В городе Ю. (Повести и рассказы)

Правда, Дзыня сам дирижирует теперь, но пока без особого успеха.

Сели на кухне, я быстро перед ним, как на молнии, всю душу открыл. Дзыня говорит:

— Ты неверно все делаешь! Стихи надо по заказу писать, к случаю, тогда и деньги и известность — все будет!

— А думаешь, удастся мне: стихи сочетать и научную деятельность?

— Уда-астся! — Дзыня говорит.

— А давай,— говорю,— я буду писать стихи, а ты будешь их пробивать. А считаться будет, что мы вместе пишем.

Дзыня подумал одну секунду.

— Давай!

— Только ты все же,— говорю,— серьезной музыкой занимаешься, я — наукой. А для стихов, мне кажется, нам псевдонимы придумать надо.

Долго думали, напряженно, придумали наконец: Жилин и Костылин.

Дзыня говорит:

— Я немного вздремну, а ты работай! На карнизе лягу, чтобы тебе не мешать.

Лег Дзыня на карнизе спать — я голову обвязал мокрым полотенцем, стал сочинять.

Час просидел — два стихотворения сочинил, но каких-то странных.

Первое:

Жали руки до хруста И дарили им Пруста.

С какой это стати, интересно, я должен кому-то дарить Пруста?

Второе:

С праздником Восьмого марта Поздравляем Бонапарта!

При чем тут Бонапарт — убей меня бог, не понял! Да-а. Видно, краткость — сестра таланта, но не его мать!

Дзыня просыпается, влезает в окно — бодрый уже такой, отдохнувший. Смотрит мои стихи.

— Годится!

Особенно готовиться не стали, выгладили только шнурки. Вышли на улицу, пошли. Первым учреждением на нашем пути Госконцерт был. Заходим в кабинет к главному редактору — женщина оказалась, Лада Гвидоновна.

— Вы поэты? — спрашивает.

— Поэты!

С подозрением косится на мой пахучий портфель — не хочу ли я тут подбросить ей труп?

— Ну что ж,— говорит.— Давайте попробуем! Тут заказ поступил от ГАИ — ОРУДа — песню для них написать… Сможете?

— Сможем!

Сел я за столик у дивана, карандаш взял. Дзыня, верный товарищ, рядом стоял, кулаками посторонние звуки отбивал.

Минут двадцать прошло — готово!

Я пошел служить в ОРУД, Это, братцы, тяжкий труд: Столько лошадиных сил А я один их подкосил! Посади своих друзей, Мчись в театр и в музей, Но — забудешь про ОРУД Тут права и отберут! Где орудует ОРУД, Там сигналы не орут, Не бывает катастроф И любой всегда здоров!

Прочла Лада Гвидоновна. Говорит:

— Но вы-то понимаете, что это бред?

— Понимаем!

— Впрочем,— плечами пожала,— если композитор напишет приличную музыку, может, песня и пойдет. Тема нужная.

— А какой композитор?

— Ну, маститый, надо думать, сотрудничать с вами пока не будет?

— Все ясно!

Вышли мы на улицу. Дзыня говорит:

— Знаю я одного композитора! На последнем конкурсе я симфонией его дирижировал… Полный провал! Думаю, он нам подойдет.

Приехали к нему, какая-то женщина — то ли жена, то ли мать, а может, дочь? — говорит:

— Он в Пупышеве сейчас, там у них творческий семина-ар!

— Ясно!

Стали спорить с Дзынею, кому ехать.

— Ты Жилин,— говорю.— Ты и поезжай!

— Ты перепутал все! — говорит.— Ты Жилин!

На спичках в конце концов загадали — выпало, конечно, мне ехать!

Сначала я не хотел пахучий портфель свой брать, потом вдруг жалко как-то стало его — пусть хоть воздухом свежим подышит, погуляет!

Пока ехал я туда, волновался: все-таки Пупышево, элегантное место, Дом творчества!

Но к счастью, все значительно проще оказалось: домик стоит на краю болота, поднимается холодный туман.

И все.

Зашел я внутрь, по тускло освещенным коридорам походил… никого!

Потом вдруг запахи почуял… Столовая.

Вхожу — официантка мне грубо говорит:

— Ну что? Долго еще по одному будете тащиться? Через десять минут ухожу, кто не успел — пусть голодный ходит… Вы что заказывали?

Что я заказывал? Довольно трудный вообще вопрос.

— Сырники или морковную запеканку?

Прям даже и не знаю, что предпочесть!

— А мяса нельзя?

Посмотрела на меня.

— Ишь! Мяса!.. Один хоть нормальным человеком оказался!

Приволокла мне мяса. Большая удача! Подходит ко мне распорядитель с блокнотом.

— Сердыбаев? — говорит.

— …Сердыбаев!

— Только что приехал?

— Да.

— Ну — как там у вас в Туркмении с погодой?

— Чудесно.

— С кем будете жить?

Прям, думаю, даже так?

Определился в шестой номер, где как раз нужный мне композитор жил. Вхожу — довольно молодой еще парень, сидит, кипятит кипятильничком в кружке кипяток.

— Ты что? — говорю.— Ужин же как раз идет! В темпе!.. Ну, пойдем!

Привел я его в столовую, говорю:

— Уж накормите его, прошу!

После ужина композитор мне говорит:

— Может быть, сходим тут неподалеку в театральный Дом творчества?

— Давай!

— Только у меня будет к вам одна просьба…

— Так.

— Если увидите там японок — не приставать!

— …К японкам? Ну, хорошо.

И пока шли мы с ним в темноте, я все хотел спросить у него: «А есть они там?»

Но не спросил.

А там вообще оказалось пусто! Только в столовой двое — явно не японского вида — стояли, раскачиваясь, по очереди пытаясь вложить замороженную коровью ногу за пазуху, нога со стуком падала,— и это все.

Когда мы вернулись, композитор сказал:

— Не возражаете, если я открою окно?

— Пожалуйста!

Всю ночь я мерз. Ну, ничего! Не так уж это много: не приставать к японкам и спать при открытом окне. Ничего страшного.

Для моего скоропортящегося портфеля это даже хорошо!