В краю лесов

Шатер над ее головой зеленел последней зеленью и был так плотен, без единой прорехи, сквозь которую мог бы ворваться солнечный луч, что в самой чащобе царил мрак, какого никогда не бывает в зимнем лесу. Но там, где лес расступался, все было видно кругом. Лето подходило к концу, и в каждом луче солнца весело плясала мошкара; трава отяжелела, унизанная каплями росы; из низин после ливней тянуло сыростью и вечерней прохладой.

Деревья, кусты, трава - все было точно заколдовано в этот предвечерний час. Облаченный в зеленую тяжелую плоть, лес был полон об эту пору фантастических чудес, не то что зимний, сквозной, являющий взору только путаницу линий. Гладкие лаковые листья глядели, точно безвекие, слепые глаза; угасающие лучи, пробравшиеся с трудом в этот зашторенный мрак, освещали там и сям странные, жуткие лица и фигуры; полоски неба в нижнем ярусе леса между голыми стволами были точно призраки, а верхушки кустов колебались, как тонкие, узкие языки.

Но страхи Грейс порождались отнюдь не игрой воображения; она замечала, конечно, преображенный вечерними тенями лес, но мимоходом. Грейс старалась идти как можно тише, неслышно ступая по мягкому мху и траве, обходя лысые, не устланные листвой места. Один-два раза она остановилась, затаив дыхание; ей чудилось, что за биением сердца она различает скрип экипажа Фитцпирса, въезжающего в ворота отцовской усадьбы. И она опять чуть не бегом устремлялась вперед.

Хинтокский лес - угодья миссис Чармонд - скоро остался позади. Он отделялся от остального леса бровкой, по которой шла когда-то живая изгородь, засохшая уже давно от недостатка солнца. Грейс шла очень осторожно, не испытывая обычной радости, сопутствующей таким дальним прогулкам. Она не боялась лесных опасностей; ее страшило то, что могло бы помешать ее бегству и возвратить домой.

Она прошла уже мили три-четыре, когда вдали за деревьями замелькал вдруг желанный огонек, предвещающий путнику кров и отдых. Он был так мал, что пришелец из чужих краев мог бы подумать, не злоумышленник ли зажег его; но Грейс именно к нему и стремилась. Она пошла быстрее, и скоро стали различимы за деревьями контуры какого-то строения.

Это была лесная хижина под четырехскатной крышей с трубой посредине. В прежние времена, когда древесный уголь был единственным топливом в этих краях, она служила приютом угольщиков. Ее окружал небольшой огороженный дворик, затененный деревьями, где по этой причине не росли ни цветы, ни овощи. Грейс подошла к окну, в котором светился огонек (ставни еще не были закрыты) и заглянула внутрь.

В хижине была всего одна комната, бывшая одновременно кухней, гостиной и спальней; земляной, точнее, посыпанный песком пол был неровный, весь в выбоинах от долголетней службы, так что немудреная мебель вся стояла вкривь и вкось, а стол был покатый, как ученическая парта. В очаге горел огонь, над которым запекалась подвешенная на шнурке тушка большого кролика. Уинтерборн стоял перед очагом, опершись рукой на полку и глядя на жарившуюся дичь; он сосредоточился на какой-то мысли, но по выражению его лица трудно было сказать на какой; одно было ясно, что мысли его далеко отсюда. Грейс подумала, что Джайлс изменился со времени их последней встречи. Лицо у него сильно осунулось, но Грейс в неярком свете очага не заметила этого.

Грейс вздохнула с облегчением, достигнув места, куда стремилась. Она подошла к двери и тихонько постучала.

Уинтерборн, привыкший к шорохам леса, стуку дятла и голосам лесных зверушек, не обратил внимания на легкий звук за дверью, и Грейс постучала еще раз. Уинтерборн услкхал и открыл дверь.

Когда свет из комнаты озарил ее лицо, он от неожиданности стоял секунду точно громом пораженный; потом, едва понимая, что делает, переступил порог и взял обе ее руки в свои, а сердце его замирало от изумления, радости, тревоги и печали. С Грейс творилось то же самое; даже сегодняшнее потрясение не могло заслонить радости свидания с Уинтерборном.

Так они стояли. Ручьи слез катились по их лицам, белым как мел, от горького, щемящего душу восторга, пока наконец Джайлс прошептал: "Входи".

– Нет, нет, Джайлс!

– поспешно запротестовала она, отступая от двери. Я шла мимо... и решила поговорить с тобой. Но я не войду в дом. Ты не мог бы проводить меня? А то мне страшно. Я хочу окольным путем дойти до Шертона. А оттуда в Эксбери. Там живет моя школьная подруга. Но одной мне страшно идти в Шертон. Не можешь ли ты проводить меня немного? Не осуждай меня, Джайлс, и не обижайся! Мне ничего не оставалось, как прийти к тебе, потому что мне ведь не к кому больше обратиться за помощью. Три месяца назад ты был моим возлюбленным, теперь ты только мой друг. Закон встал между нами и наложил запрет на то, что было нашей мечтой. Ей не суждено сбыться. Но мы ведь можем вести себя достойно, и ты на один коротенький час станешь моим защитником. У меня нет больше никого...

Грейс не в силах была произнести больше ни слова. Зажав ладонью глаза, чтобы сдержать слезы, она беззвучно плакала; ни всхлипывание, ни рыдание не вырвалось из ее груди; Уинтерборн взял другую ее руку в свои.

– Что случилось?
– ласково спросил он.

– Он вернулся.

Наступила могильная тишина. Наконец Уинтерборн проговорил:

– Ты хочешь, Грейс, чтобы я помог тебе бежать?

– Да, - ответила она.
– Когда дело справедливо, условности не имеют значения. Я сказала себе: Джайлсу я могу довериться.

Уинтерборн понял из этих слов, что Грейс так и не узнала о его предательстве, если можно так назвать то сладостное злодеяние, которое он совершил в один из первых дней лета, ставший последним днем их любви; полный раскаяния, Джайлс искал случая загладить вину, и вот теперь случай такой представился.

– Идем, - сказал он.
– Я только зажгу фонарь.

Он потянулся за фонарем, висевшим на вбитом в стену гвозде; рука его дрожала, но Грейс не заметила этого; ей и в голову не пришло, что выполнение ее просьбы угрожает здоровью Джайлса, который еще не совсем поправился для подобных подвигов самопожертвования.

Фонарь засветили, и Грейс с Уинтерборном отправились в путь.

ГЛАВА XLI

Первую сотню ярдов они проделали под сомкнутыми, неподвижными кронами, в чьих маковках уже шуршали первые капли дождя. Когда они вышли на просеку, лил проливной дождь.

– Как неприятно!
– сказала Грейс, силясь улыбнуться, чтобы скрыть охватившее ее беспокойство.

Уинтерборн остановился.

– Грейс, - сказал он, сохраняя сугубо деловой тон, что ему плохо удавалось, - ты не должна идти сегодня в Шертон.

– Но это необходимо.

– Почему? Это ведь девять миль отсюда.

– В самом деле, почему?
– после недолгого молчания проговорила Грейс. Что такое для меня моя репутация?

– Послушай, а ты не можешь... вернуться к твоему...

– Нет, нет, нет! Не заставляй и ты меня возвращаться, - воскликнула Грейс так горестно, что у Уинтерборна сжалось сердце.

– Тогда идем обратно, - сказал он.

Они медленно пошли к хижине Уинтерборна и опять остановились на пороге.

– Этот дом с этой минуты не мой, а твой, - решительно заявил Уинтерборн.
– У меня есть поблизости уютный уголок, где я прекрасно устроюсь на время.

Лицо Грейс опечалилось.

– О, - прошептала она, поняв, что предлагает Уинтерборн.
– Что я наделала!

Из двери потянуло горелым, и Уинтерборн заглянул в окно. Молодой кролик, его недельный запас еды, начал обугливаться.

– Иди, пожалуйста, в дом, - сказал Уинтерборн Грейс, - и сними кролика с огня. Потом занимайся чем хочешь. Я ухожу. В доме ты найдешь все необходимое.

– Но, Джайлс, как же твой ужин!
– воскликнула Грейс.
– Лучше я пойду в твой уютный уголок. Мне ведь только до утра.