В краю танцующих хариусов. Роска

А почему была? Разве ее нет сейчас?

Где-то, конечно, есть. Только Васька никак не может ее найти. Охотился он как-то на Щучьем озере. Дело утром было. Солнце еще не взошло, но уже высветило вершины дальних сопок. На озере туман, словно пуховая подушка. В тумане гагара полощется, чистит свои перья. У берега играют маленькие рыбки. А в ольховнике посвистывает рябчик, зовет свою курочку:

«Ти-и-ить, ти-и-ить!»

Дай, думает Васька, подманю рябчика. Искать рябчика в тайге дело хлопотное, перышки у него серые, словно кора на деревьях. Затаится на ветке — сто раз мимо пройдешь, а все равно не заметишь.

Вырезал Васька Чирок из тальниковой ветки манок-свистульку и давай свистеть: «Ти-и-ить! Ти-и-ить!» Рябчик в ответ: «Ти-и-ить! Ти-и-ить!»

— Чудеса! — радуется Васька. — Это рябчик думает, что здесь, в кустах, сидит, курочка. Сейчас он прилетит прямо ко мне.

И еще старательнее дует в манок. Рябчик отозвался еще раз, потом вдруг тревожно свистнул и замолчал. Наверно, Васька чем-то насторожил его. Сидит рябчик на ветке и молчит. Совсем рядом притаился, а все равно не разглядеть. Васька же, знай, старается: «Ти-и-ить! Ти-и-ить!»

Вдруг откуда ни возьмись налетела сова. Огромная, рыжая. Ударила крыльями по лицу, схватила когтями шапку и в кусты. Пока Васька пришел в себя, пока схватился за ружье, совы и след простыл. Улетела разбойница и унесла с собою шапку. С тех пор Чирок ходит на охоту в фуражке.

— Ну ее, эту шапку, — говорит он. — Хорошо, сова позарилась на нее, а если бы рысь или росомаха? Они ведь тоже уважают зайчатину.

Васькины ключи

Долина, в которой лежит наш поселок, знаменита тем, что в ней прямо из-под земли бьют горячие ключи. В таком ключе можно запросто сварить несколько картошин или узелок рисовой каши. И еще вдоль этой долины проходит птичья дорога, которой утки, гуси, кулики и даже лебеди осенью летят в теплые края, весной — обратно.

Первыми летят кулики, через неделю гуси с утками, затем уже лебеди. Когда пролетают лебеди, наступают морозы и уже зима.

Путь у птиц неблизкий. Одни зимуют в Африке, другие в Австралии, третьи еще дальше. Летят птицы ночью и на рассвете, а днем отдыхают на озерах и реках. Здесь они кормятся, спят, приводят в порядок оперение. Такие места я называю птичьими станциями. На Щучьем озере останавливаются черни, турпаны, свиязи. Гремучий плес нравится чиркам и шилохвостям. Гуси отдыхают на Лосином болоте. Гусь птица осторожная и садится только в открытых местах. Снова же корму на болоте много: шикша, голубика, разная трава.

А вот кулики в нашей долине не имели никакой станции. Шумнут над головой, пропищат жалобно «Ти-ви-ти! Ти-ви-ти!» и направляются к перевалу. Хоть и уставшие, и есть хочется, а нужно лететь дальше. Даже немного обидно за них.

И вдруг станция появилась. Соорудил ее мой товарищ Васька Чирок. Он и в самом деле немного похож на чирка. Небольшой, остроглазый, и нос лопаткой.

Как выстроили у нас животноводческую ферму, бригадир Дал Ваське задание осушить торфяник. Сел тот на бульдозер и прокопал вдоль торфяника глубокую канаву. Вода сбежала в эту канаву, и стал торф легким да ломким до удивления. Чуть пальцем придавишь — он уже крошится. Этот торф потом у нас вместо удобрения рассеивали по полям.

Пробивая канаву, Васька нечаянно открыл теплые ключи. Никто и не предполагал, что они там могут быть. А вот, гляди, как достиг двухметровой глубины, так ключи и заструились.

Чирок спрыгнул с бульдозера, сунул руку в воду, а она до того теплая, словно ее подогрели. В такой воде, конечно, картошки не сварить, но канава не замерзает никогда. Мороз под пятьдесят градусов, река до самого дна схватилась льдом, а в пробитой Чирком канаве только пар гуще берется. Нигде ни одной льдинки.

И стали останавливаться каждую весну здесь кулики на отдых. Придешь вечером к торфянику — тут тебе и перевозчики, и улиты, и турухтаны. Бегают вдоль канавы, добывают червяков длинными клювами прямо из-под земли. Шумно, колготно.

Так что теперь у нас появилась и куличиная станция. А называется она Васькины Ключи. Хорошо называется, не правда ли?

Зима и лето

С вечера ударил такой мороз, что заводь напротив избушки покрылась льдом и, чтобы набрать воды, пришлось спускаться к перекату. Пока ходил за водой, вспугнул полярную сову и вытоптал зайца. Огромная птица подпустила меня совсем близко, угрожающе щелкнула клювом и улетела к болоту. Я проводил ее взглядом, ступил несколько шагов, и здесь прямо из-под ног выскочил заяц. Наверное, он прятался под выброшенными половодьем деревьями, а эта сова на него охотилась.

Зверек давно приготовился к зиме, сменив короткую серую шерсть на белую а снега все нет. Вот он и отсиживается у реки. Здесь много старых завалов, рядом густой тальник — подкрасться к косому трудно.

И жил бы спокойно даже в такое бесснежье, если бы не сова. Каждую зиму она прилетает сюда из-за Полярного круга и нагоняет страх на все живущее у моей избушки.

К утру потеплело и пошел снег. Я обрадовался за зайца, но лишь взошло солнце, снег растаял, над головой целым роем закружилась мошка. На спуске к реке ожил застывший было ручеек и раскрылись одуванчики.

Значит, сегодня ночью сова опять будет охотиться за зайцем, а тот до утра будет дрожать в своей утайке, радуясь каждой упавшей с неба снежинке. Днем солнце в свою очередь будет охотиться за снежинками, и что за ночь нападает, обязательно к вечеру растопит. Даже следочка не оставит.

Вот так и кружат у моей избушки зима и лето. То один придет в гости, то другой. И каждый не прочь остаться надолго. Но у лета уже нет силы, чтобы прогнать зиму, а у зимы еще нет ее, чтобы расправиться с летом. Жить же рядышком мирно да дружно им не положено.

Одержимость

Глубокая осень. Лежу на ковре из березовых листьев и смотрю в небо. В нескольких шагах от меня под высоким тополем памятник вулканологу Былинкиной. Девушка поднялась на вулкан Ключевской и погибла. Через голые ветки проглядывает этот вулкан. Чуть ниже курящейся вершины белеет гряда заснеженных гольцов.

Интересно, что ее туда повело? Ведь знала же, что может погибнуть, и вряд ли была уверена, что в то свое последнее восхождение откроет тайны всех вулканов. Но все равно пошла.

Надо мною пролетают редкие пушинки. Иногда ветер отрывает лоскуток тонкой березовой коры, тот взлетает и устремляется за одной из пушинок, словно хочет догнать ее. Но скоро запал кончается и лоскуток стыдливо опускается на землю. Пушинка же блеснет серебром и растает, будто смеется над неудачником.

Вчера ветер тянул вдоль долины и эти пушинки летели целыми стайками. Каждая из них несла маленькое семечко. Значит, через год-другой там, в верховьях долины, среди зарослей иван-чая, пижмы и тысячелистника проглянут золотистые, так похожие на маленькие солнца цветы.