В исключительных обстоятельствах

На стол полковника легло несколько фотографий хромоногого и Шелвадзе. Порознь и вместе. Около машины. На улице. У ресторана.

Среди далеко не первостепенных вопросов — выбор маршрута. Почему именно ресторан «Гавана»? Хотя логично: тут у хромоногого свой расчет — если вдруг обстоятельства сложились бы так, что Кастильо пришлось давать объяснения: «Почему поехали в «Гавану», он ответил бы глазом не моргнув: «Соскучился по национальным блюдам». Предположим, что так. С хромоногим, пожалуй, все более или менее ясно — кто есть кто. А что за птица «левак»?

— Вы уже успели что-нибудь угнать о нем? — спрашивает Бутов Сухина.

— Да. Запросил коллег из Черногорска. Они сработали быстро — и тут же связались с редактором журнала, представляемого Шелвадзе. Пришел ответ.

— И что же?

— Подтвердили — да, он, нештатный корреспондент этого журнала в Москве. На хорошем счету — опытный оперативный журналист. Холост. Недавно в качестве туриста выезжал за рубеж. Ни в чем предосудительном не замечен.

...Нико Шелвадзе был задержан на улице Горького за грубое нарушение правил дорожного движения. Сотрудник ГАИ забрал у него водительские права.

— Явитесь за ними в отделение.

Шелвадзе возмущался, называл фамилии больших начальников, с которыми он-де хорошо знаком. Они, мол, не потерпят беззакония. Но документы все же забрали и вернули лишь к вечеру.

На следующий день Сухин вылетел в Черногорск. Провожая его, Бутов предупредил:

— Не исключаю вашей встречи там с Шелвадзе. Вчера он в центральной кассе Аэрофлота покупал билет до Черногорска. Летит через два дня... Вам, пожалуй, стоит задержаться на юге.

Для Бутова бесспорно: Кастильо не случайно в определенное, заранее условленное время оказался в Малом Комсомольском переулке. Известно, что в этом переулке он посмотрел на какую-то вывеску, сделал шагов сто влево и остановился. Условное место. Такси ему легко было взять у магазина «Химические товары», а он изволил сюда прийти, чтобы ловить «левую» машину. Далее. С кем из советских людей встречался хромоногий за время пребывания в Москве? Сократ, сотрудники внешнеторгового объединения и вот — Шелвадзе. Все логично: с человеком, который будет выполнять его задание, лучше встретиться ближе к финишу. Зачем хромоногому понадобился Шелвадзе? Зачем тот сразу же отправился на юг? Пока неясно...

Бутов заново просматривает протокол допроса туриста. Тот по-прежнему отмалчивается. Еще раз окинул взглядом фотографии. На одних фотоснимки из ГУМа, корреспонденты западных газет, неизвестные лица. А в голове все сверлит и сверлит: «Я вроде уже слышал эту фамилию. Но когда и от кого? Память выстроила ассоциативный ряд — Захар Рубин, Сергей Крымов... И тут всплыло: Нико Шелвадзе... Однажды профессор, рассказывая о своих знакомствах, упомянул красавчика с Кавказа, пленившего его, Рубина, даму. «С первого захода увел. Это, между прочим, не помешало, ему через два месяца снова заявиться ко мне в гости...».

...Шелвадзе — любитель женщин, вина, карт. Обожает долгие застолья, незаменимый тамада. Но в отличие от многих гостей Рубина он не признавал пиршества за чужой счет, всегда приходил с бутылкой коньяка, шампанского и коробкой конфет: «Это для Ириночки», — вздыхал он, поглядывая на дверь недоступной ему красавицы...

Когда в профессорском доме бывал Шелвадзе, гости после ужина садились за карточный стол. Играл хорошо, красиво, проигрывал с веселой шуткой, а выиграв, виновато поглядывал на партнеров, так, словно извинялся. Но чаще выигрывал. Казалось, мир для него существовал таким, каким он хотел его видеть.

Шелвадзе держался поближе к тем, кто обитал в сфере, литературы, искусства. Он сам неплохо ориентировался в этом обществе, щеголяя знакомствами со знаменитостями.

В последний раз Рубин вспомнил о Шелвадзе в связи со своей затаенной мечтой: поправиться, окрепнуть и туристом махнуть в Италию. Он вопрошающе посмотрел на Бутова:

— Как считаете? Можно будет?

— Раньше надо крепко на ноги встать, Захар Романович.

Вот тогда-то и был упомянут «везунчик Нико», отправившийся в турне по Западной Европе. «Нико есть Нико. Перед отъездом был у меня в гостях. Я уже в постели лежал. Он пил вино, а я микстуру. Основательно накачавшись, он стал клятвенно уверять меня, что ему не нужны западные шмутки. «Я их за деньги из-под земли и тут достану. А вот женщины...» От предвкушаемого удовольствия даже причмокнул и спросил: «Вы все знаете, Захар Романович. Говорят, на Западе женщины не могут жить без любовника».

Вот как полезна ассоциативная память! Профессор числил Шелвадзе в своих друзьях. Нико вносил в дом искристое веселье, шутку, острое, хотя порой и двусмысленное словцо. И теперь Бутов, как это часто бывает с людьми, которые долго и мучительно что-то вспоминают, облегченно вздохнул.

Ирина говорила о Шелвадзе не иначе, как о пошляке. Он принадлежал к числу, тех баловней судьбы, которым весь окружающий мир представляется какой-то сферой обслуживания их, избранных, стоящих на пьедестале. Я — есмь избранник! Он давно разучился думать о чем-то другом, кроме собственного благополучия, не гнушаясь никакими средствами на пути к нему. Это, впрочем, не мешало одобрительно покачивать головой, когда в пьяной компании иной непризнанный гений разглагольствовал о справедливости, чести, свободе личности, словом, о всем том, чего, по разумению «гения», не хватает нашему обществу, взрастившему его, и в котором он живет чуть ли не по необходимости. Иногда Нико для придания значимости своей особе и сам не прочь был выдать что-нибудь «такое-этакое» из застрявших в памяти зарубежных «радиоголосов». Лишенный строгих принципов, он исповедовал одну, да и то заимствованную идею — деньги всесильны, без частного предпринимательства общество погибнет, беззастенчиво путая понятия предприимчивость и предпринимательство, деловитый и делец, о котором на жаргоне друзей Нико говорили «О, это делаш!»

Шелвадзе был женат, но через год после свадьбы над семейным очагом стали подниматься клубы дыма. Жена потребовалась для весьма нехитрой операции — получить московскую прописку. Смазливая, глупенькая Вера, первокурсница-медичка, избалованная дочь преуспевающих родителей, познакомилась с Нико у подруги. Он был тогда скромным преподавателем литературы в одном из маленьких городов Кавказа и приехал в столицу на каникулы с затаенной мыслью — пришвартоваться, к берегу Москвы-реки. Верочка потеряла голову после третьей встречи с «литератором» — так он отрекомендовался. Остроумен, эрудирован, красив, богат — родители весьма успешно промышляли на далеком Севере, перепродавая цитрусовые и прочие дары щедрот кавказской земли втридорога. Да и сам он уже владел искусством «делать деньги», не брезгуя, кстати, и поборами с учеников, и спекуляцией дефицитными товарами, валютой.

Поначалу Верочка старалась не замечать, что пребывание у домашнего очага, пусть уютного, прекрасного, благодатного, стало для ее Нико просто мукой. Но так долго продолжаться не могло. Переехавший в Москву провинциальный учитель литературы решил, что он не рожден для педагогики. А для чего? Наивная супруга допытывалась: «Где ты работаешь, Нико? Где получаешь такую большую зарплату?» Сперва он отшучивался, потом начал рычать: «Не твое дело». Позже пошли в ход кулаки: «Не смей шпионить за мной».

Семейный очаг угас. Шелвадзе покинул его с высоко поднятой головой, приняв позу оскорбленного, обиженного. Друзьям жаловался: «Меня там не поняли. Я не хочу прозябать на учительском поприще. Нико ждут иные пути-дороги, а Вера требует, чтобы я пошел работать в школу. Не будет этого».

Он не стал добиваться раздела имущества, жилплощади. «Нико выше этого». Собрал свои вещички и, не попрощавшись, покинул благословенный дом, открывший перед ним «врата Москвы». К тому времени Шелвадзе познал не только искусство «делать деньги», но и «делать жизнь», имея деньги. Через год он уже въехал в однокомнатную квартиру кооперативного дома-башни на Ленинградском шоссе. К семейному очагу Нико больше не возвращался, придерживаясь банальной философии прохвостов: «Зачем надевать хомут, когда так много красивых женщин, жаждущих любви?»