В конце века

ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД

Когда громили танки Дом Советов, Я горько пил за души всех поэтов. И багрянел от крови сам собой Телеэкран когда-то голубой. Шестой канал – Ротару и «Лаванда», А на втором – расстрельная команда: Грачев-паша – змеиный камуфляж, Бурбулис – подстрекателей типаж, И прочие искатели наград... Зашел сосед – упертый демократ, Я без раздумий вышвырнул соседа: Локальный гром, негромкая победа. И пусть ликует сам с собой один, Зомбированный «ящиком» кретин. А Дом горел, прицельно танки били, При СССР их ладили в Тагиле: Камулятивным ухнут, пробасят... И я налил еще сто пятьдесят. Возник Спецназ, Омон, Бейтара тени... В столице кровь, беспамятство в Тюмени, Россия вновь на дыбе и во мгле. И злой прораб, кайфуюший в Кремле, Торжествовал и всем судил удавки. И Черномырдин – слон в посудной лавке, Гоняя мух во рту, в герои лез, Как лез вчера в ЦК КПСС. Когда Немцов с Явлинским мух прогнали, И всем Гайдарам сребреники дали, В квартире дверь, как будто в небе кратер, Разверзлась вдруг, явилась Богоматерь: «Переживем, – рекла, – а пьянку брось!» И нимб сняла, повесила на гвоздь. 1999

В ОДНОМ УРАЛЬСКОМ ГОРОДЕ

С подозрением гляжу я на сей твердокаменный город, Не берусь выгораживать даже работный народ. Дружно пропили «ВИЗ» [1] , «Уралмаш» промотали. И впору – Снова песнь заводить про несчастный кирпичный завод. Вот свой поезд дождусь, подпирая колонну вокзала, И надолго закружит глубины пространства и лет. И кургузый Свердлов, что не сдернут еще с пьедестала, – На аптекарских ножках – вздохнет с облегченьем вослед. Настроенье опять – уводите и сразу повесьте! От одних открестился, к другим не прибился, не смог. Вновь трамбуют асфальт на расстрельном Ипатьевском месте, И трагедии русской все катится смертный каток. Ну, понятно: да здравствует! – нет ни цензур, ни запретов. Но пришла и расплата. Во мгле найти версты-пути. И пример налицо: даже пары приличных поэтов. Как ни тщись, в этом городе нет, с фонарем не найти... 1997

1

«ВИЗ» – Верх-Исетский завод.

В ШТОРМОВОМ ОКЕАНЕ

Вчерашние «ленинцы» – в рынке, Торгуются, пена у рта. А я к перекраске и линьке Не годен, порода не та. Они, словно голые в бане, У шаек своих и корыт. А я в штормовом океане, Мой путь направляет бушприт. При хватке и мстительной силе, Разбитой страны паладин, – Поверил я в прочность – Под килем! – Торжественной мощи глубин. И в небе я вижу поруку, И к Богу иду, не беда: С ним раньше по правую руку Случалось сидеть иногда. 1996

РИУ-ГРАНДИ

Штормуем. Опять навалился циклон, Вчера утопил он несчастного грека. Тут впору писать заявленье в ООН И ставить вопрос о «правах человека». И все же Нептун наш – мудрец, голова! Сие подтвердил замаячивший берег. По курсу Бразилия. Рала братва: Ну вот и достигли Латинских Америк! Но где же привет и «прозрачность» границ? Стена крепостная над бухтой воздета. Чугунные пушки глядят из бойниц И, вроде б, дымят фитили на лафетах. И здесь мы товары возьмем для Европ, И здесь все красоты наскучат команде. Но эти орудья запомним по гроб – В старинном форту городка Риу-Гранди. Похоже, в согласии с мирной судьбой, Держа под прицелом морские пределы, Они не замедлят с ответной пальбой, Коль вдруг кто затеет неправое дело. 1997

ЦИКЛОН

Морякам сухогруза «Николая Семашко»

Подан «SOS». И объявлен аврал. Витус Беринг сжимает штурвал: – Это вам не пролив Лаперуза! С четырех океанских сторон Нас валяет камчатский циклон, И вдобавок – смещение груза. Старший штурман над картою сник, Оверкиль нам грозит напрямик. Подрастает у бесов харизма. Капитан – он герой, как всегда, Но надстройки с наростами льда Горче «смерша», страшнее фашизма. Вал девятый – по борту удар, Оглушительно слепнет радар, Для спасенья потуги нелепы. Дрогнул мостик. Но глянули вниз: Боцман Сылка над бездной завис, Укрепляет он талрепы – скрепы. Будь что будет! Но выдержал трос, Дальше – ангел нас в небо вознес Как спаслись мы в деянии адском, Позабыть бы – на кой это ляд? Но уж очень красив был закат Через месяц в проливе Малаккском. Кто-то вспомнил: маяк не мигал, Петропавловск наш подвиг проспал. Продремала морская контора, Боцман Сылка ужасно продрог, Беринг снова в могилу залег, Так помянем добром командора! 1999

ВЛАДИВОСТОК

Льву Князеву Сунься, враг! И приветят огнем: И линкор, и буксиришко ржавый!.. И когда мы в загранку идем, Мы спокойны – за нами Держава!.. А теперь? Иль остыли ветра? Или в башнях стволы понарошку? Лазят чуть не в заливе Петра На своих кавасаках япошки. Шмонят нагло шпион и бандит. И уж, вроде, не к месту картина: В полдень праздная пушка палит Холостыми – на сопке Орлиной. 1999

ИНДУСЫ

Из всех кругосветных искусов, Из сонмища встреч на ветрах, До жалости помню индусов В их медленных жарких портах. Вот, выплыв как будто из штрека, Светясь первобытной красой. Сидят они возле твиндека Чумазой бригадой босой. В Бомбее-порту или Кочин, Где зной обжигает с утра, Они расторопны не очень, Зато побузить мастера. Потрудятся малость и – в спячку, Устелят телами причал. Проснутся, жуют свою жвачку, Наверно, чтоб тонус крепчал. Фанаты таинственной веры, Ведомые Буддой самим, За что-то среляют премьеров, А после стенают по ним. Костры погребального ада Сандалом и лавром горчат. Что жалость? Тут гневаться надо! Не знаю я... Боги молчат. 1998

СЕРБАМ

Нал пасхальной Европой вербы, А над Косовом полем – ал, Свора НАТО терзает сербов, Богатырски они стоят. Лезут немцы, грозят мадьяры, Помрачнел православный Спас. Изменили друзья-болгары, Полячишки предали враз. Нет надежд и на Киев с Ригой, И не в подлой Москве, видать, Надо в недрах Руси Великой На подмогу бойцов скликать. Вспомнят праведный грохот пушки, Светлый ангел взорлит во мгле. Мы придем к вам, придем, братушки, Как раздавим ворье в Кремле! «За славян!» – пробасит ракетчик. Гром и ужас, огонь и тьма... В Вашингтоне герой-минетчик Раньше срока сойдет с ума. Апрель 1999

В КОНЦЕ ВЕКА

За годы и жизнь примелькалась, Остыл камелек бытия, В дому никого не осталось, Лишь кошка да, стало быть, я. От войн, от политики стрессы, То правых, то левых шерстят. У деток свои интересы, Хоть, ладно, порой навестят. Всплывают забытые лица, Пирушки, былой тарарам... И кошка походкой царицы Гуляет по пыльным коврам. Замечу: «Не стыдно ли, Машка?» Но я ей плохой командир. Наестся, умоет мордашку И зелено смотрит на мир. Никто ей худого не скажет, На стылый балкон не шугнет. Под лампой настольною ляжет, Под стуки машинки заснет. И что нам «фонарь» и «аптека», «Ночь», «улица» – жизни венец? Руины ушедшего века Не так и страшны, наконец. 1999

ТАМАНСКИЙ МОТИВ

Поэту Виктору Жорнику

По курсу – Тамань! Напружинен «жигуль». Скользят ласточата – скольжением пуль. Прочней оплели тополей осьминоги Горячие ножны приморской дороги. Азовское – справа слагает катрены, На Черном – трагический плат Мельпомены, Гекзаметры вьет, будто скифов арканы. Осколками амфор желтеют лиманы. Мы едем. А небо сосудом Пандоры. Мы мчим. Будто кровь на полях – помидоры. По кромочке плавней – пожарищ зола. Там чудятся мне кальтербрунеры зла. Век горький. Исход. Мы на финише века, – В хитонах, в сандалиях древнего грека, В античном, суровом, божественном виде. "В Элладе ж ты, брат!" – как сказал Сердериди. Но кто промелькнул там? Околыша алость... Гусарский поручик? Мишель? Показалось... Промчали. Сравненья – опять! – фронтовые: Арбузы, как шашки лежат дымовые, И даль виноградников в небо воздета, И гроздья, и листья защитного цвета. Но – стоп! И ремни привязные – с плеча. Базар придорожный. Торговля. Бахча. – Погодь! – мой товарищ – на тормоз. И – нате! – Взорлил. И несет уж два солнца в обхвате Две сочные дыни, что брызнут вот-вот Медовой амброзией южных щедрот. Задаром! – товарищ в восторге, – Салют! У нас тут поэтов в лицо узнают!.. А мне уж блазнится мой северный город, Что злыми реформами нынче распорот, Там тоже базар, политкухонь грома, Но там и картох не дадут задарма! Летим! Нашей гонкой простор ошарашен. Пересыпь?! Давай к Лихоносову, наш он! Каких-нибудь два поворота всего – Поселок. С холма панорама: ого-о! Даль моря. И синь. И штормяга жестокий. И там где-то парус родной – одинокий... 1999

УТРО В СТАНИЦЕ

Вор что ль ходит? Собаки лают. Старотиторовка. Светает. В помидорах шуршит роса. Ядра груш не спелей осины. Занавеска из парусины. И с лампасами небеса. Вот Галина встает. И разом Расцветают горелки с газом, Шелестят лепестки огня. Наваждение сна, морока, Но хозяин уж греет оком Двор казачьего куреня. Стайка кур. воробьи в застрехе, Миг – и сыплются, как орехи, На тропиночку, где бахча, Где стрючки, как в петлицах ромбы. Где на ржавый осколок бомбы Песик Тимка глядит, урча. Нас Галина к столу сажает, Проломиться он угрожает От пельменей и пирогов. В дополнение – вин наличность. Виноград, козий сыр... Античность! Начинается пир богов! Песик Тимка как будто в трансе, Он встречал тут поэта-манси, Смотрит нынче на моряка. Обещаю тебе, мой псяра, Кость длиною до Краснодара, Толщиною – до Темрюка! Но хотел бы, коль мир возможен, Чтоб казак свой клинок из ножен Для сражений, атак не рвал, Чтобы вор не водился здешний, Чтоб Галина цвела черешней, И хозяин преуспевал. 1999