В горячих сердцах сохраняя... (сборник)

Пабло Армандо Фернандес От человека к смерти

Роберто Фернандесу Ретамару посвящается

I

Вот здесь, именно здесь во времена голода и человеческой слепоты я создаю новый мир и новые отношения. Кто же тот человек, что разбрасывает повсюду, как песок или пепел, старые верования? («…Сорок дней мы шагали без сна и без отдыха…») Именно с этого и начинается история. («…Пятнадцать дней мы шагали, утопая в воде, задыхаясь в болотной жиже…») Говорили некоторые, что история — это заброшенный пустырь, это — заброшенный дом без хозяина и без хозяйки. Но для нас история — значит питаться лишь одиннадцать раз за тридцать дней тяжелого пути. Для нас история — это вражеские засады, река Литуабо, мост Кантаррана и снова засады с винтовочными выстрелами и свистом пуль в ночи. На седьмой день пути, к наступлению ночи, перед нами раскинулось селенье Куатро Компаньерос и горы Форесталя, покинутое ранчо Тринидад в трех километрах от реки Ла—Йегуа. Нам нужно было устоять и не сдаться, сражаться между смертью и победой, радуясь и смерти, и победе. Для нас история — это память о погибших товарищах. Мы подбираем тела их на поле брани и украшаем место их гибели нашей вечной любовью. Наш путь не был усеян розами. А неподалеку благоухало море… Нам путь преградила река, вышедшая из берегов, но в эту ночь наши души озарила любовь. Мы неустанно мечтали о ласке женских рук и о куске хлеба. Мы научились понимать, что свобода — это не просто обещание, не просто незатейливое словечко, что ни священники, ни краснобаи не подарят народу долгожданную свободу. («…Всего лишь одну ночь отдохнули мы за сорок дней пути…») Вот так, голодом и мечтой, вершится подлинная история, подвергающая себя постоянной опасности, вечно движущаяся между смертью и победой и слушающая, как дрожит земля в объятиях смерти.

II

Свобода! Твой образ любви живет не только для себя одной. Свобода! Мы познаем тебя, когда в горах чувствуем себя свободными. Здесь мы говорим свободно, что человек свободен там, где он сражается. Здесь, в лесной тиши, мы посвящаем тебе много дней. Мы засыпаем под твой ласковый голос. Мы хотим, увенчав тебя короной, стать твоими избранниками. Твой многоликий образ сливается в единый образ свободного человека. Ты голосами свободно парящих птиц наполняешь долину. Свобода! Твои ясные очи — это закрытые глаза погибших товарищей. Твоя воздетая к небу рука — всюду, где есть поникшие руки погибших в сраженье. Твои губы созданы для песен. Взгляд твой излучает преданность делу. В тебе столько таинства и столько немеркнущей жизни! Ты доверь нам свои сокровенные тайны, расскажи о местах, где ступала нога свободного человека. Мы знаем, ты веками жила в оковах мрака и молчания, а теперь, свобода, мы хотим услышать твой чистый голос… Давай же поговорим… Никто не объяснил нам, что значит быть мудрыми, дисциплинированными и храбрыми… («…Сегодня во рту не было ни крошки…») Кто—то молится за спасение преследуемых, Кто—то молится за жизнь преследователей… Поколения людей, которые созданы для жизни.. Наши руки — руки будущих творцов… Слышатся выстрелы кровопролитной войны… История — это не заброшенный пустырь. Свобода! Расскажи нам о миллионах твоих сторонников, ведь в Майари—Арриба, в открытом поле, истекают кровью твои приверженцы. Наши руки, рвущиеся к свободе, добыли в сраженье автомат «Томпсон», пять автоматов «Спрингфилд» и немного стрелкового оружия. Свобода! Ты не просто свобода лесного зверя или птицы, парящей в небе. Ты — человеческая свобода. Одержи ты сегодня над нами победу ради нашего прошлого и светлого завтра. Мы верные твои сторонники. Среди грохота выстрелов и страшных взрывов мы слышим, как дрожит твое сердце, как бьется оно, залитое кровью убитых, меж обгоревших сосен. Среди руин мы видим твое обнаженное тело. Мы низко склоняем пред тобой наши головы. Не нужно нам иной судьбы.

III

Люди страдают и умирают. Так зачем же нас запугивать смертью? Те, кто раньше времени стали думать о смерти, умерли, не дождавшись ее прихода. Люди и без того умирают… Так зачем же их запугивать смертью?! Наполняются горы воздухом свободы. («…В 7 утра появился в небе самолет—разведчик…») Враг яростно ненавидит мою любовь к свободе. Мы прощаемся под проливным дождем и спрашиваем нежно друг друга, моя любимая, когда же увидимся снова. Люди, никогда не слышавшие грохота боя, сердцем не ощутившие страстной любви к свободе, не ставившие крестов на могилах погибших товарищей, — эти люди не знают, что такое война. Мы не умрем. Мы не умрем и постараемся дожить до старости, чтобы рассказать о подвиге народном. («…В 11.30 утра по дороге проехало шесть грузовиков, битком набитых солдатами…») Веселое пение птиц в горах навсегда останется в нашей памяти. А сейчас солдат затачивает мачете, а девушка собирает грязную посуду — как же трудно нам было прощаться! В грустном молчании сгорбился мост, и кажется, снова пылает земля. Так хочется жить и любить всем сердцем наперекор печали и боли! (Любимая, мы еще потанцуем!) Одежда пропахла сыростью. Души изъедены печалью. (Любимая, мы еще потанцуем!) Не смолкают пулеметы, ведь им не понять причину нашей радости. («…Примерно в 16.00 в четырех или пяти километрах послышалась перестрелка…») Эта пышная зеленая ветка и набухший цветочный бутон, вся моя кровь взывают к тебе, свобода. Пусть скорее наступит тот радостный час, когда я смогу прижать тебя к своему сердцу… Как люблю я тебя, дорогая свобода! («…Ровно в 7 мы снова отправились в путь…»)

Файад Хамис Победа на Плая—Хирон (набросок для кантаты)

Удар в спину

Спали города, укрывшись одеялом фабричного дыма. Спали поля под покровом росы. Спали дети, нырнув в темноту. И полночь влажным теплом дышала в окна. Многие люди, однако, не спали: при свете лампы одни из них гранили твердыню новых идей, призванных каждому дать труд и радость, другие, сжимая в руках винтовки, стояли на посту — у заводской проходной, у входа на ферму или у самой границы, на морском берегу, где над ними трепетали звезды и листья. И всюду на нашей Родине зрела любовь, голубая и глубокая, как ночь: любовь мужчины к женщине, любовь к освобожденному труду, непобедимая любовь к Отчизне. Любовь и нежность — великая сила нашей крови, нашего молота, нашей росы. Но в это самое время в наше чистое небо по—воровски ворвались грязные космы взрывов и предательский грохот динамита заглушил мерный рокот заводов и вместо распахнутых окон выросли уродливые руины — это смерть попыталась проторить себе дорогу по нашей земле, по нашей воде, по нашему небу — дорогу, по которой должны были ринуться тяжелые бронетранспортеры смерти, смерти, облаченной в грязную униформу цвета хаки, заморской смерти, лязгающей кровавыми гусеницами, выползшими из чужеземных фабрик страха.

Пришельцы

Они пришли не с цветами, не с улыбкой, не затем они пришли, чтобы в наших домах появились хлеб или музыка. Не затем они пришли, чтобы сесть у порога и дружески поговорить о том, как прекрасны мир, труд и любовь. Нет, их руки не пахли жизнью. Они пришли не затем, чтобы складывать дома из кирпичей, доить коров, влажных от росы и звезд, или рубить вековые стволы в чаще, чтобы на их месте вырос поселок, не затем они пришли, чтобы научить нас читать книги или вылечить наши израненные руки, не затем, чтобы вместе с нами мечтать о мире, который мы строим, радуясь, наперекор трудностям. Нет, их руки не пахли жизнью. Они не принесли с собой голубей, не принесли ни маиса, ни книг, ни бочек с пальмовым маслом. Их руки не умели держать ни молотка, ни скрипки, не было в руках у них надежды, не было в руках у них любви, не было в руках у них дружбы, не было в руках у них радости, не было в руках у них мира, не было в руках у них жизни. Ибо руки их пропахли смертью.

Явление смерти

Дрожать утесу и ручью — свинцом перечеркнуло поле, и вырвалась из жил на волю кровь, окропившая зарю. Как среди пальмовых стволов белела тихая дорога! Но вот трубач пропел тревогу, и орудийный грянул рев. Просила сельва: не тревожь, синсонте, трелью это утро… Но содрогнулся лес, как будто ему под сердце впился нож. И брату брат сказал: — Готовь себя на подвиг настоящий! — И подожгла глухую чащу кубинцев пламенная кровь. И вот вскричала птица. Вот кувшинка дрогнула под ветром.. И закружил в реке рассвета свинцовых пуль водоворот. И в землю из глубоких ран багряные упали зерна… И под скалой, крутой и черной, дымился утренний туман. Раскрылась лилия… Вода под ней густела светлым глянцем… На ледяном челе повстанца взошла кровавая звезда.

Павшие

Народное спасая дело, упал сраженный милисьяно. Осколком неба средь бурьяна его рубаха голубела. У меня нет имени. У меня были сильные мозолистые руки. Мои глаза едва научились читать. День за днем стучал мой молоток, день за днем визжала моя пила. Руки мои создавали, и жизнь моя была простой и прекрасной. Каждый вечер на крыльце своего дома меня поджидала невеста с незабудкой в руках. «Мой плотник» — так она меня называла. «Ты пахнешь свежей стружкой» — так она мне говорила, и я целовал ее в чистое чело. Плотником был мой отец, и дед мой тоже был плотником. Когда я был маленьким, у нас в семье говорили: «Вот еще один плотник подрастает для Кубы!» День за днем стучал мой молоток, день за днем визжала моя пила, и жизнь моя была простой и прекрасной. Руки мои строили весну, но погиб я безымянным. Хор: Имя тебе — Народ! Имя твое — Народ! Народное спасая дело, упал сраженный милисьяно. Осколком неба средь бурьяна его рубаха голубела. У меня нет имени. Меня всегда узнавали по лицу землистого цвета, ибо я имел дело с землей. Руки мои были похожи на корявые корни. Ими я защищал наши соломенные крыши, наши стада, наше тревожное поле. Потом пришла революция — вечная весна земли и птиц, и руки мои принялись строить прекрасное Завтра. Они ласкали борозду — и борозда плодоносила. И хижина моя стала зеленым дворцом, сверкающим листвой под водопадом солнечного света. Мозолистые мои руки научились держать неодолимое оружие — винтовку, которая защищает не чье—то личное поле, а всю на свете весну. Ныне я среди павших на поле брани. Тело мое проросло травой, руки мои стали могучими пальмами. Кровь моя стала льющейся песней. Простреленная моя рубаха пахнет не кровью, а мятой травой. Руки мои неподвижны, но выпестованное ими поле продолжает наливаться жизнью. Все узнавали меня по лицу землистого цвета, но умер я безымянным. Хор: Имя тебе — Народ! Имя твое — Народ! Народное спасая дело, упал сраженный милисьяно. Осколком неба средь бурьяна его рубаха голубела. У меня нет имени. Может быть, меня звали Хуан, а может быть — Педро. Звали меня Слесарь, Веселый Парень, Парень Пропахший Мазутом. Всю жизнь я прожил на узкой улочке, мощенной булыжником. Я долго и не подозревал, что Родина — это еще и трава, и деревья, и поле боя, где моя пулеметная очередь косит врагов. Мы с братьями так любили булыжник, и пыль, и грохот мостовой, и чад заводского цеха! И вот глаза мои навечно закрылись под дерном, и надо мной сомкнулись кроны деревьев. Я — частица города, похороненная на рубеже моря и гор. И нет у меня имени. Хор: Имя тебе — Народ! Имя твое — Народ!

Голос раненого героя

Проносится смерть со свистом. И падают наземь люди, и рушатся пальмы наземь, и падают самолеты, предатели и герои, и падают птицы, дети… Цветы и гранаты — рядом. Проносится смерть со свистом. Вокруг меня — дым и пламя. Весна, обернувшись взрывом, огнем опалила зренье. И кровь моя тоже пахнет порохом и пожаром. Проносится смерть со свистом. Но вот из утробы боя вырвался звук протяжный и, грудь захлестнув мне болью, вдруг оказался песней, в ушах у меня звенящей. Отчизна во мне запела. Родина, ты изранена! Родина, ты прекрасна! Родина — это герои, жертвующие собою ради тебя, Отчизна, поющая в наших жилах! Родина, ты бессмертна! Родина, ты свободна! Я ранен твоею раной, но станет твоя победа моей победой над смертью! Родина — в нашем сердце! Весна, обернувшись взрывом, врастает пламенем в очи, и каждое дерево — факел, и молния — каждый выстрел, и падает мой товарищ под грузом свинца и славы. И черные звезды льются на красное поле боя — орудия, танки… Разве, трава, ты бываешь алой? Багряная роза раны — цветок мой тебе, невеста, тебе, дорогая мама, цветок к твоему подножью, Отчизна моя родная! Пусть кровь моя пахнет жизнью! Весна! Видишь? Твой защитник, я снова прильнул к прицелу.

Говорит кубинский народ

На крови наших павших братьев взойдет Родина. На крови наших павших братьев взойдет Грядущее. Рука, сжимавшая винтовку, станет деревом, и в кроне этого дерева запоет время, а под его сенью будут расти дети, непобедимые герои завтрашних дней. Простреленная грудь породит реку, и на ее берегах расцветет земля, а в ее зеркале птицы и небо сольются в струях солнечного света. На крови наших павших братьев взойдет Родина. На крови наших павших братьев взойдет Грядущее. Из виска, пробитого пулей, родится заря, спокойная, сильная, алая, и будет ее тревожить только струна гитары или шелест открывающейся книги. Из глаз, сомкнувшихся в предсмертной муке, полыхнет неугасимое пламя новой жизни, и мы тронемся в путь на ее сверкающей колеснице, вслушиваясь в бессмертную песню весны.

Народ говорит: не смерть, а бессмертье

Нет смерти — есть лишь обугленная земля. Нет смерти — есть лишь струящаяся кровь. Нет смерти — есть лишь искореженная сталь. Нет смерти — есть только жизнь, выжившая в пламени боя. Нет смерти. Над утонувшими бомбами взрывается безмолвие кувшинок. Празднично—голубое небо. Радостный дождь. Трупы наших врагов утонули в болоте. Смешались с тиной их грязные руки и черные помыслы. Над ними сомкнулась зловонная жижа забвенья. А в каждой кувшинке, в каждой лилии сверкает чистая роса нашей победы. И каждый раскрывшийся цветок — это губы, которые провозглашают: «Герои Отчизны бессмертны!» Да здравствуют вечно живые герои, защитившие нашу Отчизну! Вечной жизни вам, павшие, вам, победившие смерть, вам, шагнувшие прямо в бессмертье!

Весь народ поет

Родина не умрет в наших сердцах, кубинцы. И не удастся сжечь нашу весну врагам. Снова деревьям цвесть. Юному ветру — литься в листья… Они под стать звонким колоколам. Нет, не настанут дни сумрака и пустыни. Розы не отцветут, и не умрет любовь. Нет, наш цветущий сад вдруг не покроет иней.