В гранитных ладонях

Лечение принесло плоды. Правда, Ася не сразу поняла это. Сначала ей показалось, что наоборот, Борис Витальевич сделал что-то неправильное, и маме стало совсем плохо. Она начала плакать – впервые со смерти отца. Плакала она так, будто все эти несколько месяцев копила в себе слезы, собственно так оно и было. Борис Витальевич вызвал тётю Элю и вместе они объяснили Асе, что свои чувства иногда надо высказать, выплакать, что если держать их в себе, то они, накопленные, могут отравить человеку жизнь, подобно яду. И правда, мама начала вставать и разговаривать, но говорила, правда, только о покойном муже.

Хоть Борис Витальевич и утверждал, что мама идёт на поправку, Асе казалось, что он всё испортил. Её жизнь дома стала невыносимой. По нескольку раз в день мама подходила к ней, обнимала, заливала слезами и воспоминаниями, а потом просила прощения непонятно за что, отчего Ася тоже начинала чувствовать себя в чём-то виноватой. Было принято решение, что Ася немного поживёт у тёти.

У тёти Эли Асе жилось хорошо (было бы совсем хорошо, если бы только она не скучала по маме и по отцу): ей выделили отдельную комнату, вкусно кормили, не разрешали помогать по дому, покупали дорогие подарки, в основном книги. Именно в эти два месяца, что она провела у тётки, Ася пристрастилась к чтению. Впервые тогда ей пришло в голову поискать в книгах ответы на те вопросы, которые вот уже год не давали ей покоя, вопросы о непрошенном и нежданном даре видеть то, что не дано видеть другим людям. Кроме желания понять, что с ней происходит, она втайне от себя самой преследовала и другую цель: увидеть, вызвать образ отца. Ей думалось, что теперь, когда его не было среди живых и ему не нужно было ходить на работу, он вполне мог бы явиться ей в виде призрака и просто побыть с ней рядом. В то время Ася часто вглядывалась в туманные образы, но его никогда не встречала.

Читала Ася всё подряд, лишь бы в книге упоминались призраки: бульварные книжонки, купленные на развале у метро, английские готические романы и даже учебник по оптике, взятый у тетиэлиного мужа, преподавателя одного из технических вузов. Как ни крути, получалось, что люди в большинстве своём не верят в призраков, а уж если встречают их, то впадают в панический ужас и, как правило, быстро умирают. Ася удивилась: она не испытывала страха перед являющимися ей тенями, разве что легкое беспокойство, и кроме того, она была ещё жива. Из литературы она почерпнула, что призраки часто чего-то требуют от людей и, получив желаемое, обретают покой и перестают являться. Это тоже показалось Асе несправедливым: к ней призраки никогда не предъявляли никаких требований. Из всего прочитанного понравилась Асе только мысль о том, что призраками становятся те, чьи дела на земле незакончены. Эта мысль показалась ей очень правдоподобной. Покойный отец всегда учил её доводить дело до конца, не бросать, как бы ни было сложно. Жалко, думала Ася, что отец успел перед смертью всё доделать, иначе бы он точно вернулся, и она могла бы видеть его, и рассказать маме о том, что он не покинул их, а остался здесь, рядом. Но его не было, и рассказывать маме о призраках Ася так и не стала.

Через два месяца она вернулась домой. Мама, немного похудевшая, всё ещё пропитанная запахом лекарств, стала почти прежней. Она уже не плакала, снова могла справляться со своими повседневными обязанностями, выходила на улицу и собиралась в следующем месяце выйти на работу. Несмотря на то, что мамино состояние уже не вызывало тревоги, Борис Витальевич из их дома никуда не делся, даже наоборот торчал у них почти всё время. Ася ловила на себе его неловкие, стыдливые какие-то взгляды.

Однажды, придя домой, Ася застала Бориса Витальевича, стоящим перед мамой на коленях. Он целовал её руки и, кажется, даже плакал. Ася смутилась, выбежала в другую комнату, где на столе лежал огромный неприлично красный букет роз. Через несколько минут Борис Витальевич, решительный, в перекошенном галстуке, вошел к Асе, сказал, обернувшись в дверях невидимой для Аси, остававшейся в другой комнате, маме:

– Позволь мне, я сам ей всё объясню…

И уже обращаясь к Асе, путано, смущаясь, пустился в объяснения о том, что маму он полюбил ещё в студенческие годы, но никогда не позволил бы себе проявить чувства, пока она была сначала подругой, а потом и женой его друга и коллеги. Но теперь, когда она свободна, когда всё так обернулось… Тут он стал путаться и заикаться, и Ася спросила:

– Вы что, хотите жениться на маме?

–Да,– с облегчением подтвердил Борис Витальевич и посмотрел на Асю просительно и виновато, как нашкодивший мальчишка.

– И вы всё время будете жить здесь? – спросила Ася.

– Думаю да, – ещё больше смутился Борис Витальевич, – Видишь ли, Ася, чтобы жениться на твоей маме, я должен развестись со своей женой. Которая у меня есть, была… Одним словом, я был женат, но теперь я ушел из той семьи. И им я должен оставить квартиру, так что, полагаю, да, мы будем теперь жить вместе.

– И мама согласна? – спросила Ася, всё ещё надеясь найти лазейку из сложившейся неприятной ситуации.

– Конечно! Конечно, она согласна, – с горячностью откликнулся непрошенный Борис Витальевич,– Она очень этого хочет, также, как и я. И ещё она хочет… ещё ей было бы приятно, чтобы ты приняла эти перемены. Она очень боится, что ты… ты не согласишься с нашим решением.

«Как будто если я не соглашусь с вашим решением, то вы передумаете», подумала Ася и внимательно осмотрела комнату в поисках призрака отца. Но комната была пуста, если не считать угловатой теньки домового неотрывно следящего блестящими выпученными глазками за маявшимся на кресле Борисом Витальевичем.

Свадьбы как таковой не было: расписались в загсе, скромно, тихо посидели дома в семейном кругу: только новобрачные, Ася и тётя Эля с мужем. Зажили втроём. Через два месяца мама рассказала Асе, что скоро у неё появится братик.

Братик Петя появился раньше назначенного срока и оказался болезненным, долго и надрывно плачущим головастым младенцем. Поначалу он раздражал Асю, как раздражал её и Борис Витальевич. Она старалась подольше задерживаться в школе, ела там в столовой и до закрытия просиживала в библиотеке. Тем временем Петя подрастал, к году начал ходить и называть её Ся. В один из дней, когда у брата подскочила температура и Ася провела полночи возле его кроватки, давая маме хоть немного поспать, ей всё-таки пришлось признать, что её отношение к малышу за этот год изменилось. Как бы ни раздражал её Борис Витальевич, к Петьке она теперь уже не просто привыкла, она полюбила его и очень боялась потерять.

Пете было полтора года, когда Борис Витальевич ушёл, вернулся к оставленной им два года назад семье. Объяснение случилось при Асе и запомнилось ей, как кадры из фильма. Мама сидит на кухне, на фоне белой прозрачной занавески, прямая, спокойная, руки её лежат на скатерти неподвижно, словно отказ что-то предпринять. Борис Витальевич стоит перед ней и перед Асей, в костюме с галстуком, поминутно шумно выдыхает, вертит головой и выплёвывает фразы:

– Пойми меня, Ирина! И ты. Ты, Ася, тоже сможешь, наверное, понять. Когда станешь старше. Я буду материально помогать. Ты знаешь, Ира, я хорошо зарабатываю. Но я не могу больше так. Я не могу больше. Я устал состязаться с ним. Я проиграл. Я не могу быть им. Я не такой, я другой человек. Я вижу, знаю: ты сравниваешь меня с ним постоянно. Но я – не он. И не смогу стать им. Я с ума схожу: здесь в каждой вещи он, его призрак.

– Вы видели призрак папы?! – воскликнула Ася, не сдержавшись.

– Я знаю, я чувствую, он постоянно здесь! – хватаясь за голову, закричал Борис Витальевич. Ася оглядела кухню, чтобы убедиться, что призрак отца так и не явился. Его не было, и она снова не удержалась, расхохоталась. Ничего-то он не видел, просто прикрывал свою слабость красным словцом.

Так они остались втроём: мама, Ася и Петька.

Глава 4

На следующий день, как и договаривались, Ася поехала в издательство. К рабочему столу художника Жени, стиснутому со всех сторон коробками и стопками бумаги, для неё прикатили ещё одно кресло, так чтобы они могли расположиться рядом у монитора, залепленного по краям бумажками с непонятными Асе напоминаниями и цифрами. Ася чувствовала, что близкое соседство их кресел и вообще её присутствие очень стесняют Женю. Его смущение передалось и ей. Сначала они никак не могли сорганизовать работу, не понимали друг друга и оба нервничали. Но скоро Ася уяснила, в чём состоит её задача: в готовом уже макете книги нужно было найти нужную фотографию, удалить немецкое описание и добавить русское. Если новое описание оказывалось больше или меньше прежнего, макет «валился»: строчки выползали за границы или, наоборот, на странице оставались странно незаполненные места. Тогда Ася редактировала описание, а Женя подправлял макет. Понемногу работа пошла.

Скоро выяснилось, что Женя – не самый усидчивый работник. Сделав несколько страниц, он начинал крутиться на стуле, звонить кому-нибудь по телефону, и, наконец, говорил: «Чего-то я не соображаю уже ничего». Тогда они делали перерыв и переселялись на маленькую кухню, где над кулером висел распечатанный на принтере плакат: «Кто понял жизнь – тот не спешит работать!» Ася садилась за стол, так чтобы видеть через окно большой внутренний двор, с детской площадкой, обсаженной кустами сирени. Здесь они, чаще всего в компании с секретаршей Сонечкой, украшенной невероятным количеством серебряных колечек, которые посверкивали не только в ушах, но и на бровях, пили растворимый кофе, грызли печенье и болтали. Когда Женя немного привык к Асе, и они втянулись в работу, чувство смущения отпустило их. Оказалось, что Женька довольно болтливый, хотя и немного бестолковый собеседник.