В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
Гляжу потом — к другой уже бабе, поближе к цели перебралась.
— …но зато,— слышу оттуда,— такая умница да красавица, в четвертый класс осенью пошла!
Вот оно как! Уже в четвертый!
Сунула в окошко свой узелок и, резко смолкнув, ушла.
Потом самодовольный без очереди сдал. Вошел важно в помещение — женщины льстиво заговорили, повернувшись к нему:
— Вот это, сразу видно, мужчина, мне бы такого! И дела, чувствуется, идут у него — будь-будь! И вот жене помогает, не дает ей в квартирное помело превращаться, как другие мужья. И курточка-то какая славная у вас, всю
Самодовольный выслушал важно, потом говорит:
— Все мечтают. Не продам. Бензином пахнет?
— Есть немножко,— загомонили женщины.
— Правильно! — кивнул.— Сейчас заправлялся. Разрешите без очереди сдать, мотор остывает!
— Пожалуйста, пожалуйста! Настоящего хозяина сразу видать!
А я, по-ихнему, получаюсь — кто?!
Потом я долго мыкался по двору, ждал, когда телефонная будка освободится — позвонить.
Теперь в любую погоду — и в дождь, и в холод — надо на улицу выходить, чтобы позвонить!
В одной будке молоденькая девушка, в другой усталая женщина лет сорока. Но голоса их переплетаются то и дело.
— Ну, Боб! Ты один! — захлебываясь восторгом.
— …Позавчера на бровях пришел, вчера на бровях…
— Ладно! — смеется молодая.— Меня эти прихваты не колышут!
— Я ему говорю: «Николай! Что ты делаешь? Погляди на ребенка!»
— Ладно! Не надо меня за дурочку считать! — счастливо смеется.
Целая жизнь, как прочерк, между будками этими вместилась.
Окна зажигаются, освещают двор.
Обе женщины одновременно из будок выходят.
Сунулся в ту, где молодая была, запах вдохнул.
Лехин номер набрал.
Дийка в отъезде оказалась — пошел к нему поговорить по душам.
— Все! — я сказал.— Пора поднять семью на недосягаемую для себя высоту, иначе смерть.
— Точно! — Леха горячо подхватил.
— А баба-то у тебя есть хоть какая-нибудь сейчас?
— Есть вообще-то,— довольно-таки вяло Леха ответил.— Но так, в основном, для отчетности. Для самообмана.
— Но хоть хорошая она? Душевная?
— А-а! — махнул рукой Леха.— Такая же стерва, как и Дийка! И даже хуже!
Вот именно. То-то и оно!
Я уже уходил однажды от жены, но как-то странно все получилось: ушел я к известной балерине, а вернулся от дворничихи. Искусство балерины меня покоряло, да и просто как человек она меня искренне восхищала. «Да,— думал я.— Это женщина четкая, деловая, с такой не пропадешь». Но именно с ней я чуть было и не пропал… Непрерывное напряжение, жизнь, рассчитанная по секундам, функциональность каждого движения и интонации. Я убежал от нее во двор и там был подобран жалостливой дворничихой. Она привела меня в свой флигель, облезлый и старый, с воротами, окованными железом (когда-то он, видимо, был каретной).
— С женкою, что ли, поругался? — с присущей простым людям проницательностью спросила она.
Я стыдливо кивнул.
— Так ты и жрать, наверное, хочешь? — догадалась она.
Я снова кивнул.
— На, жри! Небось и самогоночки заглотнешь?
«Вот так! — в сладком алкогольном дурмане думал я.— Злобная, глупая жена и эта вторая, бездушная карьеристка, никогда так душевно не поинтересуются, что у тебя болит. А эта!.. И главное,
бескорыстно!»— А это кто? — испуганно спросил я, увидев вдруг за пологом на кровати спящего старичка.
— А-а, муж мой! — злобно сказала дворничиха.— В летаргическом сне, восьмой год уже!
Однако, когда она скрылась на кухню, старичок открыл один глаз, хитро подмигнул мне и снова закрыл.
Я был потрясен! Неужто я был предназначен вместо него?
— Чего не жрешь-то совсем? — возвращаясь, спросила дворничиха.
— Я ем.
Растрогавшись, я быстро, как молнию, открыл перед нею душу, стал подробно рассказывать, что и как… Лицо ее приблизилось к моему… и вдруг я почувствовал, как сильные руки поднимают меня и несут.
— Э-э! — закричал я, но было поздно…
Я прожил в каретной десять дней, подружился с летаргиком, который уговаривал меня тоже погрузиться в летаргию, но, подумав, я все-таки не решился.
Через неделю я вернулся домой и решил никуда больше не уходить.
Поэтому, изливаясь перед Лехой, я знал уже, что это бессмысленно, что никуда я не денусь, да и некуда деться!
Тридцать первого августа я вернулся с работы и застал дома только дочь, жены не было.
— А где мама-то? — спросил я.
— Не знаю,— расстроенно усмехнулась Даша.— Какая-то подружка к ней заглянула, и они убежали. Сказала, что скоро вернется…
— А сколько прошло уже?
— Четыре часа.
«Та-ак! — подумал я.— А что муж с работы вернулся, ей на это наплевать».
— Баба Аля приехала! — сказала дочь.
— Как? А где же она?
— Пошла в собес.
Так! Приехала мать, что делает она два раза в год, а жены, как будто специально, нет дома, и когда она вернется…
Я долго сидел на кухне, пил чай, посматривал в зеркало на стене, отражающее улицу. На остановке скапливалась жиденькая толпа, потом в зеркало вползал длинный троллейбус и, стерев отражение очереди на остановке, уползал за другой край зеркала.
Потом показался еще троллейбус, остановился. И я увидел, как мать обходит троллейбус сзади, торопливо двигая головой влево-вправо, переходит дорогу… Спешит!
Я почувствовал, как внутри все сжалось… Хоть мать-то меня любит, торопится, почти бежит!
Я открыл дверь и, улыбаясь, стоял сбоку, ожидая… Мать быстро вышла из лифта, увидев меня, улыбнулась, чмокнула в щеку.
— Началось? — тревожно спросила она меня, устремляясь в комнату.
— Что? — удивился я.
Оказывается, спешила она на премьеру многосерийного телевизионного фильма, боясь опоздать!
Потом мы сидели с нею рядом, молча и неподвижно, глядя по телевизору многосерийку, которая, честно говоря, веселила очень мало.
— А это что за новости? — Разочарованно отвернувшись от телевизора, мать кивнула на оборванный телефонный провод.
— Ничего! — сумел бодро выговорить я.— Без телефона как-то даже спокойней.
— А! — Мать расстроенно махнула рукой.— Нельзя квартиру на вас оставить!
Ну, когда-нибудь я уж отомщу за это жене — за то, что приходится сейчас улыбаться, изображать перед матерью этакого супермена-весельчака, которому все нипочем, даже утрата телефона.