В горячих сердцах сохраняя... (сборник)

7 апреля ко мне явилось около тридцати вооруженных бойцов, возглавляемых лейтенантом Карлосом Лите и сержантом Сапатой. Этот отряд, созданный гуантанамским революционным комитетом, действовал в районе Каухери, к востоку от Гуантанамо, еще до того, как мы прибыли сюда. На его боевом счету уже было несколько удачных вылазок, в ходе которых отряд захватил у противника много оружия. На базе этого отряда мы решили сформировать роту «Е» для действий в районе Баракоа. Командиром роты был назначен Сиро Фриас, его заместителем — Карлос Лите. Этой роте мы поставили задачу атаковать батистовский гарнизон в населенном пункте Имиас, расположенном на побережье между Гуантанамо и Баракоа. Этой же ночью рота Сиро Фриаса выступила в поход. А я с небольшим отрядом отправился на следующий день в район действий роты Эфихенио Амейхейраса.

Утром 9 апреля, включив походную рацию, установленную на моем джипе, я услышал обращение Центрального руководства, призывавшего начать всеобщую забастовку. Мы сразу же развернулись в обратном направлении, но вскоре вынуждены были остановиться: полил ужасный ливень и дороги к северу от Гуантанамо оказались размытыми. Пришлось нам задержаться на целый день.

Примерно в это же время в районе между Сагуа—де—Танамо и Майари у нас появилась еще одна рота. Ее история такова. Когда Эфихенио направлялся в Моа, то встретил в этом районе около трехсот стрелков во главе с Эвансом Росселем, которого Фидель послал сюда в качестве специалиста по взрывчатке. Узнав об этих людях, я направил к ним Хулио Переса, уполномочив его организовать борьбу в этой зоне. Убедившись в эффективности действий стрелков Эванса, Хулио сформировал из них роту «Ц» и назначил Эванса командиром. Позднее Хулио повстречался в этом же районе с замечательным революционером Баудильо Мендесом и назначил его заместителем командира роты.

Когда в Санта—Каталине мы с Хулио Пересом обсуждали план действий в северном районе, к нам явился лейтенант Хосе Майор с тяжелой вестью: во время атаки вражеского гарнизона в Имиасе был убит капитан Сиро Фриас. Неправильно определив местоположение казармы противника, он приказал открыть огонь по находившемуся рядом жилому дому. Поскольку из этого дома не раздалось в ответ ни одного выстрела, Сиро решил, что противник сдается, и подошел к дому вплотную. Он громко крикнул батистовцам, чтобы они выходили, обещая им сохранить жизнь. Тем самым он обнаружил себя. Со стороны казармы грянул залп, и Сиро рухнул на землю, сраженный в самое сердце. Ошибка стоила ему жизни. Командование ротой принял Пена.

Утром 10 апреля мы выступили в поход на замаскированных ветками машинах. Наш путь лежал в новый район действий. Добравшись до места назначения, мы прежде всего развернули походную оружейную мастерскую. К предстоящим боям нужно было подготовить много боеприпасов. До 22 апреля подразделения колонны получили из этой мастерской 20 противотанковых мин, 422 мины М–26 и свыше 400 ручных гранат.

Получив это оружие, повстанцы начали готовиться к новым сражениям с тиранией Батисты. Борьба развертывалась по всей стране.

Адольфо Мендес Альберди Я говорю о жизни…

15 милисьяно 123–го батальона пали смертью храбрых на Плая—Хирон 17 апреля 1961 года. Пятнадцать фотографий на доске почета и скорби. Пятнадцать имен, вписанных рукой народа в народную память. Пятнадцать улыбок, ни одна из которых не вернулась с поля боя. И все же они нам улыбаются — по ту сторону бессмертия. Когда же, когда над землей повсюду будут летать голуби мира? Сегодня мы могли бы предаться отчаянью или чувству мести и требовать не мира, а око за око… Но мы молча глотаем слезы, а наши редкие слова подобны весенним лилиям, которые мы возлагаем к пьедесталу памяти о вас, герои Плая—Хирон. Матери павших героев! Памятником вашим детям станет не смерть, а жизнь — радостная жизнь, которую мы строим. Вот почему в этот скорбный час я вновь говорю о жизни, о радости и о счастье — ваши дети так завещали.

Карлос Альдана

И ярче засияют немеркнущие звезды

Прошедшие дни постоянно всплывают в нашей памяти после внезапной встречи с безмерной храбростью, с сжимающим душу страхом — вечными загадками войны. По медленному движению облаков прослеживаем мы путь, пройденный многострадальным Островом. Оживают в памяти дни, проведенные в бреду болотной лихорадки, зловещая кобра, притаившаяся у ног, и юное тело друга, осыпанное свинцовым дождем после его неосторожного шага. И слова, пропитанные горечью и печалью, звучат приговором для нежной поэзии. От этой печальной истории мрачнеют лица, суровеет взгляд и снова в душе пробуждаются тревоги и надежды — верные спутники революции. Мы совсем не изменились, но в то же время мы уже не те, что были раньше, потому что, идя путем Че Гевары, после Анголы должны будем жить, пустив в земле самые крепкие корни, крепкие как никогда. И ярче засияют над нами немеркнущие звезды.

Неподозреваемый юг

Посвящается основателям пограничных

войск Революционных вооруженных сил

Кубы, расположенных возле американской

авиабазы в Гуантанамо.

Январь — апрель 1964 года

Шагаю я по пыльным тропинкам, где вздымаются в небо своим ненасытным жалом колючие иголки, охраняющие покой чужестранца, и горит под ногами его пересохшая от боли земля. В пыли, хрустящей под ногами, идешь, словно плывешь по многоголосой реке, доверившей мне свою судьбу. Юг Острова пленяет меня пенистыми водами Карибского моря.

Баррикада предвидения

Если на этой узкой полоске Карибского бассейна, осажденной и нищей, красной, как шрам, врезавшийся в кожу карты полушария, не будет детей, бродящих по сельве с яркими фонариками и промокшими от дождя букварями, раздающих неграмотным слог за слогом вечерние зори, если подросток не испытает горечи от того, что не успел еще никого полюбить, когда в яркой вспышке, озарившей баррикаду, возведенную против бандитов, он увидит перед собой вселяющий ужас оскал Смерти, если в конце концов будут преданы забвению дипломы мачетерос—миллионщиков и женщина не сможет наслаждаться любовью, вернувшись, усталая, с поля, если ностальгия охватит стариков, воскрешающих в памяти тех, кто охранял фабрики от бандитов. если не будет сверкать в росе ствол автомата, если радары не будут наблюдать за зарей, широко раскрыв свои зловещие зрачки, если это время, овеянное знаменами, которое хотим мы увековечить, будет покоиться с плакатами и лозунгами в исторических музеях, тогда мы придем в новый мир без спутников—шпионов, без лишних словопрений, тогда мы воздвигнем баррикаду предвидения, сложенную из строчек поэмы, как память о тех днях, когда небо покорил человек. Ведь и сегодня изучают еще жизнь коммунаров, чтобы защитить эту память, чтобы люди двадцать первого века смогли понять ту безграничную любовь к Родине, что питает нашу ненависть к врагу, чтобы увидели они наш повседневный героизм наперекор вражеской осаде и нищете и услышали наш голос в едином братском хоре воспевающем эпопею о человеческом роде.

Никто не должен подставлять другую щеку

Пока не могу сложить я поэму, потому что не видел еще его лица, не слышал его голоса, не видел ни его улыбки, ни мужественной стройной фигуры; руки мои не касались еще гражданской одежды, не листали желанных книг, не переворачивали страницы тетрадей по математике; пальцы мои не касались еще долгожданных писем: «Мы ждем тебя дома, возвращайся скорей». Врезается в память нежная подпись: «Вспоминай и люби свою невесту». Незнакомо мне имя солдата, имя героя, подхваченное народом, имя первого пограничника, зверски убитого. Убитого бандитами под лучами жаркого солнца или под яркими звездами, и убийство это прозвучало пощечиной, нанесенной всем тем, кто остался в живых. Не могу сложить я этой поэмы, потому что никто не должен этого делать, ибо никто не должен, подставляя другую щеку, слагать подобную эпитафию и преждевременно ставить надгробную плиту над еще не вырытой его могилой.

Антон Арруфат Плая—Хирон

Своими беспомощными руками, способными лишь писать стихи, я хотел бы собрать все ваши головы, братья мои соотечественники. Я собрал бы головы тех. кто умер, взглянув на опаленное солнце, головы, разбитые снарядами, безжизненные груди, изрешеченные пулеметными очередями, животы героев, вспоротые штыками, и пробитые пулями сердца. Кругом — тела, разорванные на части взрывами бомб, и поля, усеянные гильзами. Кругом — одежда, пропитанная кровью, и никому неведома та боль, которую я ощущаю в сердце от своего бессилья. А сколько раз своим грустным голосом я пытался вдохнуть в них прекрасную вечную жизнь! Мне же судьба уготовила печальное занятие — ждать, пока другие сражаются, проливая кровь. По моим венам течет ваша кровь, и я мечтаю умереть в справедливой борьбе. Как же дороги мне такие слова, как «справедливость», «свобода», «хлеб»!

Анхель Аухьер

Яхта«Гранма»

…Она достигла Лос—Колорадос, продолжила свой путь по Сьерра—Маэстре и плывет вот уже семнадцать лет…

Фидель

Когда она уткнулась в пески Белиза, из Туспана внезапная зима вонзила в воздух тысячи иголок, из дождя построила завесу, и туман густой навесил покрывало… когда она уткнулась в заросли мангровых [14] лесов Лос—Колорадос. Карибское море — море пиратов — ниспослало штормовую бурю, чтоб преградить ей путь; течение в заливе ее швыряло на песок и скалы… когда она уткнулась на рассвете в берег в тот день, второго декабря (прошло с тех пор уж двадцать лет). И солдаты, уставшие от дней холодных и голодных, прошли сквозь чащу мангровых лесов и одолели скалы, ощетинившиеся острыми камнями… когда кормой уткнулась в берег родины и не остановилась «Гранма». Она по—прежнему плыла без остановки по морю неспокойному истории, поднимаясь на могучих волнах Революции, которые Фидель, его герои, народ его отвагою своею всколыхнули, отвагою, накопленной за сотни лет невиданных сражений. Сегодня, якорь бросив у сердца своего народа, она плывет и дальше… И над кормой ее вознесся наш флаг прекрасный, овеянный свободой.

14

Заросли вечнозеленых деревьев и кустарников с надземными корнями. — Прим. пер.