В Крым на велосипедах. Сборник рассказов

Я неотрывно смотрел на картину, и к удивлению вдруг увидел, что медведи ожили. Оба медвежонка слезли с дерева и вместе с третьим и медведицей с любопытством смотрели на меня. Я их совсем не боялся, потому что они были маленькими, да к тому же не знал, насколько опасны эти звери. Для меня они были всего лишь добродушными героями русских сказок.

И я разговаривал с ними о чем-то, пока вдруг передо мной не предстало усталое лицо мамы:

– Он бредит, – сказала она отцу, стоявшему рядом, и заплакала.

Я засыпал и просыпался, и снова и снова неотрывно смотрел на картину то ли во сне, то ли наяву. Но медведи уже были на своих местах, и не хотели разговаривать со мной. А за окном крупными хлопьями медленно-медленно падал снег. Первый снег в том году.

– Кальт васэр, кальт васэр, – отчетливо услышал голоса в соседней комнате.

– Я не понимаю, – послышался голос матери.

– Мама, холодной воды! – перевел для матери слова немцев. Она вдруг вбежала в комнату и потрогала мой влажный лоб.

– Слава богу, очнулся. Ты хочешь холодной воды? Тебе нельзя, сыночек. Я принесу сейчас теплую.

– Мама, это немцы хотят холодной воды, – сказал матери, которая стояла, наклонившись надо мной, и радостно улыбалась.

Но к вечеру мне стало совсем плохо.

– Почти сорок, – сказала мама, глянув на градусник, – Врач сказал, надо везти в больницу, – услышал ее слова и снова уснул.

Я проснулся и не понял, где нахожусь. Было темно, и еще, мне показалось, что кровать подо мной движется:

– Мама! – собравшись с силами, крикнул в испуге.

Кровать остановилась. Появился свет, и я понял, что нахожусь на улице, в наших детских санках, с головой укутанный в стеганое одеяло.

– Потерпи немного, сынок. Больница уже скоро, – сказала мама, укрывая меня.

– Не хочу в больницу, – заплакал я, но санки снова куда-то поехали.

Очнулся, когда меня осматривал врач:

– Похоже на тиф, – сказал он матери, стоявшей рядом, – Придется класть в изолятор.

Мама заплакала, а я повторял и повторял про себя новые слова: “Тиф, изолятор. Тиф, изолятор“.

Не помню, как оказался на койке в темной комнате.

– Мама! – позвал я.

– Лежи и не ори, – сказал кто-то невидимый.

– Я пить хочу. Где мама?

– Я сказала, не ори! Нет здесь никакой мамы, – ответил женский голос. Я лежал и плакал. Похоже, громко, – Ну, ты у меня получишь!

Кто-то схватил меня за плечи, приподнял и с силой ударил головой о спинку кровати:

– Будешь орать? – несколько раз спросил злой-презлой голос. Я молча плакал от боли и обиды, – То-то же. Заорешь, получишь, – тряхнули меня еще раз и бросили на подушку.

Болела голова, хотелось пить, но вовсе не хотелось, чтобы меня еще раз так трясли и били об койку. Ведь со мной еще никто так грубо не разговаривал. За провинность ставили в угол, но не били. Похоже, я уснул, потому что когда открыл глаза, было светло. На соседней койке кто-то спал, отвернувшись к стене. Вошла медсестра:

– Нюрка, все дрыхнешь? Вставать пора, – обратилась она к соседке.

– Зачем ко мне пацана подселили? – спросила недовольная Нюрка, показавшаяся мне взрослой теткой.

– А куда же его? Бокс у нас один. Ты большая, тринадцать уже, а он маленький, шестилетка. Куда его девать?

– А мне до фени, – ответила Нюрка, – Я ему тут житья не дам, – пообещала она.

Обещание она выполнила. Месяц в боксе показался мне адом. Нюрка била и щипала меня по поводу и без повода, она отнимала и съедала все, что передавала мне мама, но самое ужасное – по ночам пугала жуткими историями. Однажды рассказала о летающей руке, которая влетает в комнату, хватает за горло любого и душит, пока ни задушит.

И вот однажды вечером Нюрка открыла форточку и погасила свет. Я уже засыпал, когда она вдруг вскрикнула и сказала испуганным голосом:

– Эй, пацан, к нам через форточку рука влетела. Видел?

Я ничего не видел, но мне стало страшно.

– Вон она. Вон пролетела, – продолжила пугать Нюрка, и я влез под одеяло с головой – а вдруг не заметит.

Неожиданно что-то схватило за горло и начало душить.

Как вывернулся из-под одеяла, не представляю, но смертельный страх придал силы. Пытаясь освободиться от руки, извернувшись, правой ногой попал во что-то мягкое. Кто-то вскрикнул и с грохотом упал, а я закричал во весь голос.

На крик вошла медсестра и включила свет. Нюрка лежала рядом с моей койкой и держалась за живот. Никакой руки не было.

Нюрка не стала ничего объяснять медсестре, а я только икал от страха и еще оттого, что сильно болело раздавленное горло.

– Ну, пацан, я тебе ночью сделаю темную, как у нас в детдоме, – мстительно пообещала Нюрка, и я не спал всю ночь, ожидая очередной подлой выходки от ненормальной девчонки.

А утром нас обоих перевели в общую палату. Там меня смогла навещать мама, а Нюрку я больше не видел никогда.

В той больнице я пролежал почти полгода, переболев всеми инфекционными болезнями, от которых там лечили.

В наш лагерь уже не вернулся. За те полгода моего отсутствия родители получили комнату в двухэтажном доме напротив городка студенческих общежитий “Гигант”.

В августе мама повела меня в поликлинику. В этот раз на медкомиссию к школе. Как же я мечтал стать школьником. Мне так хотелось учиться. Но, взглянув в мой “послужной список”, медики однозначно заявили, что по возрасту и состоянию здоровья учиться мне рано.

И вместо школы в начале сентября меня повезли в Люботин, в тот детский санаторий, что в Гиёвке. После больницы это заведение показалось мне раем. Стояла чудесная погода. В саду санатория созревали яблоки. Там я впервые увидел, как они растут.

Прямо в санатории была лесная школа, и старшие дети с утра ходили на занятия. Я же был предоставлен самому себе и просто сидел в саду, наблюдая за жизнью муравьев. Это было так интересно.

А после обеда и тихого часа нас строем приводили на поляну у леса, и ребята играли в подвижные игры, а я сидел под своим дубом у огромной авиационной бомбы, наполовину ушедшей в грунт.