В когтях у хищника

Айрис была одета в выцветший ситцевый халатик, подпоясанный на талии шнурком. Во рту она держала сигарету и щурилась от дыма. Казалось, спор лишает ее последнего терпения.

— Будь добра, отнеси это, пожалуйста, вниз. — Она протянула Антонии неприятные скользкие растения.

Неожиданно Антония вышла из себя:

— Должно быть, ты думаешь, что я совсем идиотка! — воскликнула она. — Хожу во сне, ради шутки приношу в дом эту гадость!

Айрис устало нахмурилась:

— Честно говоря, я не знаю, что и думать, дорогая. Давай не будем об этом сейчас. Просто убери их отсюда. У меня раскалывается голова, и какой у меня будет после обеда вид — ума не приложу. — Она похлопала Антонию по руке. — Это все ерунда. Глупости — и больше ничего. Но я все-таки думаю, тебе надо бы показаться доктору. Мы устроим это, когда вернемся с Саймоном после уик-энда.

— И от чего, по-твоему, я страдаю? — спросила Антония. Ей снова захотелось разозлиться, чтобы не чувствовать, как ее охватывает непонятный страх.

— Похоже, от амнезии — частичной потери памяти, — невозмутимо ответила Айрис. — Я все же за то, чтобы, пока нас не будет, ты пожила в отеле. Правда, Саймон со своими птичками… В конце концов, ничего страшного ты ведь не делаешь? — Айрис прижала ладонь ко лбу. У нее был ужасно напряженный взгляд — как будто от потери памяти страдала она сама.

— Дорогая, когда ты понесешь эту траву, не захватишь ли мне сюда бренди с водой? Воды можно поменьше. — Она вымученно улыбнулась. — Кто бы мог подумать, что я буду так нервничать перед свадьбой. Как глупо!

* * *

Антонии казалось, что во время венчания в церковь в любую минуту может войти тот незнакомец с сиплым голосом. Она не спускала глаз с открытой двери, почти не обращая внимания ни на речитатив священника, ни на заостренное книзу худощавое лицо Айрис, слегка дрожавшей от волнения и напряжения, ни на крупную фигуру Саймона — выглядевшего неряшливым даже в новеньком черном костюме. Саймон рассеянно повторял за священником слова брачного обета. Сейчас ему скорее ближе «Песнь Песней» Соломона — Голос твой сладок и лице твое приятно.Наверное, ему не терпится страстно прильнуть к роскошным распущенным волосам Айрис.

Однако в церковь так никто и не вошел. Из гостей там были только она и Дугал Конрой с матерью — крупной женщиной с обыкновенным лицом и смеющимися проницательными глазами.

Пожалуй, от взгляда Генриетты Конрой, подумала Антония, не ускользнет ничего. Интересно, чувствует ли она, что эта свадьба какая-то словно ненастоящая?

После церемонии все пятеро отправились к Конроям на чай, который подавала пышнотелая горничная, готовая хихикать над каждым услышанным словом. Затем Саймон и Айрис уехали в нанятом на уик-энд автомобиле. Напоследок Айрис крикнула ей:

— Запирай свою дверь на ночь, дорогая, если тебе все-таки вздумается ходить во сне!

А Саймон добавил:

— Не забудь каждый день менять птичкам воду!

Лишь беззаботная болтовня Генриетты Конрой обо всем на свете немного скрасила короткое свадебное чаепитие. Когда Айрис с Саймоном уехали, почтенная дама обратилась к Антонии:

— А вы ходите во сне, дорогая? Как это интересно.

— Нет, не хожу, — громко ответила Антония, чтобы туговатая на ухо Генриетта услышала. — Во всяком случае, я в этом абсолютно уверена.

Генриетта с любопытством взглянула на нее:

— Тогда почему Айрис так сказала?

— Да тут кое-что случилось…

— Что-то случилось! Вы непременно должны мне рассказать. Правда, Дугал?

Дугал нахмурился:

— Не обращайте внимания, Антония. Мама ужасно любопытна.

— А что в этом плохого? — спросила Генриетта приятным грудным голосом. — Скажите, кто у вас спит в пустом крыле? Я думала, оно закрыто.

— Почему вы об этом спрашиваете? — осторожно поинтересовалась Антония.

— Кто-то допоздна там засиживается. В три часа ночи я, например, вижу в окнах свет.

— Так, значит, он все-таки горит! — победоносно сказала Антония. — А вот Айрис говорит, что мне это только кажется. Но, представьте себе — комната совершенно пуста. Там одна только пыль.

— Как странно! Да, Дугал?

— Должно быть, этому есть свое объяснение, мама.

— Ну конечно. Всему есть объяснение. И искать его ужас как интересно. Дугал считает, что у меня болезненное воображение, Антония. Как вы думаете, уж не прячет ли ваш кузен там кого-нибудь?

— Но комната пуста, — повторила Антония. — Я сама ее видела. Там не было ничего, кроме седого волоса, который я нашла.

— Седой волос! — Генриетта жадно впитала необычную информацию. — Я так и знала! Вашу тетю Лауру убили из-за денег.

— Мама! — не выдержал Дугал. — Не говори глупостей. Лаура Майлдмей умерла в Окленде месяц назад.

Генриетта сникла:

— Тогда убили кого-нибудь другого.

— Какая нелепость! Этот седой волос наверняка принадлежал какой-нибудь уборщице. И пролежал там не один месяц.

Генриетта печально взглянула на Антонию:

— У моего сына совершенно нет воображения. Он ведет такую скучную жизнь. И все из-за той женщины в его конторе — из-за мисс Фокс.

— А она в чем провинилась? — безропотно спросил Дугал.

— Она слишком рациональна. Ты сам так говорил. А рациональность разрушает жизнь. Правда, Этель?

Дородная горничная, вошедшая в комнат чтобы забрать посуду, лишь издала утробный смех. Антонии показалось, что она вообще никогда не разговаривает — только хихикает. Девушка с сочувствием подумала о Дугале: бедный, его окружают сухая деловитая мисс Фокс, вечно хихикающая Этель и мать, голова которой постоянно забита собственными фантазиями. Неудивительно, почему он такой сдержанный и практичный. Если с ним случится что-то странное, он просто в это не поверит. Вот уж кто спокойно позволил бы другим считать, что у него частичная потеря памяти. Хотя кто знает… Возможно, он не так мягок, как кажется. Антония поняла, что ей ужасно любопытно узнать, какой он на самом деле. Ее глаза озорно блеснули. Пожалуй, она попросит его не отвозить ее прямо домой, а прогуляться в наступающей темноте на холм пешком. А по дороге он ее поцелует. Просто так, шутки ради.

«Ну и штучка ты, Антония Вебб!» — сказала она сама себе. Пусть, все равно дерзкое желание почувствовать на своих губах прикосновение губ Дугала Конроя не ослабевало.

Возле калитки ветер гнул тамариск и разносил по холму унылый шорох его листьев. Небо немного пожелтело, и холм, словно одеялами, укрылся тенями. Внизу, в Самнере, на крутых склонах рядами теснились белые домики, вокруг в садах буйствовал ярко-розовый и желтый портулак и герань. Море нежно ласкало прибрежный песок, приберегая ярость для скал, чернеющих по другой стороне холма. Даже печальный свист крапивника не проникал в эту уютную и тихую долину.