В гостях у Рема или разведчик из будущего

Глиняная кружка, уже пустая, ударила в столешницу и разлетелась на мелкие куски. Губерт, весь красный от гнева, схватил другую кружку и сделал большой глоток из неё.

— Хер им! — вновь заорал он и, скрутив из пальцев здоровенный кукиш, стал им тыкать в небо.

— Правильно ты говоришь, Франц, правильно, — сказал Шольц. — Коммунисты, они такие же леваки, как и мы! Мы за социализм, и они за социализм, но только сначала, а потом решили его извратить и сделали из него еврейский марксизм, вот так! Ну, это у них, а у нас чистый и не замутнённый ничем социализм. Все марксисты — евреи и предатели, а все немцы — социалисты, так я это понимаю, и так я думаю.

Шириновский опешил от этих слов, но всё же решился немного поспорить, хоть обстановка не сильно к тому располагала. Он даже немного протрезвел, но вновь выпитое снова дало ему в голову, и тиски страха ослабли. Многое хотелось ему сказать, заклеймить позором, с жаром опровергнуть все дутые факты и предвзятое отношение, но, взглянув на свой рукав, он тут же отказался от этой мысли. Он тоже штурмовик, и было бы странно слышать от него всё то, что он хотел сказать сейчас. Пришлось сдерживаться.

— Что за бред ты несёшь, Шольц? Коммунисты и есть социалисты, большевики были всегда социал-демократами и уже после совершения революции стали называться коммунистами.

— Я знаю. Ты думаешь, что Шольц политический дурак? Я состоял в социал-демократической партии Германии ещё до войны. Я рабочий из Ганновера, я ходил на митинги, я воевал, и я разочаровался в социал-демократах. Да, они были все социалистами, пока не заразились марксизмом и не переродились в коммунистов. Мне не интересен Интернационал! Я немец, и поэтому мне не по пути с коммунистами. Пусть они русским парят мозги с равенством народов и кормят их за свой счёт, а мы немцы и значит, должны делать всё только для немцев.

— Но…

— Что, но? Самое весёлое, что после всего этого коммунисты обвинили социал-демократическую партию Германии в фашизме. Да и называют их социал-фашистами. А вот нас не называют. А знаешь, ик, почему?

— Знаю.

— И почему?

— Потому что мы расисты и нацисты!

— Нет, мы не нацисты, мы социалисты, но национальные, то есть немецкие. Расисты, гм. Все люди расисты, а кто это отрицает, тот врёт, если не другим, то сам себе. Вот чем мы отличаемся от коммунистов?

— Да всем, абсолютно всем!

— Нееет, не всем, они, ик, хотят отнять и поделить, отдав всё Интернационалу, а те, ик, а те… тем, кто его создал, ик. А мы… мы, ик, немцы-социалисты, хотим отнять, — тут Шольц, скорчив страшное лицо, резко взмахнул рукой, сграбастав остатки закуски на столе, но не свалив её на землю. — Мы хотим отнять и поделить, поделить и раздать немцам. Вот поэтому мы национал-социалисты, а они интернационалисты. Всё просто, брат, всё просто. В этом наша суть, ик. Забрать и поделить, забрать и раздать немцам. За то и воюем между собой.

— А как же тогда фашисты?

— Дались они тебе, эти итальяшки! Всё, что они могут, это собрать свою страну под знаменем диктатуры ради создания великой италийской империи. Итальянский фашизм — это «прийти и навести порядок». Это диктатура, запомни, диктатура, ик, но не левая, как у коммунистов, а правая, со всеми вытекающими, ради создания империи. У них нет порядка, а у нас есть, у них никогда не было ни империи, ни идеи, а у нас есть и то, ик, и другое. Я требую ещё пива, моя кружка пуста!

Шириновский вздрогнул от перемены темы и резкого возгласа Шольца и машинально полез в карман. В кармане лежала лишь мелочь, а заныканные в другом кармане десять марок было жалко пускать на пиво, хотя обстановка того требовала, да и языки у его коллег по штурму развязались уже изрядно.

Сграбастав пфенниги, он выложил их на стол. Всего их оказалось восемьдесят восемь. Шольц понял и тоже полез в карман, выудив оттуда полторы марки, у Губерта оказалось почти две марки, и банкет продолжился. Губерт, отхлебнув из очередной кружки пива, тоже решил пуститься в политику:

— Большевики забрали у русских всё и раздали всем другим народам, в этом весь смысл Интернационала. Да и хрен с ними, дураки они, и мы вновь пойдём к ним в гости, помяни моё слово. Слабаки, что отдали свою страну евреям, должны страдать. Мы заберём у них землю и поделим между собой.

— Ну, это вряд ли, — разозлился Шириновский.

— Посмотрим, всё у нас впереди. За нами будущее Германии, за нами, а не за коммунистами. Что касается итальяшек, то они хотят усиления государства, пфф, — сдул он попутно пену с кружки, — и видят его в единстве во всех областях — идеологической, экономической, политической, нравственной… Объединить три ветви власти, сделать однопартийную систему, разогнать к чертям оппозицию, которая только мешает работать и вносит разброд и шатание, контролировать жизнь граждан на всех уровнях…

— Всё, я в туалет, — внезапно заявил Шольц.

— Пошли все вместе.

— Пошли.

Втроем, немного теряя координацию, они пошли в сторону туалета. Губерт намеревался повторить прежний трюк, но коммунистов прибавилось, а штурмовиков, как назло, оказалось намного меньше, и сидели они в разных местах.

Патрулей тоже не видать, поэтому, несмотря на упорные попытки Губерта свернуть в сторону пьющих пиво коммунистов, Шириновский, постоянно напоминая о своей разбитой голове, повёл их кружным путём, вызвав бурю эмоций у противников. Вслед их небольшой компании полетели смешки и возгласы, а также крайне неприличные жесты.

Нечеловеческими усилиями Шириновскому удалось убедить их компашку сначала отлить, а уж потом биться с врагами. С пустым мочевым пузырём это будет куда как сподручнее. Сделав свои дела, они буквально выкатились из туалета и быстрым шагом прошли мимо коммунистов.

Те, даже не пытаясь препятствовать проходу, стали осыпать их насмешками на потеху отдыхающей публике. Оркестр, что до этого наяривал какую-то мелодию, тут же решил сделать перерыв, и в наступившей тишине стали ясно различимы насмешки коммунистов. Народ наелся хлеба и теперь жаждал зрелищ.

— Что, штурмосраки, обоссались идти мимо нас?!

— Кинжал-то свой уже потерял или продал за кружку пива?

— Цвет коричневый не только у формы, но и у говна! Говно, вы куда?! Боитесь?

— Сейчас придём, а вы всегда смелые, когда вас много? И серость эта у вас в крови, или большевики своей одарили? — ответил Губерт, вынул кинжал и ощерился, словно волк.

Шольц недолго думая бросился к сцене и схватил табурет с явным намереньем обрушить его на голову одному из коммунистов. Шириновский заметался, он никогда не дрался, предпочитая всё решать словами, но сейчас такой возможности он не видел. Оставалось только по давно выработанной привычке чем-то обливать или швыряться.