В координатах мифа

Город ты мой единственный

Четное и нечетное – улицы арифметика.– Не говори мне лишнего, ведь все равно – не то! —В красном трамвае с рожками – шумные безбилетники.В зыбком морозном мареве – клетчатые пальто…– Как не поверить в лучшее, если в кармане – семечки,Город мой, отпечатанный в памяти навсегда —старой ушанкой кроличьей, булочкой трехкопеечной,струнными переборами, искрами в проводах…«Винный», «Пивной», «Закусочный», в меру обезображенныйпряным закатным соусом; кухонный шут и враль…– Город ты мой единственный, памятью приукрашенный,был ты таким «безбашенным» —выл в голове февраль…Хватит. Откуролесили. Впору бы образумиться…Время упругим яблоком катится в никуда.…Но за подкладкой Города, в тесном кармане улицыпрячется сумасбродная – только моя – звезда…Капли летят за шиворот. Ветром лицо исколото.Желтый фонарь качается. Мокрая тень дрожит…– Город ты мой единственный,ну, извини – какого тылешего бестолкового – стал мне таким чужим?Что остается? – Вымокшей тенью бродить по улицам,жадно курить и сплевывать в черные пасти луж.Город ты мой простуженный, что же ты так нахмурился?Сколько в тебе утоплено эдаких «мертвых» душ?

Начинается с детства…

Шебутная весна беспричинна, синична.Во дворе на заре проросла трын-трава.Город Н-ск, привокзально-базарно-циничный.Время спит. Полутени свились в кружева.Утро капает медом. Успеть бы согреться,окунувшись туда, где… тебя уже нет.Где гуляет по крышам беспечное детство…Небо. Ветер. Каникулы. Новый мопед.Вислоуха надежда, а счастье усато —полосато. И можно витать в облаках.И синяк в пол-лица повышает твой статус,как петарда в кармане да в гипсе рука.И с раскрытым зонтом ты стоишь на балконе.Гомонит под окном детвора со двора.Можно просто сбежать, и тебя не догонят…– Ну, давай, десантура! Рискни «на ура»! —Во дворе пацаны. И куда тебе деться? —Ты летишь в трын-траву, на которой роса…Так любая судьба начинается с детства,как родной алфавит начинается с «А».Ты пока черновик. Ты еще не дописан,до конца не обжит, не зачитан до дыр…Утро тлеет, алея, как ягода тиса.Ты крупнеешь, но мельче становится мир.Небо больше не пахнет грозой и рябиной,подмороженным яблоком, ливнем грибным…И теперь ты краснеешь за «подвиги» сына…Время спит. Полутени свиваются в дым.

«Зайцы»

Бродит вечер по городу праздным скитальцем.Спеет май. Во дворах зацветает сирень.Мы садимся в трамвай – безбилетные «зайцы».За душой – ни шиша, в головах – дребедень.От того ли, что в воздухе терпко и звонко,потому ли, что кровь будоражит весна,так охота в подъезде поджечь фотопленкуи соседку-гюрзу оплевать из окна…– Извините, пожалуйста, не обижайтесь!Будет время покаяться в этих грехах.Мы для мам и для пап – ненаглядные «зайцы».Все еще впереди. Все пока впопыхах.Мы еще на себя до конца не похожи.Но все тише и вкрадчивей шепот листвы…– Извините, пожалуйста, те, кто дорожевсех и вся…но не все уже слышат, увы…Память теплой ладонью к щеке прикоснется,пощекочет виски – по-цыплячьи желта,как пушок над губой возмужавшего солнца,как смолистая плоть молодого листа,из которого вызреет спелое лето…– Оглянитесь, пожалуйста, снова весна…но неловко в трамвай заходить без билета…и в подъезде дымить…и плевать из окна…

Где-то бесконечно далеко…

Где-то бесконечно далеко,где светло и радостно до дрожи,мы с тобой – чисты и тонкокожи —шлепаем по лужам босиком.И плевать, что двойка в дневнике!Облака, как сахарная вата.На стакан воды из автомататри копейки сжаты в кулаке.Дома, всем смертям наперекор,суетятся бабушка и мама.Краденое счастье из карманападает стыдливо на ковер…а потом…не то чтобы черта,и не то чтоб даже и преграда…просто миг – и ничего не надо,просто вдруг не видно ни черта.Топчешься, не помня о себе,кулаком в чужие двери лупишь…в темноте нечаянно наступишьна ногу растерянной Судьбе…– Это ты?а может… это я? —Все мы так похожи-непохожи…Как тепло…и радостно до дрожи,будто видишь с берега маяк…будто «бесконечно далеко»очень даже близко…дома – мама…мятный леденец под языком…много счастья —полные карманы…

Памяти мамы

…И когда онколог развел руками…и хлестнула черная полосапо судьбе… и дымными облаками занеслобольничные корпуса —в жуткий миг, когда умерла надеждаи пахнуло ужасом и концом,этот мир остался таким, как прежде!– Так хотелось плюнуть ему в лицо!…И меня шатало – от слез и водки.Сигаретный пепел летел в глаза.Пьяный двор качался разбитой лодкой.– Мама, сколько нужно тебе сказать!Сохранить тебя – до последней пяди!…А потом… моя неживая теньнаступала на ноги тем, кто сзади —в похоронный хмурый осенний день.Только боль – по горло, тоска – по поясда в пустынном небе – никчемный свет.Так чего-то ждешь, опоздав на поезд,и ненужный держишь в руке билет……И опять рождается по привычкеновый март, готовый пуститься вскачь.Акварельно, ветрено и синично!Несомненно, время – хороший врач.Но со мной – мои «болевые точки».И как нерв искрящий – моя звезда,невзначай застрявшая в междустрочье.И «кривая» вывезла не туда.И до боли ясно – не быть Поэтом(что ни слово – рублено топором)…– Только, мама… где же твои заветы?Где-то там – у вечности под ребром?Ты прости, во мне тебя слишком мало,я хочу не сбыться, а просто – быть.Не смогу я жить по твоим лекалам,не сверну с дороги своей судьбы.Я – чужой Вселенной слепой осколок,потерявший веру в благую весть.Если Бог безмолвствует, как онколог,как-то глупо спрашивать: «Шансы есть?»…

«Незачет»

…В этот двор вернуться – в свое начало.Во дворе – пернатая чехарда.Мой бумажный кораблик приплыл к причалу;на борту написано «НЕ БЕДА».Ерунда написана – не «ПОБЕДА».Поделом мне, в общем-то, поделом!…А кому-то мама кричит: «Обедать!»– Все такой же двор. И такой же дом —неизменно-желтый, пятиэтажный.Из окна открытого – чей-то взгляд…это мой ровесник – такой вчерашнийи бесстрашный как… тридцать лет назад.У моих ровесников все достойно.Наступает срок собирать плоды…Отчего ж не завидно и не больно?– Совершенно искренне – «до звезды»!И в пустых карманах ветрам не тесно,но судьба-зануда опять ворчит —говорит, такие, как я – не к месту.Посылает к черту на куличи.Говорит, что каши со мной не сваришь,что и бесу не надо такой родни! —Я, как волк тамбовский – плохой товарищ.Тут и спорить не о чем. Извини.—И слова в висках – как удары гонга.И опять за пазухой – ни шиша.И помятым шариком для пинг-понгапод подошвой жизни хрустит душа.И опять до ужаса неохота колошматитьрифмами наугадветряные мельницы Дон Кихота —те, что машут крыльями и… летят…И от этого вряд ли найдется средство.Не по всякой шкуре судьбы клеймо.…Хорошо сидеть на скамейке детства,где такое вкусное «Эскимо»,все, что всуе сказано, забывая.Да и то, что было, теперь не в счет.Вот и все. Бывает же так… бывает.«Незачет» по жизни мне… Не-за-чет.

«Висс бус лаби» [2]

Моему другу

Инге Д.

…А лучшего вовеки не найдешь ты; пусть этим никогоне удивишь. Гуляет кот (не тот, который «ешкин»)по Городу (который – не Париж.) Свобода? – Ну…какая, блин, Свобода! Здесь проросли друг в другана века, хоть не сказать, что – братские – народы,но слышащие оба языка.«Гудят» соседи. Ванька бросил Янке, все «точки»расставляя кулаком: «На кой мне в Риге – НАТО-вскиетанки?! И Запад окаянный мне – на кой?!» —И не расслышать, что ответил Янка… – а надо ли?– Рассеялся туман… и, верь-не верь, они поют…«Смуглянку»… и тут же —«Кур ту тэци, гайлит манс» [3] …Стучит в висках рассеянное время. Идут часы,отмеривая пульс. Пусть нет войны не знавшихпоколений, но… все равно – на всех не хватит пуль.…как страшно убегать от сновидений. Вот форточкаоткрытая дрожит. Вот кот урчит. Вот грудь сосетмладенец. Здесь каждый вдох и выдох – это жизнь.Ты слышишь? – Море стонет в трубах ржавых…а Город бьется рыбой на мели.Молюсь, чтоб никакие «сверхдержавы»его не сдули – перышком – с земли…Храни, судьба! Не будь со мной в разладе!…сегодня —без особенных причин – сказал мне старыйдворник: «Висс бус лаби!» и залучился нитямиморщин. Кипит весна живым подкожным соком,распахивает душу сквозняком.…И я иду в «прекрасное далеко» – с китайскимкамуфляжным рюкзаком.

2

Все будет хорошо (латышск..)

3

Известная латышская песня.

Дымы отечеств

Все мимолетно и непоправимо.Лохмотьями – на шпилях— облака.Отечество клокочет едким дымомв прокуренной груди товарняка.В ознобе Город; каждый перекрестоквздыхает: «Лишь бы не было войны!»…– А помнишь? —мы в безумных девяностыхвзрослели на развалинах Страны…Наш мир, давно потерянный, не рухнет.Нам – по большому счету – все равно,когда и с кем на тех же самых кухняхпить то же полугорькое вино. —За то… чтобы у стен отсохли уши,чтоб слово закипело, как слеза…а Бог молчит, с прищуром глядя в души —в который раз не знает, что сказать. —Возьмет— по паре – всех (как при Потопе),чтоб каждый удивлялся, что – живой,пока по угасающей Европегуляет призрак Третьей мировой…и мимо проплывают чьи-то лица —глаза в глаза – сплошной «лицеворот».…но будет перевернута страница.…И Стрелочник часы переведет.…А время… —ни черта оно не лечит! —«Мгновения… как пули у виска»…– Давай покурим, все «дымы отечеств»бесстыдно выдыхая в облака…

Солнцем – на синем…

…Впереди – колокольно-ржаная Россия.Купола – по глазам! – Так пронзительно-ясно.(Все казалось мне писаным солнцем – на синем…оказалось: все писано гарью – на красном…)Если плачешь, к стволу припадая – береза;чтоб повеситься – больше подходит осина. Назаблеванной скатерти – пьяные слезы. «Да какого тыляда рыдаешь по сыну? – Ведь вернулся. Уже восемьмесяцев – дома. Цел-здоров. Нет работы? —Найдется халтура!» (Объяснять им, что значит —с «чеченским синдромом» – все равно чтодоказывать: пуля – не дура.) Нет, не дура. У пули —другая натура…Делу – время. Страна продается «по таксе». Наэлитной Рублевке – своя «субкультура». На страницеистории – жирная клякса. На воде, значит – вилами:«равному – равный»? – Прокричать бы навзрыд:«За Державу обидно!» – Все казалось мне писаннымложью на правде, а подложная правда казаласьпостыдной…От себя убегая, дрожишь на перроне.И душа умирает, себе же – чужая.Тут не то что слезы – и плевка не обронишь!..«Посошок». Без закуски.– Меня уважаешь?!…Бездорожье, бурьяны, кресты на погостах,все быстрее мелькая, проносятся мимо.Время смыло оттенки лихих девяностых…и российское знамя взлетело над Крымом.…Но хлыстом по спине ветер смерти – с Донбасса.– Сохрани пацанов! Не пускай их из дома! —Чтоб дожди не стонали над «пушечным мясом»!…И повсюду – раскаты весеннего грома.Пусть мужик перекрестится (…грянет – не грянет?)От разбитого тракта до неба – Россия…Я стою на коленях, а в горьком тумане —купола, купола… —золотые. На синем.

Шурави [4]

Моим друзьям, прошедшим Афганскую войну, посвящается.

На посту – караульный. В горах – засада.И трассируют пули. И ночь светла.Спит вповалку взвод (наконец – прохлада),но не спит в Кабуле Наджибулла.В офицерском блоке бренчит гитара…– Ты, браток, до дембеля продержись! —А потом – в Ташкент, и домой – в Самару.Под горой – арык. За арыком – жизнь.…В кишлаках меняют гашиш на мясо,ткут ковры, рожают, растят бачат…Но кровавым заревом опоясан —за хребтом разбитым – Джелалабад.А с утра – жара. На зубах горячей сладковатойпылью скрипит Афган.– Здесь война, солдат. На войне не плачут.Отгорюешь после. Терпи, братан!…Стал осколком памяти для кого-то,упорхнувший облаком с этих гор,рядовой 4-й саперной роты.(Потому что первым идет сапер.)Здесь одна война, и одна дорога —вдоль ущелья. «Духи» смелей и злейоттого, что профиль чужого Богаотпечатан пламенем на скале.…А в «зеленке», в утренней дымной сини —бородатый снайпер. В прицеле – жизнь.Но парнишке кажется: там —Россия разметала косы шуршащей ржи…и уже как будто дрожит над пашней —соловьиной зыбью – афганский жар.Шурави светло… и почти не страшно…но вздыхает эхо: «Аллах акбар!»– Спи, Бача [5] ! – в неполные девятнадцать.Пусть стакан наполненный будет пуст. —Третий тост. Измученный Ан-12принимает свой неподъемный грузи летит домой, где опять о чести говорят с трибун,где гремит оркестр…– Как живешь ты, Родина, с грузом 200?Как ты тащишь цинковый этот крест?Четверть века кто-то, хрипя от боли,видит сны, проросшие на крови.И, пронзая душу, над голым полемострым клином тянутся… шурави.И колотят годы в плечо, с отдачей.На плите гранитной горит свеча.– Третий тост, братан. Шурави не плачут.Отгорюешь после. Терпи, Бача.

4

Шурави – в переводе с арабского – «советский». Распространенное обращение воинов-афганцев друг к другу.

5

Бача – в переводе на русский – «парень», «мальчик». Обращение ветеранов Афганской войны друг к другу (особый знак единства.)

Постновогоднее

Зимний город – осколок чужого наследства —прижигает лицо, как пчелиный укус,и хрустит на зубах карамелькой из детства. —Хорошо… – на не слишком взыскательный вкус.Хорошо… – потому что рукой – до Парижа.Над Монмартром – луна. И вино – дотемна.Кто сказал, что далекая Родина – ближе? —«…был ли мальчик?»(ну, в смысле – была ли Страна?)…Отболеть-отгореть-улететь в «несознанку» —все нормально, все средства давно хороши.Ты, как Маугли, прячущий волчью изнанку —в камуфляже глухой человечьей души.Да куда ж – от себя? Доживай иноверцем,догорая костром на чужом берегу.Продолжайся – ожогом на чьем-нибудь сердце,беглой строчкой, пунктиром лыжни на снегу…Белый город мятежные мысли хоронит.И уже однозначно – тебе не родня —пассажиры на гулком метельном перроне.И… да здравствует Родина!..Пусть… – без меня.