В исключительных обстоятельствах 1979

– Она плакала, когда ты рассказывал ей об этом?

Он смотрел на него с надеждой и ожиданием, почти с просьбой, и Безайс не мог этого вынести. Он решил идти напролом. Не все ли равно?

– Как белуга, – ответил он, твёрдо и правдиво глядя в лицо Матвееву. – Я просил её перестать, но что же я мог поделать. Они все такие.

– Честное слово?

– Ну, разумеется.

Матвеев откинулся к стене и рассмеялся счастливым смехом.

– Это изумительная девушка, Безайс, ей-богу! – сказал он тщеславно. – Когда ты узнаешь её ближе, ты сам это увидишь. Так она плакала?

– И ещё как!

– Вот дура! Наверное, первый раз в жизни.

Наступила пауза.

– А как она тебе понравилась?

– Да ничего. Подходящая девочка.

– Правда, хорошенькая?

– Правда.

– А где ты с ней встретился?

– В её комнате.

– Та-ак. Какое первое слово она сказала, когда тебя увидела?

– Сказала «здравствуйте».

– А ты?

– Я тоже сказал «здравствуйте».

– Хм. Она, наверное, была в коричневом платье с крапинками?

– Нет, в синем и без крапинок.

Безайс был угрюм, смотрел в пол, но Матвеев не обращал внимания на это. Его распирало желание разговаривать.

– Никогда не знаешь своей судьбы, – говорил он, улыбаясь. – Помнишь, как я старался всучить тебе билет на этот вечер? Каким же я был ослом! Ведь не пойди я тогда, я бы с ней и не встретился. Случайность. Я часто думаю теперь об этом и благодарен тебе, что ты остался дома. Так она тебе очень понравилась?

– Ничего себе.

– Я так и думал. Черт побери, у меня, наверное, сейчас очень дурацкое лицо?

– Нет, не очень.

– Да-а. Так-то вот, старик. Это новая женщина в полном смысле слова. Когда я разговариваю с Варей, мне кажется, будто я жую сено. Очень уж невкусно. Ты не обижаешься? Она свяжет тебя по рукам и ногам и будет стеснять на каждом шагу.

– По совести говоря, – ответил Безайс с одному ему понятной насмешкой, – она меня не очень стесняет.

– Ну, может быть. Каждый получает, что он хочет. Ты не чувствуешь в этом вкуса, Безайс. Сойтись, дать друг другу лучшее, что имеешь, и разойтись, когда нужно, без всяких сантиментов. Это чувство физическое, и слова тут ни при чем. Так, значит, она сказала, что завтра придёт?

– Так и сказала.

Было два часа ночи, – Безайс потушил лампу и ушёл.

От этого не умирают

И действительно, на другой день она пришла.

День был точно стеклянный, весь пропитанный холодным блеском. Лёд на окне был чистого синего цвета, и небо было синее, и снег чуть голубел, как свежее, хрустящее бельё. Из форточки в комнату клубился воздух, поднимая занавеску. Матвеев оделся, ёжась от холода. Его переполняла нетерпеливая радость, желание свистеть и щёлкать пальцами. Когда вошёл Безайс, Матвеев сказал вдруг:

– Я решил подарить тебе свой нож.

Ещё минуту назад он не думал о ноже. Эта мысль пришла ему в голову внезапно, когда Безайс отворял дверь.

– Зачем?

– Да так.

– А ты останешься без ножа?

– Ну что ж. Он мне надоел…

Нож был с костяной ручкой, в тёмных ножнах, замечательно крепкий. Он снял его с офицера под Николаевом и с того времени носил с собой в кармане. Им он открывал консервы, чинил карандаши и подрезал ногти.

Безайс даже покраснел от удовольствия.

– Странно.

– Ничего не странно.

Он вынул нож, подышал на блестящее лезвие и показал Безайсу, как быстро сходит испарина.

– Бери на память.

Потом пришла Варя. Она и Безайс сидели у него долго, но он перестал обращать внимание на них и вёл себя так, точно их не было в комнате, пока они не догадались уйти. Он лежал, курил и читал «Лорда-каторжника», ничего не понимая. Так прошло ещё несколько часов. С обострённым вниманием он прислушивался к шагам в столовой, к стуку ножей и тарелок, смертельно боясь, что на него обрушится Дмитрий Петрович со своей неисчерпаемой болтовнёй. Солнце играло по комнате цветными пятнами.

Наконец приотворилась дверь, показалось круглое лицо Александры Васильевны, горевшее нетерпением и любопытством, а за ней Матвеев, замирая, увидел знакомую беличью шапку.

– Вас спрашивает какая-то барышня.

Он швырнул книгу и попробовал встать, но для этого надо было добраться до другого конца кровати, где стояли костыли. Празднично улыбаясь, он замахал рукой. У дверей стояла Лиза, и её смуглое лицо, порозовевшее на морозе, было таким знакомым и милым.

– Ну, раздевайся! – сказал он. Это было первое слово, которое пришло ему в голову, и он тотчас пожалел, что произнёс его. После того как они не виделись целый месяц, надо было сказать что-то другое.

Она медленно подошла к нему. Матвеев, улыбаясь, смотрел на её розовое от холода лицо, на воротник пальто, покрытый инеем. Точно такая же, как тогда в Чите, на вечере, когда он увидел её в первый раз. Неужели прошёл только месяц? Он смотрел на неё, вспоминая морозную звёздную ночь, звонкий хруст шагов и первые неумелые поцелуи. Но она все ещё молчала, и надо было сказать что-нибудь.

– Как ты меня находишь? Знаешь, ты ни капли не изменилась.

Она взволнованно провела рукой по щеке.

– А ты – очень изменился, – ответила она.

Он вздрогнул от звука её голоса.

– Ну, поцелуй меня, – сказал он просительно.

Она подошла и поцеловала его в губы. На мгновение он зарылся лицом в холодный воротник её пальто. Он согласился бы сидеть так хоть целый час, но она выпрямилась.

– Раздевайся, – повторил он, охваченный внутренней теплотой, от которой покраснели шея и уши. – Что же ты стоишь?

Она сняла меховую шапку и пальто. Он увидел, что она оделась именно так, как тогда, в первую встречу, – в косоворотку с вышитым воротником и поясом, в тёмную юбку с карманами. У него хватило смысла догадаться, что она оделась так для него, и он снова покраснел.

– Какая милая комната, – сказала она после минутного молчания.

– Да, конечно. Отчего это пятно у тебя?

– Варила суп. Тебе больно сейчас?

– Нет. Ни капельки.

– А когда ранили?

Ему вдруг захотелось рассказать, как это вышло. Как их остановили, как рванули кони и понеслись, разбрасывая снег. Мутное небо, оглушительные до звона в ушах выстрелы и эта нелепая собака, лающая за санями, – все это встало перед ним и на мгновение заслонило комнату и Лизу. Но она перебила его: