В кольце врагов

Лицо Дургулеля вновь окаменело.

— Я не пойду на вражду еще и с половцами.

Пришлось и мне сбавить обороты:

— Хорошо, государь, я понимаю, что каждый из нас должен заботиться о благополучии собственной земли. Но позволь тогда мне пригласить добровольцев из числа твоих воинов? Даже несколько сотен ясских всадников могли бы серьезно нас поддержать, но сражаться они будут под моим стягом. Это не повод объявлять войну с куманами, но для нас — достойная помощь. Мы же, если сдюжим борьбу с кочевниками, пришлем взамен многочисленную пешую рать копейщиков и лучников.

После недолгой паузы, взятой на размышления, Дургулель согласно склонил голову:

— Хорошо. Созвать несколько сотен добровольцев я разрешаю.

Две недели спустя Магас покидал сильный конный отряд, состоящий из полсотни тмутараканских всадников (моя свита), двух сотен бронированных аланских катафрактов и трех сотен более легких, облаченных лишь в кольчуги всадников — бахафсад. Отряд «добровольцев» ведет мой старый знакомец Артар…

Поначалу меня удивил его выбор. Но ясский богатырь, столь успешно выступавший против меня на турнире, всерьез проникся ко мне уважением и был одним из первых вызвавшихся потешить силушку молодецкую в бою с половцами.

И я был безмерно рад его решению.

Август 1068 г. от Рождества Христова

Крымские степи, стойбище хана Кабугшина

В первый раз я испытываю столь сильное волнение во время посольства — оба мои путешествия в Магас хоть и были сопряжены с определенным риском, но все же я понимал и чувствовал, что нахожусь в землях цивилизованного, христианского народа. Среди людей, чья система ценностей мне близка и понятна, среди людей, от которых я хотя бы примерно понимаю, чего ожидать.

Но посольство к печенегам — это как прыжок в неизвестность, когда не знаешь, что ждет тебя в конце полета…

Пока я был в гостях у Дургулеля, Ростислав мобилизовал греческих копейщиков и ополчение Готии, а вскоре сам прибыл в Дорос с отрядами лучников, варягов и личной дружиной. Помимо того, вдоль Крымского побережья постоянно циркулировали наши либурны — ставка была сделана на то, что печенеги должны испугаться русского вторжения в занятую ими часть полуострова.

После в степь отправился небольшой отряд всадников под белым флагом, сумевших пересечься с разъездом кочевников и предложивших их хану принять посольство Ростислава. Пять дней назад к замыкающему проход в горы кастрону прибыл с ответным визитом печенежский отряд, передавший приглашение хана Кабугшина. И вот по истечении этого срока я наконец прибыл в гости к хану.

Мне удивительно все. Например, внешний вид печенегов — смугловатых брюнетов с вполне европеоидными чертами лица и бритыми подбородками. Было бы особенно интересно посмотреть на их женщин — но пока я следовал через стойбище хана, ни одной не увидел. По всей видимости, Кабугшин привел с собой исключительно воинов.

Вооружение степняков состоит в основном из чуть искривленных сабель, чьи клинки очень напоминают казачьи шашки девятнадцатого века, легких топоров и двухметровых копий с узкими, продолговатыми наконечниками. У некоторых воинов я заметил также мечи. Кроме того, у большинства сидящих у костров печенегов в ногах покоятся обязательные для степняков луки в саадаках и колчаны со стрелами. Лошадей во время стоянок кочевники треножат и отправляют на выпас — так что вопреки моим предположениям в лагере отсутствует резкий запах скота. Наоборот, лишь приятный аромат дыма костров, печеного мяса и булькающего в котлах варева. А вот вид их переносного святилища с небольшими деревянными истуканами, чьи оскаленные хари испачканы чем-то красным, меня всерьез напряг. При одном взгляде на них на душе стало как-то муторно и погано, будто в грязи искупался. Н-да, не зря на Руси язычников кличут погаными…

Большой серый шатер хана украшен по ободу волнистым рисунком, вход защищают два воина с саблями, копьями и небольшими круглыми щитами. Удивительно, но только на них я увидел кольчуги! Остальные встреченные мной в лагере печенеги вовсе не имели никакой брони. При виде меня стражи расступились, стараясь при этом изобразить на лицах должное почтение.

Но вот войлок, прикрывающий вход, отброшен, и я оказываюсь в просторном и, надо сказать, довольно светлом помещении. Причем в отличие от степного зноя вне стен шатра здесь, внутри, приятно прохладно! Земля под ногами укрыта множеством толстых шкур, и даже через кожу сапог я ощущаю, как ступни утопают в мягком, густом ворсе.

Напротив входа трое степняков, по-восточному скрестив ноги, важно восседают у богато накрытого стола: тонкие, пропеченные на камнях хрусткие лепешки, жаренная на вертеле баранина, благоухающая ароматом свежего шашлыка и покрытая прозрачными каплями янтарного жира, крынки с какой-то кашей, кажется пшеничной, миски с похлебкой белого цвета, остро пахнущей чесноком, и кувшины с кумысом. Если не ошибаюсь, похлебка эта делается из гурута — сушеного творога, как-то пробовал… Также в мисках лежит крупно нарезанный сыр и пластинки суджука — тюркской колбасы. Рот тут же наполнился слюной.

Сидящий на небольшом возвышении старый печенег с уже лысеющей головой проницательно смотрит на меня умными, внимательными глазами, на его губах гуляет хитрая полуулыбка. Чуть приподнявшись, он приветствует меня, приложив руку к сердцу. Его примеру последовали и другие степняки — крупный, тучный молодой мужчина с важно выпяченными губами и хмуро насупленными бровями и худощавый юноша с открытым, располагающим лицом. Оба они внешне весьма похожи на сидящего в центре степняка — как я понимаю, сыновья вождя.

— Приветствую тебя, воевода! — Первым, на абсолютно чистом древнерусском заговорил Кабугшин, и я ответил ему, повторив при этом приветственный жест степняков:

— Приветствую тебя, великий хан.

— Присаживайся же к нам, воевода, раздели нашу еду, отведай с дороги холодного кумыса! Ты наш гость, а гостеприимство для нас свято!

Коротко поклонившись хану, я сел перед шкурой, служащей печенегам столом, и, с трудом скрестив ноги, отведал прохладного, приятного на вкус кисло-сладкого напитка. Юноша подвинул ко мне блюдо с бараниной, и я с удовольствием впился зубами в ароматное, сочное мясо, отломил кусок лепешки и тоже отправил ее в рот.

Кабугшин указал на потчующего меня парня:

— Это мой младший сын, Карам. А это старший, — рука хана переместилась к хмурому печенегу, — его имя Каталим. Они разделят с нами еду и будут присутствовать при нашем разговоре. Пусть пока поучатся у меня принимать важных послов!

Я согласно поклонился — действительно, смену нужно воспитывать! — и произнес:

— Меня зовут Андрей по прозвищу Урманин, я воевода князя Ростислава Тмутараканского и прибыл к вам с его посланием.

Старый степняк прервал меня легким жестом и вкрадчиво сказал:

— Негоже говорить о делах, когда гость еще не насытился с дороги. Это неуважение со стороны хозяев! Ешь и пей, воевода, после поговорим о делах.

Я кивнул и продолжил насыщаться печеным мясом, заедая его лепешками, суджуком и сыром и обильно запивая всю эту роскошь кумысом. Впрочем, ради уважения к хозяевам я отведал также и похлебки с гурутом, и густой, наваристой каши, приготовленной не иначе как на курдючьем сале. Все время трапезы от меня не отставали и степняки — и к ее завершению, когда мне стало трудно дышать из-за непомерно раздувшегося живота, я прямо-таки проникся расположением к хлебосольным хозяевам. Нет, неспроста с древних времен переговоры нередко сдабривают обильной едой — разделенный вместе хлеб как-то примиряет, сближает людей.