В лаборатории редактора

Об этой же ранимости всякого художника – и художника– лирика в особенности – очень энергично и выразительно высказался В. Э. Мейерхольд:

«Ранимая чувствительность – свойство не только психическое, но и психо-физическое, так же как и ранимость лирических поэтов, которых нужно оберегать от самоубийства, как мы бережем на вредном производстве рабочего, отпаивая его молоком. Смерть Маяковского – это нарушение охраны труда на самом жизнеопасном производстве – в поэзии» [329] .

329

См.: А. Гладков. Мейерхольд говорит // Новый мир, 1961, № 8.

Однако «повышенная чувствительность» – не слабость, не порок. Ее же, несомненно, надо считать и великим достоинством людей искусства. Достоинством с точки зрения плодотворности их труда. «Где была ранка – вырастает мысль» [330] , – говорит Пришвин, не о репетиции, конечно, —

0 жизни. Именно она, эта «повышенная чувствительность», создает столь необходимый писателю эмоциональный запас, запас пережитых сердцем счастливых и горестных впечатлений – глубоко личных и широко социальных. Она и делает его восприимчивым к социальным токам. Без повышенной впечатлительности, без «ранимости», распространяемой воображением на чужое счастье и чужое горе, не было бы и самой литературы.

330

М. М. Пришвин. Глаза земли // М. М. Пришвин, т. 5, с. 334.

Люди советского искусства никогда не уклонялись от ран, наносимых народу, бились с врагом на войне в общем народном строю, не ссылаясь при этом на повышенную свою впечатлительность. И сколько замечательных книг о войне выросло из полученных ран. Однако в годы мира первая доблесть гражданина Советской страны – это труд, а писательский труд, как и труд любого человека искусства, чтобы быть наиболее плодотворным, требует прежде всего ненарушимой сосредоточенности. «Испорченная репетиция ранит роль» – в общении писателя с издательством как можно меньше должно быть «испорченных репетиций». Редакция должна всегда помнить предупреждение Мейерхольда, должна соблюдать правила гигиены писательского труда, должна назубок знать их. Впечатлительность писателя – один из источников вдохновения – нельзя растрачивать и напрягать попусту.

Станиславский, с такой точностью рассказавший в своих книгах о том, что такое сосредоточенность, создающая образ («Творчество есть прежде всего – полная сосредоточенность всей духовной и физической природы. Она захватывает… и мысль, и ум, и волю, и чувство, и память, и воображение. Вся духовная и физическая природа должна быть устремлена при творчестве на то, что происходит в душе изображаемого лица» [331] ), – Станиславский годами учил театральный коллектив – весь, от плотника до администратора, – пуще глаза беречь предтворческое состояние актера, которое в положенное время должно без помехи перейти в творческую сосредоточенность. Никаких раздражений накануне выхода!

331

К. С. Станиславский. Моя жизнь в искусстве // К. С. Станиславский, т. 1, с. 302.

«Как часто, изнервничавшись до начала спектакля и в его антрактах, актер выходит на сцену с пустой душой, играет плохо, потому что не имеет сил играть хорошо, – сокрушался Станиславский. – Чтобы понять, как влияют все закулисные невзгоды на рабочее самочувствие артиста и на самый процесс творчества, надо самому быть артистом и испытать все на себе самом» [332] . С «закулисными невзгодами» Станиславский вел беспощадную борьбу. «Тот, кто в той или иной мере портит общую работу и мешает осуществлению основной цели искусства и театра, должен быть признан вредным» [333] , – писал он. «Порядок, дисциплина, этика и прочее нужны нам не только для общего строя дела, но главным образом для художественных целей нашего искусства и творчества» [334] . Вот почему нельзя было опоздать на репетицию ни на минуту, или болтать во время работы, или сплетничать. Обстановка, в которой творится спектакль, чистота воздуха в театре – воздуха в прямом и в переносном смысле – составляли постоянную заботу Станиславского.

332

К. С. Станиславский. [Заметки по вопросам этики] // К. С. Станиславский. Статьи. Речи. Беседы. Письма, с. 345.

333

Там же, с. 332.

334

Устное высказывание К. С. Станиславского в беседе с режиссером ТЮЗа Б. В. Зоном. См.: Сим. Дрейден. Капитан детского театра // С. Зельцер. А. А. Брянцев. М.: ВТО, 1961, с. 30.

Атмосфера, царящая в издательстве, куда приносит свои рукописи – и свои замыслы – писатель, отнюдь не безразлична для общего литературного дела. Она может поддерживать творческую целеустремленность, а может и разрушать ее. Возбуждает желание творить сама жизнь; поддерживает, направляет, растит атмосфера заинтересованности, требовательности, внимания, профессионального мастерства; гасят – холод, равнодушие, невежество, суета, грубость. Создавать и поддерживать горячую, бодрую, чистую атмосферу в издательстве неустанно должен редактор.

Требования, предъявляемые редакцией автору, должны быть не только продуманны, справедливы, точны, обоснованны, приведены к единству, но и своевременны, своевременны с точки зрения стадии его труда. Не во всякую минуту можно отрывать его от работы – даже для дела, не только что для ознакомления с невежественной рецензией. В работе всякого художника бывают периоды, когда вторгаться в нее, прерывать ее равносильно тому, чтобы ее уничтожить.

«…Мне нужно для исправления моей должности по моей профессии совершенное спокойствие духа, без которого я не только с честью, но и с успехом упражняться не могу, – писал, например, архитектор В. П. Стасов жене, – а потому прошу… оставлять меня, когда я в кабинете, в совершенном покое». Художник нашего времени, А. Фадеев, снабдил эту цитату, полностью приведя ее у себя в дневнике, взволнованной припиской: «Старик был прав, – о, как он был прав!» [335]

335

А. Фадеев. Субъективные заметки. [Из письма архитектора В. П. Стасова к жене] // «Новый мир», 1957, № 2, с. 236.

«Писателю, когда он работает, нужны спокойствие и по возможности отсутствие забот, – говорит Паустовский. – Если впереди ждет какая-нибудь, даже отдаленная неприятность, то лучше не браться за рукопись. Перо будет валиться из рук или из-под него поползут вымученные пустые слова» [336] . Атмосфера, воздух в редакции должны быть таковы, чтобы предстоящая встреча с ней не ожидалась писателем как «неприятность»; чтобы каждая встреча была праздником творческого труда, зарядкой, открытием новых перспектив; чтобы незримые токи, идущие из редакции к писательскому столу, не рождали «вымученные пустые слова».

336

К. Паустовский. Золотая роза // К. Паустовский, т. 2, с. 608.

«…Наговорят они чего-то такое человеку, – писал об иных редакторах Горький, – он уходит, и у него голова на плечах не сидит, ошеломленно качается» [337] . Подобный результат встречи писателя с редакцией (или с рецензией!) – это и есть то «преступление перед искусством и обществом», против которого с таким негодованием выступал Станиславский.

Покой на известных этапах труда не прихоть, не причуда писателя, а непременное условие, можно даже сказать – инструмент его мастерства. Та собранность, та сосредоточенность всех сил, умственных, душевных, физических, о которых спокон веку толкуют люди искусства: актеры, живописцы, режиссеры, музыканты, архитекторы, писатели, та глубина сосредоточенности, которая порождает лучшие, вдохновенные страницы книг, подлежит строгой охране, не меньшей, чем участок земли, где растут редкостные лекарственные растения. Писатель – активный участник жизни; он наблюдает ее, вмешивается в нее, он живет жизнью своего народа; он впитывает впечатления, всасывает их – на великих и малых стройках, в колхозах, на заводах, в лабораториях ученых; но вот наступает минута, когда он запирается в собственной лаборатории – минута, длящаяся иногда месяцы, иногда годы; он

337

М. Горький. Наша литература – влиятельнейшая литература в мире // М. Горький, т. 27, с. 421.

Готовит людям свой подарок,

как сказано у Твардовского; он – пишет, исполняет свой особенный, единственный в мире, писательский долг.

Десятки и сотни можно привести писательских свидетельств, подтверждающих необходимость во время этой работы покоя, неразрываемого, ненарушаемого.

Когда Короленко – крупнейший общественный деятель дореволюционной России, защитник обездоленного люда, активный борец против самодержавного насилия и гнета, – когда Короленко садился за письменный стол, он выключался из окружающей жизни вполне, начисто и, по свидетельству жены, терял способность понимать «посторонние предметы». Если же его все-таки отрывали от письменного стола, «хорошего из этого не выходило, – говорит мемуарист, – прерванная работа продолжала владеть всем его вниманием, он отвечал невпопад и все время поглядывал на свои листы…» [338] .

338

С. Протопопов. Заметки о В. Г. Короленко // Нижегородский сборник. Изд. 2-е. Спб., 1905, с. 268.

У каждого писателя бывают такие периоды работы, когда перерывы в сосредоточенности губительны для листов на столе.

«Все, что я писал и начал писать, пропало… придется начинать опять, – жаловался в письме к жене Чехов после натиска дел и гостей. – Я должен писать без перерыва, иначе у меня ничего не выйдет» [339] .

Яснее и точнее всего рассказано о писательском труде и о болезненности вынужденных перерывов в одном из писем Льва Толстого: «…когда начинает находить эта дурь, как прекрасно называл Пушкин, делаешься особенно ощутителен на грубость жизни. Представьте себе человека, в совершенной тишине и темноте прислушивающегося к шорохам и вглядывающего[ся] в просветы мрака, которому вдруг под носом пустят вонючие бенгальские огни и сыграют на фальшивых трубах марш» [340] .

339

Письмо к О. Л. Книппер. 12 декабря 1901 г. // А. П. Чехов, т. 19, с. 189.

340

Письмо к А. А. Толстой. 26 октября 1872 г. // Л. Н. Толстой, т. 61, с. 332.