В лесах Урала

— Что мозгляка строишь? — спрашивает Волчок. — Один раз живем на свете. Гуляй, пока сердце горит да глаза не потухли.

— С души воротит, — признаюсь я, — отстань.

— Только до первого раза, — соблазняет Волчок. — Кто плавать не умеет, в воду прыгать спервоначалу тоже страшно, а потом — обойдется, каждый день тянет. Так и в этом деле. Попробуй, малый! И водку не пьешь. Какой ты мужчина?

Я молчу.

— Против бабы ни один святой не устоит, — вставляет Кузьма, и так странно слушать его глуховатый, с низкими переливами голос. — В прошлом годе барин книжку в пролетке оставил, сочинение графа Толстого, «Отец Сергий» называется. Ужасно занятная история. Один князь или граф, Степан Касатский, надумал стать святым, дал зарок не прикасаться к женскому полу. Сказано — сделано. Постригся в монахи, назвался отцом Сергием, выкопал пещеру-келью, живет, богу молится. Только узнает об этом одна красивая вдовушка-егоза, по фамилии Маковкина, тоже из богатых, является соблазнять отца Сергия. Он ее принял за беса, стал отгонять молитвой. Не помогает. Тяпнул топором по своей руке, отрубил палец. Вот до чего был тверд в боге человек. Бабенка, понятно, испугалась, дала стрекача.

— Устоял, значит? — говорит Волчок.

— В этот раз — да, — отвечает Кузьма. — Только все равно ему святость боком вышла. Много лет спустя доконала его бабенка, даже не красивая и дура. Не мог себя укротить, согрешил, пришлось бросить келью. В бродяги подался человек, стал Иваном-непомнящим. Я читал книжку извозчикам. Смеху было!

— Что тут смешного? — спрашиваю я.

— Ты, видать, ни разу не переспал с женским полом? — скучным голосом допытывается Кузьма.

— Нет.

— Оно и видно.

Перед сном Кузьма рассказывает о своих любовных похождениях. И всегда что-нибудь грязное, мерзкое.

— Ездил я в том году у Федора Халявина, — начинает он шепотом, чтоб не услыхал хозяин. — Кони — первые в городе, сам был молод, усы, как полагается. Ну, и девчонки, правду молвить, заглядывались. Кухарье, горничные, белошвейки. Подмигнешь бывало: «Эй, прокачу!» Девчонка садится, и вези ее, куда хочешь, вся твоя. Ночка темная да небо черное нам свидетели.

— Это чепуха, — перебивает Волчок, — ты, Кузя, насчет благородных объясни. Удавалось благородных хороводить?

— Бывали благородные, — сознается Кузьма. — Катал купчиху Антонину Васильевну Рублеву. Мужа ейного я тоже знал — старик, на всех зверей похож. Антонина Васильевна в те поры годов тридцати была, — лицом белая, пышная. Везу ее. Она со мной — тары-бары, пустые амбары. Допытывается, есть ли жена, и тому подобное. Подъехали. Дает пятерку — наездили рубля на два — и сдачи не берет. Я, конечно, благодарю. День был субботний. Антонина Васильевна как бы невзначай спрашивает: «Что завтра делать будешь, господин извозчик?» — «Отдыхать по случаю воскресенья, ваше степенство». Она глаза опустила. «Не зайдешь ли кровать передвинуть? Супруг на ярмарку отлучился, одна управиться не могу».

Являюсь на другой день. Встречает как гостя. На столе — закуски, вино. Садимся, выпиваем, беседуем. В квартире никого нет. Прислуга на гулянку отправлена.

— Не томи, дьявол, сказывай: чем кончилось? — торопит Волчок.

Волчка не видать в темноте, но кажется, он глядит на Кузьму бараньими глазами, лицо у него глупое. Я укрываюсь одеялом, чтобы не слушать. Но работники, забывшись, говорят во весь голос.

— Конец известный, — внушительно говорит Кузьма.

— Ну? — смеется Волчок.

— Да, — хвастливо продолжает Кузьма. — И наладили мы с Антониной Васильевной: супруг из дому, я в дом. Одним словом, пожили душа в душу, нечего бога гневить.

— Теперь слухайте, — говорит Волчок, — я скажу, как офицерову жену на Липовую гору цветы собирать возил.

Хозяин стучит кулаком в стену.

— Эй, полуночники, раскаркались. Я вам поговорю!

Работники умолкают. Кузьма крестится и зевает. Через минуту он сладко храпит. Волчок тоже посвистывает носом. Я долго ворочаюсь в постели.

Глава шестнадцатая

Мы стояли с Волчком на одной колоде. Поговорили по душам. Оказывается, звать Волчка Сергеем. Восемь лет назад он пришел в город, чтоб заработать на корову и немедля вернуться с деньгами домой: таков был наказ матери. Отец у него помер давно.

Когда было накоплено двадцать рублей, в ночную смену он столкнулся с ломовиком. Ломовик сильно помял и оцарапал ему санки. Хозяин оштрафовал Сергея на двадцать пять рублей. «Коровьи» деньги поглотил штраф. С горя Волчок запил, а дальше пошло и пошло!

— В деревне мать меня все еще ждет, — рассказывал он с тихой грустью в голосе. — Сперва посылал ей немного к праздникам, теперь же все пропиваю. Мать шлет жалостные письма, зовет домой, я даже не отвечаю. Некогда! Да и что ответишь? Стыдно, брат!

— Зачем же пьешь?

— Ах, зачем, почему? — встрепенулся Сергей. — Думаешь, легко объяснить и оправдаться? Жизнь какая-то непонятная — вот и пью. Сидишь на козлах целые сутки в любую погоду, вырабатываешь десятку в месяц. Тебя обыскивают, подозревают в воровстве, походя бранят. Ни одежи приличной, ни обуви — ничего нет. А глянешь кругом — ходят по улицам чистенькие, разодетые люди, ни черта не делают. Им театры, балы, благородные собрания, клубы, кинематографы, рестораны. Все им, тебе шиш! Почему такое? Задумаешься — тошно станет. А хватишь стаканчик водки — все туманом обволакивается, и на душе легче.

Такая же неприглядная судьба у Кузьмы. Придя в город, он думал накопить деньжонок, завести лошадь, свою биржу, стать маленьким хозяйчиком. Двадцать лет ездит на чужих козлах, ничего не накопил. Мечты о своем хозяйстве давно забыты. Утешение — та же водка.

— Обасурманился, — сказал однажды про себя Кузьма. — Где уж на ноги встать? Дело мое пропащее.

Я пытаюсь представить будущее этих работников, и мне становится страшно. Семьи у них нет, на черный день не сберегли ни гроша. А если заболеют? А придет неминучая старость? Что тогда делать? Кто им поможет, кто позаботится о них? Говорят, есть какая-то богадельня или дом для одиноких стариков, но попасть туда не менее трудно, чем верблюду пролезть сквозь игольное ушко. Судьбы Кузьмы и Сергея беспокоят меня.

«Неужто и я так? Неужто прав убогонький духом учитель Федор Павлович?»

В тот вечер работники приехали в более сильном подпитии, чем обычно.

Покончив с обыском, хозяин придвигается к ним вплотную.

— А ну-ка, дыхни!

— Что полоумство разводишь? — обороняется Кузьма. Глаза его, маленькие и острые, сверлят хозяина. — Мы не лакеи, да и крепостного права нынче нет.

— Дыши, а не то прогоню к чертям, — не отстает хозяин. — Я управу найду!

Они дышат ему в лицо сивушным перегаром.

— Нализались, — ворчит Агафон, взмахивая кулачками. — Насквозь протухли, курицыны дети.

Он бегает по комнате с острой усмешкой на губах.

— От мороза пьем, — оправдывается Кузьма, — целый день на козлах. От труда выпить не грех, я полагаю, и орать тут, хозяин, нечего. Весь народ пьет. Опять же погода…

— Восемнадцать часов работаем, как на барщине, — вставляет Волчок.

Хозяин подпрыгивает, как петух, брызгает слюной, бородка его трясется, щеки розовеют.

— На какие капиталы зелье трескаете? А? И что примечаю — есть мало стали: в обед сыты, вечером аппетита нет. Колбаску на колодах жрать навострились! А может, в ресторане «Ялта» на хозяйские денежки питаетесь? Я все вижу, меня не проведешь!