в кусты. Вскоре мы стали биваком.

Вечером собаки вели себя неспокойно. Они грызлись друг с другом и рвались с привязи. На другой день утром обнаружилось исчезновение двух собак. Я думал, что они убежали совсем, но незадолго перед выступлением в поход обе беглянки вернулись. Они облизывались, и животы их были вздуты.

— Где они кормились? — спросил удивленно Крылов.

— Собака собаку всегда кушай, — отвечал Чжан-Бао.