В конечном счете

Но Ле Руа ничего не знал. Никто ничего не знал.

— Ну и история, Марк! Чертовски скверная история!.. Вы с Женером так подходили друг другу. Ведь ты любил его? Да? Я тоже. Вот это человек, замечательный человек, человек большого масштаба… Как ты думаешь, что произошло?

— Не имею никакого представления.

— В самом деле?

— Женер очень устал. Иногда по вечерам он признавался мне, что дошел до предела.

— Пусть так, но что могло заставить его в течение каких-нибудь трех дней, от четырнадцатого до семнадцатого октября, полностью отказаться от своего положения… Хочешь знать мое мнение? Женер вышел в отставку не по собственной воле. Уж ты-то его знаешь. Разве такой человек, как он, станет сам себя топить?

— Да, по-моему, это возможно, — сказал Марк.

Он даже был тогда почти уверен в этом. Женер сдавал. Прошлой зимой ему пришлось лечь в клинику. Какая-то серьезная горловая операция. Рак? Выздоровление затянулось. В июне он женился на медицинской сестре, которая за ним ухаживала. Пополз устрашающий шепоток: «Рак, рак! Она бы не вышла за него замуж, если бы не рак… Она знает, что дни его сочтены…» Говорили, что эта женитьба доконает Женера: утверждали, что ей не тридцать, а двадцать пять, двадцать три, двадцать два. Ее так же охотно молодили, как старили бы в другой ситуации. Марк хорошо знал Бетти Женер. Это была высокая брюнетка, очень застенчивая, довольно красивая, хотя и немного грузная. Она преобразила жизнь Женера во всем, за исключением лечебного режима — здесь она придерживалась привычек, выработанных во время его пребывания в клинике: Женер жаловался, Бетти отказывалась его слушать, но обращалась с ним очень мягко. Она была полна к нему дружеского доверия и почтения, говорила ему «вы». Но никому и в голову не приходило, что она может быть влюблена в своего мужа. И то, что она не считала себя обязанной притворяться, вызывало уважение. Марк знал, что Бетти не раз пыталась уговорить Женера отказаться от всякой деятельности, и он подумал, что она, наконец, добилась своего. Ведь однажды вечером господин Женер сказал ему:

— В конечном счете вопреки общему мнению я считаю, что старик, умирающий на посту, отнюдь не возвышенное зрелище. Я постараюсь избежать такого отталкивающего конца. Как бы вы отнеслись к тому, чтобы работать с Мабори или Дандело?..

— Если бы вы были в этом хоть сколько-нибудь заинтересованы, господин Женер, — сказал Марк, — я скрепя сердце пошел бы на это.

Заранее было решено, что по возвращении из Мангейма Марк будет обедать у Женеров. Придя на бульвар Малерб, он был поражен счастливой улыбкой Бетти, выражением глубокого удовлетворения на ее лице, но глаза Женера были непроницаемы. И разговор за обедом ни разу не коснулся недавних событий. Марк подождал, пока они втроем не уселись в гостиной (впрочем, Бетти вскоре покинула их), чтобы начать доклад о своей поездке в Мангейм. Он говорил нейтральным тоном, словно со дня его отъезда в банке ничто не изменилось. Господин Женер улыбался, тихонько барабанил пальцами по ручке кресла и, только когда Марк кончил, сказал:

— Боже мой, Марк, вы ведь понимаете, что все это представляет теперь для меня только относительный интерес? Я полагаю, вы уже в курсе дела?

— Да, — ответил Марк. — Вы добровольно ушли в отставку?

Господин Женер продолжал улыбаться.

— Еще немного коньяку? Может быть, все-таки выпьете еще рюмку?

— Нет, спасибо. Разве не естественно, что меня интересует…

— Совершенно естественно. Но вы меня, надеюсь, не осудите, если я не отвечу на ваш вопрос?

— Значит, я должен считать ваш отказ ответить мне за ответ?

— Нет. — Господин Женер залпом осушил свою рюмку. — Я не могу утверждать, что ушел в отставку добровольно.

Марк не задал ни одного вопроса относительно причин, вызвавших падение Женера. Но в действительности он был глубоко задет тем, что Женер скрыл от него готовящуюся отставку. Обычно именно Марк первым разгадывал махинации, направленные против банка или лично против Женера, и именно он предупреждал своего шефа о надвигающихся опасностях.

— Я полагаю, все решилось очень быстро?

— Да, Марк, очень, очень быстро.

Как-то раз, с год назад, Женер сказал Марку:

— Быть может, ваша карьера слишком тесно связана с моим именем. Я не уйду из банка, не получив гарантии относительно прочности вашего положения. Я поставлю это обязательным условием при моем уходе.

С тех пор Женер ни разу не касался этого вопроса.

— Кто такой этот Драпье?

— Сам по себе он мало что значит. Это только имя.

— Кто его поддерживает?

— Мексиканская группа. — Господин Женер почему-то вздохнул. — А что такое Мексика? Все это… Короче говоря, Марк, мне очень грустно, бесконечно грустно. Вот это я и хотел вам сказать. С этого мне и следовало начать. Меня терзают мысли о вас.

— Не беспокойтесь обо мне, — сказал Марк. — Конечно, у этого Драпье есть свой штат?

— Нет, он никогда не занимался банковскими делами. Я… Вы хотите меня еще о чем-нибудь спросить?

— Нет, господин Женер, спасибо. Лучше всего будет, если я сам уйду из банка, не правда ли?

— Нет, Марк.

— Вы искренне считаете, что мне следует остаться?

— Да.

— Вы же знаете, что я совершенно не способен на двойную игру и тому подобные вещи.

— Бог свидетель, — произнес господин Женер, закрывая глаза, — ничего такого у меня и в мыслях не было. Вы можете не верить мне, Марк, но я к вам очень привязан. Слишком привязан, чтобы…

— Я знаю, — сказал Марк. — Извините меня, пожалуйста.

Они долго молчали.

— Как поживает ваша матушка? — спросил, наконец, господин Женер. Потом осведомился о здоровье Денизы.

Марку показалось, что старик в этот вечер слишком уж старался показать свою доброту.

Закрывая двери гаража, Марк посмотрел на часы. Было четыре часа двадцать восемь минут. Он сообразил, что успеет заехать к себе домой и сделать все, что нужно, до заседания совета. Небо было темное. Ветер, казалось, еще более сильный, нежели ночью, все дул и дул, перекрывая своим диким воем, ставшим уже почти непрерывным, треск веток, стук плохо подвешенной ставни на фасаде соседнего дома и тысячу других звуков, к которым Марк прислушивался всю ночь.

Колеса машины буксовали на глинистом подъеме. Мотор чихал. Выбравшись на шоссе, Марк зажег фары и прибавил скорость. Начался дождь — капли застучали по ветровому стеклу автомобиля. Он включил «дворники», но резинки были давно истерты, и рычаги чертили на стекле грязные неровные дуги, сквозь которые было плохо видно. Машина у него была старая, выпуска сорок восьмого года. Он купил ее на свои первые сбережения, по лицензии, которую достал ему господин Женер. Теперь, когда он видел во дворе банка свою машину с помятыми крыльями и заржавленным никелем, стоящую рядом с шикарными, сверкающими даже под снегом «4CV» и «Аронда» служащих, которые получали четыреста тысяч франков в месяц, ему делалось немного стыдно. На окраине Немура Марк остановился у бензоколонки. Согнувшись в три погибели и накрывшись с головой плащом, полы которого хлопали от ветра, к машине подбежал заправщик.

— О! Доброе утро, господин Этьен! — с жаром воскликнул он.

Этот заправщик ничем не отличался от других бензозаправщиков на Голубом шоссе. Марк уже раза три брал у него бензин, но он и не подозревал, что тот знает его фамилию. Он дал заправщику ключи и, ожидая, пока наполнится бак, включил приемник. Дождь по-прежнему бил в стекла.

Марк подумал (вернее, отметил про себя, словно речь шла не о нем, а о ком-то другом), что он не отказался от борьбы. «Передо мной даже не встает такой вопрос. Я ни минуты не сомневаюсь в том, что пойду до конца». Он был одинок. Да, он не просто чувствовал себя одиноким, он и в самом деле был одинок. Марк вспомнил выражение чрезмерной доброты на лице Женера и подумал: «Вот оно, одиночество: от него не спасает привязанность других». Ведь Женер всегда относился к нему с добротой. Альфонс Женер любил Марка, как сына. Вернее, думал, что любил бы так сына — у Женера никогда не было детей.

— Готово дело, — сказал заправщик, протягивая Марку ключи. — Вы всегда поднимаетесь ни свет ни заря!

— Да, всегда.

— Я как раз подогрел кофе. Хотите чашечку?

— Да нет, спасибо, я… — Марка всегда удивляла любезность посторонних людей.

— Жаль, — сказал заправщик. — Ну, как-нибудь в другой раз… Между прочим, я хорошо знал вашего отца. Он работал вместе с моим в обществе «Секанез». Они сидели в одной комнате. Моя фамилия Робен.

— Да, — ответил Марк, — как же, прекрасно помню.