В Иродовой Бездне (книга 3)

Анна Ивановна возмущалась, что хотят отобрать старые журналы «Баптист».

— Ведь при царском правительстве нас, сектантов, притесняли, но все-таки это разрешали издавать. А теперь что же, про Бога даже и почитать нельзя?

Кое-что оставили, но многое из так называемой «сектантской литературы» взяли, и все это пропало безвозвратно. Когда все было закончено, Лева сказал матери:

— Ну, мама, отпарывай воротник.

Мать снимала воротник, а из глаз ее капали слезы.

— За что, за что эти страдания моей мамы и многих, многих матерей?

Он догадывался, что в эти ночи происходят массовые аресты. Он понимал, по причине убийства С. М. Кирова всех людей, в чем-либо подозрительных — изолируют.

Окончился обыск и в комнате Петра Ивановича. Все преклонили колени и горячо молились Господу, чтобы Он помог переносить страдания, поддержал во всех испытаниях семьи и, если возможно и угодно Ему, освободил. Горячо, пламенно молилась мать Левы. Второй раз она провожала сына в неизвестный путь и вверяла его целиком в руки Отца Небесного, Которого знала, любила и Которому служила от ранней юности своей.

Пришедшие стоя слушали молитву, не препятствуя. Арестованных повели по темным, сонным улицам Самары.

«Почему пешком? — подумал Лева. — Вероятно, транспорта не хватает, в эту ночь арестовывают многих», — решил он.

То место знаменитых следствий было расположено не близко. Прошли центр города. И вот он — большой серый дом. Там еще Лева не был. Только когда приходил в комендатуру, хлопоча о свидании с отцом и Валей Алексеевой.

Вошли во двор, потом в какие-то помещения, в которых были группы ожидающих арестованных мужчин и женщин.

– Тетя Тереза! — воскликнул Лева. Среди арестованных он увидел жену пресвитера. Она была бледная растерянная. За всю свою жизнь она впервые попала под арест.

– И Корнилия Францевича взяли, — сказала она. — Как же теперь — остались одни дети? Я так беспокоюсь.

Да, это было тяжело. Дети были еще не приспособлены к жизни, а отец и мать у них оказались под арестом.

— Тетя Тереза, не унывайте, — сказал Лева. — Не было еще такого случая, чтобы праведник был оставлен и дети его просили хлеба, нищенствовали. Верьте, ведь вы были учительницей воскресной школы, и когда я был совсем маленький, вы учили нас уповать на Бога.

Сестра Кливер, тяжело вздохнув, опустила голову.

– За что это, Лева? За что?..

– Тетя Тереза, — сказал Лева шепотом, — вас Бог любит. Вы знаете, как получилось: у нас был тщательный обыск, все обыскали, и меня обыскали, но на моей рубашке много карманов, и в один из них не заглянули. А там немецкое Евангелие, и я принес его с собой сюда. Я его всегда держал при себе, изучал немецкий язык. Возьмите, оно вам пригодится. — И Лева незаметно передал ей Евангелие.

– А как же вы, Лева, сами?

– А у меня останется Евангелие от Матфея. Я оба Евангелия, и немецкое и русское, имел при себе. Мне пищи хватит.

Арестованных вызывали по одному. Вызвали и Леву. Куда увели Петра Ивановича, он не знал. С ним ни о чем поговорить не удалось, так как, когда их вели, разговаривать не разрешили.

Коридор, по бокам камеры, в углу душ и жар-камера.

«Это хорошо, — подумал Лева, — санобработка будет».

Действительно, всех арестованных по очереди, но так, чтобы они не соприкасались друг с другом и не разговаривали, стригли; они проходили душ, одежда, вещи — дезинфекцию.

Арест Левы был все-таки неожиданным, хотя Лева и придерживался принципа «Будь готов, всегда готов, ко всему готов!», но в доме для него не оказалось пары чистого белья, и мать пообещала принести ему в передаче. С собой он захватил лишь чистые носки, платки и хлеб*. Проходя эту санобработку, Лева чувствовал себя как бы в своей тарелке: ведь сколько он видел этих стрижек под машинку, прожарок одежды.

И вот с надзирателем Лева спускается в подвал; там, в подвальных камерах, содержатся находящиеся под следствием. Яркое электрическое освещение, дневного света здесь не бывает. Открылась окованная дверь. В камере люди. Двухэтажные койки привинчены к стенам.

— Лева, Лева! И ты сюда! — раздался чей-то старческий голос. Перед ним стоял брат Фомин Егор Игнатьевич, улыбался и поглаживал свою бороду.

— На воле-то мы не встречались, а здесь Бог привел, вот и встретились.

В последующие годы верующие жили так «на воле», что каждую ночь ожидали, что могут прийти и арестовать их, и многие имели наготове сумочки с чистым бельем и необходимым. Так, в частности, приготовился пресвитер Фатеев в Москве. А как вы сюда, дедушка Фомин, попали? — удивился Лева. — Ведь вы, кажется, и в часовню не ходили? И не проповедовали Христа, как раньше?

– Вот Бог и сделал, — сказал дедушка Фомин. — За то, что я мало проповедовал Спасителя, и попал сюда.

— Это вы, пожалуй, верно говорите, — сказал Лева, — это относится ко всем нам. Все мы словно стыть духовно стали, а теперь, попав в горнило, будем разогреваться, будем ближе к Богу, и Он сохранит в нас веру до конца.

В камере были самые разнообразные люди, но большинство из них ранее уже побывали в заключении. Многие еще тешили себя надеждой, что разберутся и выпустят их, так как никакой вины и преступления за собой не видели.

Потянулись однообразные дни: в определенные часы подъем, выводка «на оправку», завтрак, обед, ужин; потом после поверки ложились спать. А у всех сердце ждало: что будет? Некоторых вызывали на допросы, они приходили печальные, негодовали о нелепости обвинений, делились с остальными, разводили руками…

Глава 7. Следствие

«Всякий день извращают слова мои; все помышления их обо мне — на зло».

Псал. 55, 6

Вызвали на допрос и Леву. За столом следователь, еще молодой, энергичный человек. Как всегда, начинается заполнение первых листков следственного дела: фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, образование и т. д. Лева на все отвечал спокойно, это не в первый раз. Затем следователь предложил ему рассказать о его контрреволюционной деятельности. На это Лева ответил, что рассказывать ему нечего, так как абсолютно никакой контрреволюционной деятельностью он не занимался.