В Калифорнии морозов не бывает

Я подошёл поближе и увидел, что она отломила два картофельных цветка и теперь прикалывает их булавкой к широкому вороту своего серебряного халата. У неё как-то неловко получалось, наверное, булавка была тупая. Обыкновенная булавка, никаких бриллиантов. Я подошёл и сказал:

— Не получается? Давай я помогу.

Она обернулась и сказала:

— Получилось. Какая хорошая идея — букет ботвы… Это вы придумали?

Я очень обрадовался, но сказал вроде бы небрежно:

— Конечно, кто ж ещё. Карнавал так карнавал.

Цветы картофеля на её серебряном халате выглядели совсем не карнавально. Они выглядели как редкое и дорогое украшение. Наверное, в средневековой Европе придворные дамы были не так глупы, как об этом принято думать.

Я собрался сказать, что приготовил для нас двоих стулья, сейчас принесу. Но тут Васька с другого конца стола нахально закричал через всю комнату:

— Ну, сколько можно ждать?! Иди скорей, я тебе место держу!

Он очень громко закричал, все даже замолчали на пару секунд и посмотрели на него. И в этой тишине она сказала:

— Ну, и по какой причине ты так орёшь, Василий? Я уже и так иду.

Все оглянулись на неё, засмеялись, опять заговорили, и опять кто-то стал звать её к себе: сюда, сюда, вот тут есть свободное место… Она сказала:

— Нет, я обещала Василию быть нынче его дамой сердца.

А Васька опять очень громко закричал через всю комнату:

— Она в ответе за того, кого приручила!

Все опять засмеялись и загомонили, а я подумал: ничего смешного в этом нет. Совершенно разбаловали ребёнка. Я тогда сразу понял, что этот званый ужин будет не таким, как я планировал. Хотя я ведь его и не планировал. Его другие спланировали, без меня. И теперь этот ужин шёл по чужому плану, а я просто сидел и ждал, когда всё это кончится. Очень долго не кончалось, слишком долго. Но всем всё очень нравилось, я видел. Я тогда так и подумал: если взглянуть на дело объективно, то ясно, почему этот ужин так долго не кончается, — именно потому, что всем всё очень нравится.

А я просто сидел и терпел. И почти ничего не запомнил. Я смотрел только на неё, вот и запомнил только то, что было связано с ней. Но вообще-то всё было связано с ней.

Вот, например, Георгий. Он привёз с собой гитару, его попросили спеть. Георгий играл и пел: «Посмотри, как я любуюсь тобой! Как Мадонной Рафаэлевой!» Пел, а сам смотрел на неё, как волк. И все слушали его, а смотрели на неё. А Васька смотрел на Георгия, тоже как волк. Я тогда подумал: не хватало только, чтобы подрались. Потом я заметил, что Марк на меня смотрит. И подумал: ну, пусть драка. Даже кстати. Я тогда Марка наконец-то ударю.

Потом помню, как наш нелюдимый поэт стихи читал, сказал, что посвящает ей. Встал, вышел из-за стола, принял позу и стал стихи читать. Что-то длинное, я всего не запомнил. Запомнил только что-то вроде: «Глядят с Парнаса, как с иконостаса, два синих глаза — хитро и в упор». Пьяный дурак. Во-первых, у неё глаза не синие, а серые. Во-вторых, она никогда не глядела хитро. А все стали хлопать и кричать:

«Браво!» Тоже пьяные уже были. Только Васька правду сказал:

— Тоже мне, стихи. Графоманство одно.

Поэт обиделся и закричал, что молодое поколение совершенно ничего не понимает в поэзии. Все тоже закричали, и про молодое поколение, и про поэзию, вообще непонятно про что. Поэт всё равно очень обиделся, собрался уходить. Я видел, как она взяла Ваську за руку и что-то сказала ему на ухо. Васька встал и громко сказал:

— Извиняюсь. Я нетипичный представитель молодого поколения. Некоторые представители очень даже понимают в вашей поэзии.

И покосился на неё. Она дёрнула Ваську за руку, и тот сел на место. Все опять начали смеяться, и поэт тоже, а Георгий сказал ей:

— А спой что-нибудь хорошее.

И взял гитару.

Она подумала, посмотрела на поэта, кивнула и потихоньку запела. Действительно что-то хорошее. Все сразу затихли, а Георгий начал подбирать аккорды, подстраиваться под её голос, потом заиграл как следует, потом тоже стал петь. Я эту песню уже слышал, давно, только слова не помнил. И гости не помнили, наверное, потому что никто даже не пробовал подпевать. Все молча слушали и качали головами. Поэт тоже качал головой и шевелил губами. Потом, когда песня закончилась, поэт сказал:

— Боже мой, боже мой! Она меня знает, она меня помнит! Полцарства за такую женщину.

Георгий засмеялся и сказал:

— Каких полцарства? Это не цена! Полмира за такую женщину!

Она вдруг сильно побледнела, встала, постучала ножом по столу и сказала:

— Аукцион продолжается. Последняя цена — полмира. Кто больше? Полмира — раз, полмира — два…

Володя с другого конца стола тихо сказал:

— Полжизни.

Она внимательно посмотрела на него, кивнула и сказала:

— Полжизни — это довольно много. Кто больше? Полжизни — раз, полжизни…

Я очень испугался. Даже не знаю, почему я так испугался. Ведь ясно было, что всё это шутка, не всерьёз. Но я очень испугался, и заметил, что многие из гостей тоже почему-то испугались. Она была очень бледная, и глаза как неживые, будто не видят, и нож этот так страшно по столу стучал.

Вдруг Васька вскочил, стал хватать её за руки, отобрал нож и закричал, как сумасшедший:

— Перестань! Ну, перестань, пожалуйста! Не обращай внимания! Они все пьяные! Дураки совсем!

Все так и сидели, тихие и растерянные. Она медленно подняла руку, взяла Ваську за ухо, несколько раз дёрнула и сказала:

— И что же ты так громко орёшь, друг мой Василий? Цезарь подумает, что тебе грозит смертельная опасность, ворвётся в дом и всех сожрёт. Не надо обижать людей, тем более, что ты ничего не понимаешь…

Кажется, Васька готов был заплакать. Он шмыгнул носом и как-то очень по-детски сказал:

— Почему это ничего не понимаю? Всё я понимаю. Полцарства, полжизни… Всё половина и половина. А зачем тебе половина?

Она отпустила Васькино ухо и сказала:

— Ты кругом прав, друг мой Василий. Действительно, зачем мне половина? А я об этом и не подумала. Ты очень правильно понимаешь товарно-денежные отношения, тебе следует стать кооператором и укреплять экономику страны в свете последних решений партии и правительства.

Все тут же опять зашумели, засмеялись, заговорили о последних решениях. Совсем уже пьяные были.

Я заметил, как она взяла Ваську за руку и потащила из дому. Он упирался, спорил, но она тащила его, как маленький буксир — океанский лайнер, и он шёл за ней, куда ж ему было деваться. Я подождал минуту и тоже потихоньку вышел из дома.