В горах Тигровых

К берегу ходко шла шлюпка. При луне было видно, как на носу шлюпки стоял морской офицер и смотрел на деревню в подзорную трубу.

Шлюпка уткнулась в берег, матросы опустили весла. Сошли на берег. Тишина.

— Как у бога за пазухой живут. Спят. Напади грабители ночью — и всех перережут, — проговорил офицер.

— Зряшно вы так думаете, ваше благородие, — вышел из окопа Феодосий — Мы ить вас приметили еще за вторым криуном. Дозор донес, что плывет большая лодка. Ждем.

— Хе, молодцы! Растяпами едва не назвал. Ниже вас убийцы вырезали стойбище гольдов. Детей не пожалели. За вас мстили. Мы наслышаны, что вы им хорошо наклепали. А тут, думаю, уши распустили. Укоротим скоро им руки. Будет здесь мир.

— Сам-то с миром ли пришел? — хмуро спросил Феодосий.

Пермяки окружали матросов, ружья наперевес, готовы выстрелить.

— Против такой армии не смею воевать. С миром, конечно, с миром!

— Ну, ежли с миром, то сказывай, чей и откуда? Офицер бросил руку к козырьку фуражки, отрапортовал:

— Лейтенант Бошняк, прибыл к вам по распоряжению капитана первого ранга Невельского, чтобы провести с вами переговоры и о мире, и о войне! — Опустил руку, крутнул длиннущие усищи, широко улыбнулся.

Просветлели лица мужиков, веселый человек его благородие.

— Ну, богатыри первопроходцы, ведите нас в дом, зябко что-то, — потер руки Бошняк — А солдаты вы смелые, умные… окопы, молодцы! Без смелости и хитрости не отстоять нам землю русскую. Похвально.

— Какие мы солдаты, мужики — еще куда ни шло.

— В нашем деле и мужик и солдат — гожи. Прознал про вас Геннадий Иванович и гонит меня в три шеи, — мол, поезжай, и баста, что там за смельчаки такие появились? А не помогут ли они нам крепости возводить?

— Какие там еще крепости? — проворчал Феодосий.

— Русские, с крепкими стенами. Обитатели того берега вас едва не пощипали. Отбились.

— Они еще попытаются напасть, — бросил Пятышин — И защитить некому.

— А еще попытаются на нас напасть англичане, французы, американцы, да мало ли еще кто. Значит, для этого надо строить крепости. Без них — нам могила! Слезно просил вас Геннадий Иванович, чтобы шли на подмогу, без вас трудно будет. Слышите, мужики!

— Слышим, проходите в дом. Ветер могет наши слова подхватить и разнести по тайге, в чужие уши нашептать, там и до ворогов наших дойдет. Милости просим, ваше благородие! Господин Бошняк!

— Хорошо вооружились. Армада ладная.

— Надо. Врагов у нас тьма. Вот вы зовете нас к себе, а ить мы одно что ссыльные, еще и беглые. Словите нас и на каторгу. Так-то, ваше благородие! А каторга, кому она мила! Ить и Расея-то похожа на большую каторгу. Не, не зови, — уже за столом говорил Феодосий после первой кружки пива.

— Зря вы так говорите. Здесь будет другая Россия. Россия без помещиков и без казенных людей. Здесь будет вольная Россия.

— Это вы говорите, пусть об этом скажет царь. Он свое не упустит.

— Зря вы таите обиду на царя. Царь тоже за эту землю радеет. И тоже понимает, что ее может защитить только вольный мужик. Сейчас тем более, когда народу здесь мало. Вам все простят, а Невельской уже давно все простил. Он сам из таких же самовольных людей. Наказан был.

— Пошто же? Расскажи, знать же нам надо, к кому пойдем?

— Расскажу, если просите.

Выпили еще по кружке пива, а тут и солнце взошло. Бошняк рассказывал, смело рассказывал, знал, кому рассказывает.

— Россия никогда не ценила сынов своих, — говорил Бошняк, подкручивая усы — Разве что Петр Первый мог из простого мужика сделать адмирала, если он был умен, смел, дерзок, сделать мужика своим сподвижником, поднять на ноги, дать власть. Сейчас все похерено. Царский двор поглупел. А там подлые заговоры, подножка, подсидка. Нашего Невельского не признают, ему завидуют, с ним не считаются. А ведь он открыл устье Амура. Он привез в Петербург радостную весть, что Амур имеет выход в море, а не теряется в песках… Теперь нам надо все сделать, чтобы Амур был наш, земли эти не достались французам или англичанам. Вот и решайте, можно ли вам пойти к Невельскому или нет?

— Хе, можно ли? Наговорить просто, как сделать? Каторга мила тюремщикам, они с того хлеб едят, а не нам.

— Не поверили? А зря!

— Подумаем, — ответил Феодосий — Здесь мы вольны, манжуры пощипывают, так мы их скоро отвадим.

— Невельской выпросит для вас у царя прощение.

— А нам оно без надобности. Да и слугами царскими больше не будем. Вертаться в кандалах назад — лучше сразу умереть. Расея промеряна нашими ногами. Ушли от недобра и неволи, — куражился уже для вида Феодосий, а у самого грудь распирало, что снова в путь, снова в дорогу. Тем более их просят, сам офицер просит. Уж не тот ли офицер послал его сюда, который врезал затрещину жандарму?

— Да поймите же, что без вас я не могу вернуться.7

Французы и англичане уже бороздят Тихий океан. Готовы на нас напасть. А у вас золотые руки, кому, как не вам, строить крепости, города, а при случае и врага бить.

— Оно конешно, грешно такому человеку не верить, как ваш Невельской, однако и с верой спешить нельзя. Барин есть барин. Мягко стелет, да спится жестко. Но ежли дело касаемо самой Расеи, то и думать долго нельзя. У нас ить исстари повелось, что, ежли враг у ворот, кончай раздоры, а собирайся в кулак и вали на врага всей Расеей. Гони супостата. Царь еще не Расея, — начал сдавать Феодосий. А мужики усмехались да чесали бороды. Хитрющ Феодосий. Ломается — За привет спасибо! Кто нас привечает, к тому и мы с добром, — поклонился Феодосий.

Много раз собирались мужики, чтобы поговорить без лишних ушей, спорили, рядили, но Феодосий твердо сказал:

— Вы как хотите, но я иду к Невельскому.

— Твоя задумка известна, ты еще с зимы лыжи навострил, — заговорил Пятышин.

— Тогда чего же спорить? Поначалу Невельской, а там уйдем в Беловодье. Должно оно быть, видит бог — должно! Не те энто земли. Не те. А раз не те, то чего ж здесь знобиться? Ежли это тот Невельской, то человек душевный, не оставит в беде. Будем вместях бедовать, и барин и мужик. А кто в моря хаживал, те все добры.

— Но ведь уже обжились, да и живем ниче, куда еще бежать?

— Вот что, Серега, не хошь, не зову! — отрубил Феодосий — Разуметь надо, что и как: гибли наши в Сибири? Ради чего? Ради того, чтобыть найти добрую землю, сердешную землю. Раз задумали найти Беловодье, то найдем. Задумал Невельской доказать ярыгам, что энто Амур, а энто Сахалин, и доказал. Мы тоже докажем.

— А как не найдем? — прищурил глаза Пятышин.

— Тогда и жисть без антиресу. Должны найти. В писании сказано, что есть земля обетованная. Люд тоже о том талдычит. Пойдем и найдем. А Аниска че знат? Свое знат, свое делат, и не больше. Его, ежли он не пойдет, то силком поведу, а вас не неволю. Все! Кто хочет, пусть остается, а кто с нами — пошли. Ты, Иване, сын мой, идешь ли с отцом?

— Нет, тятя, остаюсь здесь. Чего же еще мотаться?

— А ты, Андрей?

— Иду с тобой, тятя. Сделал шаг, то делай другой. Найдем Беловодье аль нет, но с тобой.

— Добре, а тя, Аниска, и не спрашиваю, пойдешь, и баста!

— Хе, ежли бы не пускал, все одно бы пошел. Куда тебе без Аниски? Аниска, когда надо, подслушает, беду отведет.7

— Хватит хвалиться идучи на рать, ты после рати похвались, — оборвал Аниску Феодосий.

— Значит, без Аниски ты не можешь прожить, Феодосий, сын Тимофеев? А как же ты хочешь прожить без кузнеца? — с обидой в голосе сказал Сергей Пятышин — А? Ну то-то. Иду с тобой. Иду. Привязал своей мечтой, как бычка веревочкой к возу.