В ловушке любви

За исключением этого краткого момента угрызений совести, мне было очень скучно в этом карикатурном Нассо, населенном истеричными американками и малокровными дельцами. К счастью, множество бассейнов, конкурировавших между собой, обещали спасение от акул и микробов, и огромное море было пустынным. Мое постоянное одиночество на пляже, иногда утомлявшее меня, все же действовало успокаивающе, и эхо криков Алана в больничной палате все слабело и слабело. Не подстегивая события, без всякого нетерпения, я ждала, когда смогу полностью слиться с природой и вернуться в Париж. Вечера были очень красивыми. У самого моря устанавливали столики и невидимый во мраке пианист исполнял в сопровождении банджо вещи, которые когда-то принесли известность Колу Портеру. После пляжа редкие клиенты оставались лежать в гамаках, глядя, как луна и море играли своим отражением в тихих качавшихся волнах. Вот в один из таких вечеров Юлиусу и пришла в голову мысль послушать вальс Штрауса. Я отыскала в полумраке пианиста на небольшой деревянной эстраде у самой воды. Он был необычайно красив, и, когда я выговорила свою просьбу, голос прозвучал хрипло. Он был очень смугл, тонок, беспечен и чрезвычайно самоуверен. Мы обменялись с ним одним из тех откровенных взглядов, какими я очень редко в своей жизни обменивалась с незнакомыми мужчинами. Иногда это имело продолжение, а иногда нет, но каждый раз этот взгляд был полон взаимного понимания. Пианист бросился исполнять венский вальс, а я пошла прочь, улыбаясь при мысли о своем прошлом или будущем беспутстве. Потом я забыла о нем. Но на мгновение этот взгляд все же дал мне ощущение счастья, маленький подарок, говоривший о том, что я жива.

А на следующий день Юлиус упал в обморок на пляже. Он подошел к моему гамаку, пробормотал что-то насчет жары и неожиданно повалился лицом вниз. Он лежал у моих ног в блейзере цвета морской волны, галстуке и серых брюках (к счастью, он испытывал отвращение к шортам, какие натягивали на себя некоторые одутловатые постояльцы отеля, не страдавшие комплексами). Это маленькое темное тело, которое неподвижно лежало на сверкающем песке пляжа, показалось мне сошедшим с одной из сюрреалистических картин. Я бросилась к нему, подбежал кто-то еще, и мы перенесли Юлиуса в спальню. Врач что-то долго говорил о переутомлении, напряжении и давлении, и нам с мадемуазель Баро пришлось ждать почти час, пока он окончательно придет в себя. Когда он позвал меня, я вошла и села на краешек его кровати, преисполненная жалости, будто он был маленьким ребенком. Он был в светло-серой пижаме. В вырезе ее виднелась бледная безволосая грудь. Голубые глаза, лишенные привычных очков, испуганно моргали. У него был такой беззащитный вид, он так был похож на престарелого ребенка, что на миг мне стало стыдно, ведь я заявилась к нему без игрушки, не принесла даже пирожных.

— Мне очень неприятно, — пробормотал он. — Наверное, я напугал вас.

— Очень напугали, — призналась я. — Юлиус, вы должны подумать о себе, немного отдохнуть. Погулять по пляжу, покупаться…

Он покраснел.

— Я всегда слишком сильно боялся воды, — ответил он. — По правде говоря, я не умею плавать.

Я рассмеялась, и он явно обиделся.

— Завтра я вас научу, — пообещала я. — В бассейне. Но уж по крайней мере сегодня вы работать не будете. Вы устроитесь в гамаке рядом со мной и будете смотреть на море. Вы ведь даже не знаете, какого оно цвета.

В эти минуты я чувствовала себя агентом службы социального обеспечения, а он слабо кивал головой, радуясь, что впервые кто-то решает за него и заботится о нем. Зависимость, как и ее противоположность, по всей видимости, является необходимой частью человеческого существования. С разрешения доктора и с помощью мадемуазель Баро мы перенесли Юлиуса и его одеяло в гамак. Он сразу же наполовину провалился. Я села рядом и открыла книгу. Мне казалось, что он очень устал и нуждается в тишине.

— Вы собираетесь читать? — спросил он плаксиво.

— Нет, — ответила я, демонстративно закрывая книгу.

Он хотел поговорить. Я начала, словно для себя, читать проповедь о вреде некоторых лекарств, но в самый разгар была прервана тем же плаксивым голосом. Я совсем не видела его, за исключением пряди волос, одеяла и двух рук, судорожно вцепившихся в края гамака. Было такое впечатление, словно он держался за борта шаткого каноэ и боялся перевернуться.

— Вам скучно?

— Вовсе нет, — ответила я. — Почему вы спрашиваете? Здесь очень красиво, а я обожаю бездельничать.

— Я все время боюсь, что вам скучно, — сказал Юлиус. — Если бы я был уверен, что это так, мне было бы очень плохо.

— Почему? — весело поинтересовалась я.

— Потому что с тех пор как я узнал вас, мне ни разу не было скучно.

Я пробормотала: «Очень мило с вашей стороны». Я начинала чувствовать себя неуверенно и боялась того, что он сейчас продолжит эту тему.

— С тех пор как я познакомился с вами, — продолжал голос Юлиуса, приглушенный одеялом или робостью. — С тех пор как я познакомился с вами, я перестал чувствовать себя одиноким. Я всегда был очень одинок. Конечно, в этом нет ничьей вины, кроме моей. Я не умею разговаривать с людьми: я внушаю им страх или отвращение. И особенно женщинам. Они считают, что то, что я жду от них, слишком просто и заурядно. А может быть, я сам выгляжу пустой заурядностью в их глазах. Не знаю…

Я молчала.

— А может быть, — добавил он со смешком, — мне просто не везло, и попадались лишь заурядные женщины. А потом я всегда так занят своим бизнесом. Вы же понимаете, когда занимаешься такими делами, не можешь быть спокоен ни минуты. Отвлечешься — и все пошло наперекосяк. Надо всегда быть на месте, принимать решения, даже если это вам больше неинтересно. Вот и лезешь из кожи вон, а зачем?

— Судьба многих людей зависит от вас. Естественно, что у вас полно забот.

— Да, конечно, — согласился он, — они зависят от меня. Но я, я ни от кого не завишу. Я ни на кого не работаю. Я вам уже говорил как-то: я был беден. Не думаю, что тогда я чувствовал себя менее одиноким или несчастным.

Этот тихий, жалобный голосок, раздававшийся из глубины гамака, наполнял меня неожиданной нежностью и жалостью. Я пыталась встряхнуться, вызвать в памяти тот парижский образ уверенного воротилы с пронзительным взглядом и жестким голосом, но видела перед собой лишь маленького человечка в блейзере цвета морской волны, который неподвижно лежал на залитом солнцем песке.

— Почему вы так и не женились? — спросила вдруг я.

— За исключением одного раза, мне этого никогда не хотелось. Вот только тогда, с той англичанкой, помните, я рассказывал вам? После той истории я долго не мог придти в себя. А потом… потом это уже было слишком легко. Видите ли, потом я стал богатым.

— Но наверняка были женщины, которые любили вас не за деньги? — заметила я.

— Не думаю. Хотя, может, я и ошибаюсь.

Воцарилось молчание. Я безуспешно пыталась найти слова, которые не были бы словами банального утешения. Но ничего путного на ум не приходило.

— Вот почему, — продолжал Юлиус. Голос его звучал все тише и тише, — с тех пор как я вас встретил, мне живется гораздо счастливее. Мне кажется, что я забочусь о вас, что есть кто-то, кто нуждается в моей помощи. Конечно, нехорошо так говорить, но в тот день, когда вы вернулись в «Пьер» и расплакались у меня на плече, позволили мне успокоить вас, я знаю, что это ужасно, но очень давно я не был таким счастливым, как в тот день.

Я молчала и сидела не шелохнувшись. Я чувствовала, как капелька пота потекла у меня по спине и заволокло глаза, как будто перестав видеть, я переставала и слышать. В конце концов я зло призналась себе, словно насмехаясь над собой, что еще после наших первых встреч, у Алфернов, в кафе, когда мы сидели совсем одни, я ждала этого момента. На деле мое чистосердечие оказалось лицемерием, а беззаботность — слепотою.

— Говоря откровенно, — сказал Юлиус, — я не переживу, если потеряю вас.

Конечно, я не могла сказать ему, что ничего не имеющий не может ничего потерять. Именно с ним я приехала сюда, именно с ним я проводила все вечера, именно к нему я обращалась за помощью, именно на него я рассчитывала. Не обладая мной физически, он тем не менее не мог отказаться от морального обладания, и может быть, из-за отсутствия первого, второе было значительно сильнее. Было бы жестоко и глупо отрицать: можно очень легко делить с кем-то жизнь, но не делить при этом постель, даже если это немодно, а Господь знает, что это не так. На деле я оказалась еще более зависимой, отказывая ему в даре, что называлось моим телом. А ведь с какой легкостью я подчас предлагала его другим мужчинам. Я сделала последнюю попытку не усугублять тему.