В Иродовой Бездне (книга 1)

– Великое, необыкновенное! – и глаза ее засияли, – не знаю, доживу ли я до того времени, когда Евангелие будет проповедоваться везде и всюду, но я теперь готовлюсь к участию в этом. Я знаю твердо – это будет. И теперь зима, время подготовки к большой работе.

Лева радовался. Разве, не чудо, что где бы он ни спрашивал гонимых, все были они убеждены и верили в великое грядущее России?! Да, не напрасно вселял Бог эту твердую уверенность во многие, многие сердца. Великое утро любви и мира среди народа нашей страны – впереди.

Уже светало, когда старушка уговорила Леву отдохнуть, так как на следующее утро он собирался назад. Она предложила прилечь на ее постель, но он категорически отказался, сказав, что привык спать только на твердом, и после молитвы, расстелив свое одеяло, быстро уснул.

Было совсем светло, когда она разбудила его, приглашая подкрепиться горячим чаем.

– Как жаль, что вы так быстро покидаете меня! – говорила старушка. – Вы не были и суток.

– Но эти краткие часы, – сказал Лева, – незабвенны. У Господа ведь и один день, как тысяча лет. И я за эти краткие часы получил от вас очень многое. Ваша вера и надежда особенно дороги.

Обратную дорогу он проделал пешком. Было легко идти, пока солнце не сильно пекло. Но когда настал полдень и оно висело над головой, двигаться становилось все труднее и труднее. Однако путь уже кончался, слышался паровозный гудок, и он бодрым вошел в Джурум.

– Как теперь будет с билетом? – подумал он, подходя к дому брата. – Теоретически семафор должен быть открыт теперь и на Среднюю Азию.

Встретивший брат радостно приветствовал его и сказал, что есть надежда купить билет.

В этот же вечер билет был куплен, и Лева, горячо простившись с дорогой семьей, так радушно принявшей его, опять поехал в жаркий Ташкент.

Глава 24. Суды Божий

«Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия?»

Рим. 2:3

В вагоне было набито битком. Ехали крестьяне с мешками, с сундучками. Все они лавиной устремились в Ташкент. Это были те, которые боялись устройства новой жизни – коллективизации, или же кулаки, убегавшие от принудительного выселения. Все они страшно курили, плевались, ругались, рассказывали разные смешные истории, но больше толковали о том, как заживут они в Ташкенте, сытно и привольно.

Несмотря на то, что окна были открыты, воздух был пропитан табаком, махорочным дымом. От него у Левы заболела голова, а от всех разговоров, в которых сытая еда и богатая жизнь занимали первое место, щемило тоскою сердце. Ведь это были люди. Люди, созданные по образу и подобию Божию и совершенно забывшие о Боге. Они не имели Бога ни в сердце, ни в уме, хотя спроси их, и каждый скажет, что он – православный христианин. Но эта была тьма, не имеющая никакого понятия о христианстве. Лева слышал, что они произносили имя Бога лишь как клятву «ей-богу», чтобы убедить собеседника в справедливости своих слов.

Пугливо озираясь кругом, седой старик с пожелтевшими от махорки усами, сердито сверкая глазами, говорил соседу, мужику с длинной серной бородой:

– А сколько v меня лошадей, коров-то было! А хлеба-то в амбаре!… А теперь вот пролетарием стал…

– Ничего, – отвечал ему мужик с черной бородой. – В Ташкенте, говорят, сарты просты, из них деньгу можно выколотить – заживем.

– А ты, паренек, что в Ташкент едешь? – обратился он к Леве. – аль сын богатея, тоже счастье ищешь?

– Я не сын богатея, мой папа – старый фельдшер, а счастье я уже нашел.

– Не видать, что нашел, – усмехнулся старик с усами. – По одежде да по хлебу с огурцами видно, что нужду терпишь.

– Счастье не в одежде, и не хлебом одним будет жив человек, – сказал Лева.

– А ты, видать, божественный, что ли? – спросил он.

– Нет, я просто человек, только верующий.

– А специальность какая?

– Садовник.

– Это хорошо. В ташкентских землях сады большие, подработать можно хорошо.

– Я не ищу возможности хорошо подработать, – сказал, улыбаясь, Лева.

– Так зачем же ты едешь, как не за длинным рублем, в Ташкент?

Лева видел, что эти люди не поймут его, и то драгоценное, чем он жил, совершенно чуждо им. Он хотел прекратить разговор с ними, но все-таки не выдержал и сказал:

– Я последователь учения Христа, счастье в том, чтобы нести его окружающим. Отдать ближнему, что имеешь, послужить нуждающемуся, – вот хорошо.

Мужики захохотали.

– Ну, так не пойдет, – сказал мужик с длинной черной бородой. – Я вот мельницу построил, а как? Все деньги копил, с другим все больше хотел получить и старался никому ничего не дать, вот и зажил припеваючи, и в уважении был, – сказал он, поглаживая бороду. Всякий кланялся: «Иван Павлыч, Иван Павлыч…» Бывало иду, шапки снимали предо мной, а самогонка рекой лилась…

Лева слушал и думал: «Велики суды Божий. Жили эти люди, с других каждую крошку обирали и теперь еще не поймут, что так жить нельзя».

– Да, – сказал мужик. – Бог-то Бог, а сам-то не будь плох. В Писании сказано одно, а ты изворачивайся. Вот попы-то тоже жили припеваючи.

– Да, и вот пришел суд Божий, – твердо сказал Лева, нахмурившись. – И беда в том, что вы не каетесь, не молитесь Богу. Если не покаетесь – все погибнете.

– Рано тебе учить нас, – резко сказал старик с прокуренными усами. – Молокосос, материнское молоко на губах не обсохло…

Поезд остановился на станции Кзыл-Орда. Сотни пассажиров высыпали из вагонов и смешались с пестрой толпой местных жителей. Шла бойкая торговля дынями, арбузами. Лева ничего не покупал. Ему казалось преступлением купить и съесть арбуз, когда там столько узников несут лишения и часто не имеют даже хлеба. Он смотрел на весь этот люд, слышал их возгласы, крики, перебранки, и ему становилось больно за них: их ждет погибель.

Оно так в основном и получилось. Те тысячи крестьян, которые хлынули в Среднюю Азию в разгаре жаркого лета, в большинстве своем заболели: одни дизентерией, другие малярией, и сколько их легко костями там, – знает Бог да мать – сыра земля.

Глава 25. Женатые

«Я женился и потому не могу придти».

Лук. 14:20

В Ташкенте Лева увидел братьев. Он не пошел к Крыжановскому – председателю братского союза, но отправился к простым братьям. Некоторых он знал по берегам Волги. И когда он рассказывал о жизни ссыльных, о пыльном знойном Уиле, где умирала Валя Алексеева, многие брали у него адреса, обещая помочь в нужде и горе изгнанникам.