В Каракасе наступит ночь

Хотела бы я знать, почему все эти люди так старались остаться неузнанными, если сила и закон все равно были на их стороне?

В отличие от солдат и «коллективос», женщины своих лиц не прятали. Я заметила, что они постоянно улыбаются, но их улыбки больше походили на собачий оскал. Да и сражались они более яростно, более непримиримо и жестоко. Они били жертв кулаками, ногами, палками от метел и швабр. Если им удавалось свалить противника, они волокли его по асфальту, осыпая ударами и попутно освобождая от всего ценного. Свою работу эти женщины выполняли с нескрываемым удовольствием, даже со смаком, хотя я никак не могла понять, сколько же им платят? Их ярость день ото дня разгоралась все сильнее, жестокость росла. Интересно было бы знать, сколько они все-таки получают за то, что днями напролет только и делают, что разбивают людям головы.

Никакого значения это, однако, не имело. Наши дни были сочтены в любом случае.

* * *

Последняя коробка свалилась с верхней полки гардероба, задев меня по лбу. Наклонившись, я подняла ее с пола. «Обувь Тесео», – прочла я на крышке. Моей маме нравились эти коробки. Они были прочными и изготавливались из плотного, высококачественного картона. Впрочем, в магазине «Тесео», названного так по имени владельца – итальянского иммигранта, чье красивое лицо в любой час дня выглядело так, словно искусный скульптор вырезал его из куска самого твердого мрамора, – качественным было все, да и цены были не слишком высокими.

«Ах, carissima bambina!» – воскликнул сеньор Тесео, ущипнув меня за щеки, отчего они покраснели, как спелые манго. Сколько я себя помнила, его манера говорить оставалась неизменной, представляя собой невообразимую смесь итальянского и испанского, который он коверкал самым фантастическим образом, хотя и прожил в Венесуэле больше двух десятков лет.

Люди звали его сеньор Тесео, словно что-то в его внешности не позволяло им обращаться к нему просто по имени. Он был высок ростом и обладал светло-серыми глазами и располагающей улыбкой, обнажавшей крупные белые зубы почти квадратной формы. В свои без малого пятьдесят сеньор Тесео отличался очень мужественной внешностью – прямым, как у статуи, носом, мощным подбородком и густыми черными волосами, которые он укладывал с помощью геля. От сеньора Тесео неизменно пахло дорогим парфюмом, а циферблат часов, которые он носил, был почти с ладонь шириной. Я не преувеличу, если скажу, что ни разу не видела на его идеально отглаженных брюках и рубашке ни единой морщинки, ни единого пятнышка. Аккуратная одежда хозяина была под стать безупречной обстановке магазина, который находился на первом этаже построенного еще в пятидесятых здания с высокими потолками и гранитными мозаичными полами, которые волей-неволей внушали почтение народу, еще не успевшему забыть времена, когда он состоял преимущественно из потомственных пастухов-льянерос [15] .

15

Льянерос – пастухи-всадники, составлявшие особую этническую субкультуру в некоторых регионах Южной Америки, сходную с североамериканскими ковбоями.

Одним словом, магазин «Тесео» был наглядным воплощением прогресса, способом привести не знающую закона нацию к цивилизации.

«Обувь Тесео» располагалась прямо напротив многоквартирного дома, в котором мы с мамой тогда жили. Обстановка торгового зала была простой, но элегантной. На полу лежал бежевый ковер, а на полках стояли легкие кожаные мокасины и лодочки на шпильках. В застекленных витринах были выставлены разнообразные аксессуары: блестящие стальные рожки, носки, подследники, щетки и обувные кремы. Особенно восхищал меня сверкающий начищенной медью кассовый аппарат, в который вставлялись бумажные рулончики и который потом со звоном выплевывал чеки и квитанции. И все же больше всего мне нравилось нечто совсем другое. Каждый раз, когда мы с мамой приходили в магазин «Тесео», мое внимание приковывала большая фотография Папы Иоанна Павла Второго, вывешенная над дверью складского помещения. Мне казалось – запечатленная на снимке сцена, на которой Папа пожимал руку молодому священнику в черной сутане, перенеслась сюда не только сквозь расстояние, но и сквозь время.

Пока мама просила показать ей туфли другого размера и пока сеньор Тесео обходил свои владения в поисках пары, которая пришлась бы ей впору, я разглядывала фотографию. Папа… Только подумать – сам Папа!.. Ах, если б только знать, что связывало всех верующих людей, сеньора Тесео и молодого священника в черной сутане с Великим Понтификом, Верховным Первосвященником Вселенской церкви и «единственным полномочным представителем Бога на земле» (это я цитирую одну из моих теток) – с тем самым человеком, который возглавлял каждую воскресную мессу на официальном католическом телеканале!.. (Тогда власти еще не объявили войну Церкви, а Сыны Революции еще не вошли в силу.) Наверное, этот снимок сделан в Ватикане, думала я. Как это далеко от нас!..

– Вы родственник Папы? – набравшись храбрости, спросила я у сеньора Тесео.

В ответ он от души рассмеялся, а потом объяснил, в чем дело. Молодого священника на снимке звали Паоло, и он приходился сеньору Тесео младшим братом. Фотография – увеличенная и помещенная в позолоченную рамку – запечатлела момент рукоположения Паоло в духовный сан.

Об этом факте итальянец сообщил особо торжественным тоном, словно сутана младшего брата и положение, которое он занимал в Ватикане, каким-то образом придавали особый вес ему самому, ставя его на более высокую ступень невидимой лестницы, протянувшейся от обувного магазина в захудалой стране третьего мира до сверкающих миров, в которых вращался теперь Паоло. Святой отец Паоло, если точнее… Именно этим, вероятно, и объяснялись утонченные манеры и приверженность прогрессу (вещественным воплощением которого служил его магазин), выделявшие сеньора Тесео среди других иммигрантов.

А иммигрантов было немало. Они приезжали в Каракас из Сантьяго, Мадрида, с Канарских островов, из Барселоны, Севильи, Неаполя, Берлина и других мест. Это были люди, о которых забыли в их собственных странах и которые жили теперь среди нас. Все они были «мусью» – все до единого. И только сеньор Тесео, казалось, не имел ничего общего ни с хлебопеками из Фуншала [16] , ни с садовниками с Мадейры или строительными рабочими из Неаполя. Это были люди с такими же большими и сильными руками, как у него, но, в отличие от сеньора Тесео, их ладони загрубели и потрескались от постоянной работы с землей, цементным раствором и мукой. Это были люди, которые тесали камень, пекли хлеб и строили город, который отчасти уже принадлежал им.

16

Фуншал – главный город и морской порт острова Ма- дейра.

Иммигранты начали прибывать к нам еще в те времена, когда всё в Венесуэле еще только предстояло построить, сделать, организовать. Родные очаги, которые они оставили, лежали в руинах, и на улицах Каракаса зазвучали голоса чужеземцев, говоривших со странным акцентом, – голоса тех, кто пересек океан, на дальнем берегу которого каждый день кто-нибудь махал платком вслед уходящему кораблю. Эти голоса и незнакомые имена понемногу исчезали, растворяясь в привычном обращении «мой дорогой» или «моя дорогая», которое мы всегда использовали, а они в конце концов переняли. Иммигранты, приезжие влили новую кровь в жилы народа, который теперь включал в себя и их, и нас. Мы стали тем, что мы понимали и ощущали как одно – как sum total [17] двух берегов, между которыми пролегал океан.

17

Sum total (лат.) – общая сумма, итоговый результат.

– Adelaida, mi amore, – спросил меня сеньор Тесео на испанском своего собственного изобретения. – Скажи, почему тебе так нравится эта фотография?

– Потому что мне нравится Рим.

– А почему тебе нравится Рим?

– Потому что он находится по ту сторону океана, а я еще никогда не бывала за океаном.

В руках сеньор Тесео держал металлический рожок для обуви. Сейчас он со звоном упал на пол.

– По ту сторону океана… – повторил он вполголоса.

– Прошу прощения, сеньор Тесео, – проговорила мама, которая уже минут пять расхаживала из стороны в сторону перед низким зеркалом, примеряя очередную пару мягких темно-синих туфель. – Боюсь, мне все-таки нужен размер побольше. Правая немного жмет.

– Побольше так побольше, донья Аделаида, – отозвался сеньор Тесео. – Одну секундочку… Dall’altro lato del mare. По ту сторону океана… – И он исчез за дверью склада, но я слышала, как хозяин магазина еще несколько раз повторил эти слова.

Через минуту сеньор Тесео снова появился в торговом зале. В руке у него была еще одна пара туфель того же цвета и фасона, но на полразмера больше. Мама надела сначала левую, потом правую туфлю и снова принялась расхаживать по ковру перед зеркалом. Наконец она сняла туфли и, отставив в сторону, повернулась ко мне.

– Ну, что скажешь? – спросила она, глядя мне в глаза.

Я присвистнула (вышло довольно-таки глупо!) и показала маме два поднятых вверх больших пальца.

– Я беру, – сказала она, обращаясь к Тесео.

Итальянец воскликнул: «Браво!», прищелкнул пальцами и двинулся через зал к кассовому аппарату. Нажав несколько клавиш, чтобы пробить цену, он ткнул пальцем в кнопку, открывавшую низкий широкий ящик, в секциях которого лежали рассортированные по достоинству монеты и банкноты. Мама достала из сумочки две крупные бумажки и протянула Тесео, а он отсчитал ей сдачу: несколько зеленых банковских билетов достоинством по двадцать боливаров с портретом Хосе Антонио Паэса – лихого генерала времен Войны за независимость, бывшего пастуха, который научился ценить музыку Вагнера.