В конце аллеи...

— Да согласится ли тетка Матрена? — встревоженно, наливаясь певучей радостью, засомневалась Ирина. Остудила закипевшее торжество. — С характером она. Двадцать лет обходит наш дом…

— А мы напролом не попремся, — уже менее уверенно откликнулся Степан. — К серьезному делу хорошо и подготовимся. — Входя в азарт, хитро улыбнулся Ирине. — Сначала разведку проведем с Ипполитом, он у нее вроде министра…

— Его к нам на аркане не затащишь, — неуверенно протянула жена.

— Хорошенько покликаем — прибежит, куда он денется, — разошелся Степан. — До первой рюмки подержится, а потом и в союзники перейдет.

— Говорят, противится Ипполит, в дом призрения не отпускает Матрену, — вновь оживилась Ирина. — Уговаривает не уезжать, обещает помогать посильно, дрова там, воду, да не слушает старуха.

Ипполит латал изъеденный молью полушубок — перевелись теперь начисто овчины, некому их выделывать, — когда в избу проскользнула Лена. Замерла у порога, нерешительно покашляла. Из всей породы Листопадовых только к ней лежало сердце Ипполита, она, отшатнувшись от жадного их рода, тянулась к свету трепетной тростинкой, и поэтому всегда обдавало грустной радостью старика, когда он видел эту обделенную отцовской любовью девочку.

Запотевшие очки скользнули с мясистого, пористого носа — до того Ипполит был удивлен ее приходом, — задержались на шишковатом кончике, слепяще блеснув вечерним солнцем. Ипполит уставился на Лену:

— Опять баталия разгорелась?

— Полная тишина, — приветливо отозвалась Лена. — Отец вас в гости зовет…

— Меня? — захлебнулся Ипполит. — С какой стати? Вроде в друзьях не ходим, бутылки вместе не сдаем. Хреновина какая-то, не бывать мне в раю. Иль шутишь над стариком? — Поправил очки, захолодел взглядом.

— Да что вы, дедушка, какие там шутки? Строго-настрого наказал отец разыскать вас. Я уж и к бабке Матрене сбегала.

— С друзьями куролесит или один пьет? — Недоверие Ипполита все не проходило.

— Который день к бутылке не прикладывается, зарекся вроде, — радостно тараторила Лена. — Вчера Славка Рамазанов с выпивкой заявился, так отец и не пригубил даже.

— Выходит, и гостям чай подают? — опасливо осведомился пока мало что понимавший Ипполит.

— Да что вы, дедушка? Отец Славке огурцы и стаканы выдал, но сам наотрез отказался…

— Ну и дела, ну и представления, — засокрушался Ипполит, терзаясь томительной неизвестностью. — О чем говорить со мной хочет?

— Не знаю я толком. Только принарядились оба и стол праздничный накрывают. Так что без вас я не уйду. Отцовский наказ выполнить должна…

— Ну, это ясное дело, раз зовет, — бормотал сбитый с толку Ипполит. — Раз приглашают — надо идти. Даже к противнику парламентеров посылают… А здесь не враги все же…

…Пока вышагивал Ипполит по улице, мысли увели его в трудную весну сорок третьего года, когда по непролазной распутице сибирские части вышибли фашистов из округи. Посевная пришла голым-голехонькая: три клячи на весь колхоз да десяток ржавых плугов с затупившимися лемехами. Из мужиков — Ипполит да Ермолай Листопадов, отец Степана. На фронт Ермолая не взяли из-за ущемленной грыжи — когда-то надорвался: мешок шестипудовый поднял, да и в оккупацию Ермолай не угодил: успел уехать в дальнюю лесную деревню и там тихо пересидел лихие месяцы.

Когда прогнали немцев, Листопадов сразу вернулся, и председательша крепко возрадовалась — Ермолай был искусным кузнецом, а как высунешься в поле без железных дел мастера? Такого умельца на руках носили, любой каприз рады были исполнить. Ермолай и так был самолюбив, а тут и вовсе загордился: один-разъединственный на четыре деревни! Выговаривать условия начал, самоуправно цены устанавливать.

В трудоднях тогдашних — звук один, Ермолай за каждый чих натурой требовал. Бабы втихомолку кляли хапугу, но в глаза плевать опасались — может, завтра придется поклоны отбивать. Председательша извивалась ужом, чего-то выискивала, переступала закон и все ублажала Ермолаеву ненасытность. Он умел разжалобить ее скрипучим нытьем: мол, шаром покати в доме, хлебный дух забыли… Будто в других избах маслились блины — все выгребли воровские руки фашистов.

Кому-то надо было встать к Ермолаю молотобойцем — для такой работы и самая сильная баба не годилась. Попробуй-ка помахай весь день тяжелой кувалдой, пожарься у раскаленного горна. Увидев замешательство председательши, Ипполит вызвался пойти в напарники к Ермолаю. Хоть и не лежала к нему душа, но что было делать?

Работать Ермолай умел красиво и без устали, кузница охала, шипела, рассыпалась искрами, оживляла звуком металла приунывшую улицу. Ручник Ермолая безошибочно метил больные места в лемехе, а Ипполит, весело вскрякивая, наносил гудящие удары в указанную кузнецом точку, вздымая потрескивающий рой светящейся окалины.

Вот только после работы наползала на Ермолая расчетливая серьезность, он, слюнявя химический карандаш, непослушными каракулями выводил какие-то цифры, чтобы утром востребовать с председательши что-нибудь съестное. Ипполит крепился, сколько терпела душа, а потом взорвался, да и выпалил свое возмущение кузнецу. Ермолай задергал клочковатыми, обожженными бровями, смерил Ипполита презрительным взглядом, спокойно отринул его брань:

— Ну и дурак ты, скажу я тебе, братец. Хоть и грамотнее меня, а в корень смотреть не умеешь. — Наставительно постучал по наковальне закаленным до крепости металла ногтем. — Мы где сейчас с тобой? По колхозным понятиям исчисляй. На передовой, выходит. Соответственно и паек пожирнее положен. Как бойцам на линии огня…

Обезоруженный перевернутым доводом, Ипполит с глухой ненавистью огрызнулся:

— Бойцы не вырывают кусок у детей…

Ермолай невозмутимо усмехнулся.

А Ипполит упрямо пробурчал:

— Ты как хошь, а я завтра к мясу не притронусь. Воротит меня с такого незаконного продукта…

— Вольному — воля, а казаку — разбег…

С тех пор и зазмеилась между ними трещина вражды. До самой смерти язвительный Ермолай потешался как мог над простодушным Ипполитом, подкалывал исподтишка и ненависть свою, наверное, завещал всему дому Листопадовых…

Вот почему полный сомнений шел Ипполит к избе, где не был уже десятки лет, — письма и газеты совал в почтовый ящик, прибитый на калитке. И если бы не разгоревшееся стариковское любопытство, как пить дать, обошел бы дом Листопадовых большим крюком. Да еще Ленку жалко Ипполиту — вызверится на девчонку Степан, что не выполнила его каприз.

Ипполит приглушил вспыхнувшую неприязнь, не поломал обычаев. С достоинством поклонился, пропел хозяевам долгих лет счастья и вопросительно задержался у дверей. Степан Ермолаевич приветливо шагнул к порогу.

— Проходи, проходи, Ипполит Федорович. Давно тебя с Ириной поджидаем.

— Зачем звал-то? — сдержанно выдавил холодный вопрос Ипполит.

— Чайку попить, да и чего покрепче… О жизни потолковать. — Степан не сбивался с дружелюбия.

Ипполит поплелся вслед за хозяином и ступил на чистую половину избы. Ирина, сновавшая у стола, разулыбалась:

— Обижаешь, дядя Ипполит. Хоть бы в праздники когда заглянул, хлеба-соли отведал. Одной улицей ходим, а будто в большом городе — не сбегаются дорожки.