В ловушке. Трудно отпускает Антарктида. Белое проклятие
Шрифт:
Гвоздь, на ходу придумывая новые подробности, захлебываясь, пересказывает Наде свою легенду, а я останавливаю машину и выхожу, чтобы по-отечески пожурить двух юнцов, которые присели на камень перекурить у самого «Чертова моста». Я хватаю их за шиворот, приподнимаю и внушаю, что они являют собой двух ослов, каких свет не видывал, и если не дадут клятву немедленно возвратиться… Юнцы извиваются и протестуют по поводу насилия над их личностями, но клятву дают, и я отпускаю их.
— Ату их! — кричит им вслед Гвоздь. — Мамам напишу!
Ба, старые знакомые! В сопровождении своей свиты приближается Катюша.
— Долой тюремщиков, да здравствует свобода! — провозглашает она и машет рукой Наде. — Ваш муженек хотел запереть нас в четырех стенах — руки коротки!
— Сел в лужу — и давай отбой, — советует Анатолий. — Все равно ордена за бдительность не получишь.
— А по шее вполне можешь, — подхватывает Виталий, самый рослый из барбосов. — Сказать, от кого?
Кажется, эта компания настроена агрессивно.
— Уж не от тебя ли? — спрашиваю я.
— Может, от него, а может, и от меня, — ввертывается третий.
Барбосы подходят поближе, я зря ввязываюсь в историю, они на меня злы.
— Максим, — спокойно говорит Надя, — поехали дальше. До свиданья, Катя.
Но Катюша ее не слышит, она стоит и жадно смотрит, она из тех женщин, которые обожают смотреть на драки. За спиной я слышу звяканье металла и дыхание Гвоздя. Не люблю гаечных ключей, они наносят телесные травмы.
— От тебя? — громовым голосом ору я третьему и крепко хватаю его за нос. Олег, который научил меня этому приему, уверяет, что схваченный за нос ошеломлен и беспомощен. — Сопляк! — Я с силой толкаю его на двух других и сажусь в кабину. — Катюша, дай ему носовой платок!
Мы едем дальше, меня трясет от злости, но Гвоздь взвизгивает, за ним Надя.
— Сопляк! — подражая моему голосу, ревет Гвоздь.
— Какое у него было глупое лицо! — стонет Надя.
— Морда, — поправляет Гвоздь. — А Катюша хороша-а! Никогда еще не видел такой красивой дуры.
Надя охотно поддерживает эту версию, а я думаю, что на сей раз Гвоздь сказал чистую правду. Природа редко дает женщине все, и это справедливо — другим легче выдерживать конкурентную борьбу. Кто-то сказал, что красивая внешность — это вечное рекомендательное письмо. Не могу согласиться — что это за письмо, из которого не узнаешь ни ума, ни характера? Так что «вечное» — это, пожалуй, слишком, правильнее было бы сказать: письмо на неделю, ну, на месяц. К сожалению мужчина — существо крайне поверхностное, от красоты он на некоторое время дуреет — я имею в виду себя. «Бойся красавиц, — учит меня мама, — они умеют только гримасничать и кружить головы, а кто будет варить тебе гречневую кашу и стирать, когда меня не станет? У Мурата скоро будет гастрит, потому что его кукла не умеет даже поджарить яичницу!»
Вездеход, рыча, идет на подъем. Я останавливаюсь у открытой площадки, откуда лавинные очаги, с седьмого по пятнадцатый, видны как на ладони.
Мы смотрим на них в бинокли. Лавиносборы, мульды, лотки и кулуары заполнены чудовищными массами снега. Они недвижны и безобидны — как бывают безобидны в открытом море волны цунами, которые лишь у берега встают на дыбы. Особенно зловеще выглядят седьмая и одиннадцатая, каждая из них может швырнуть на долину полмиллиона тонн лавинного снега —
вместе с непредсказуемой силы воздушной волной.— Убедился? — говорю я. — Опоздали, стрелять нельзя.
Гвоздь уныло кивает. Артиллеристы почти на сутки застряли у лавины, сошедшей возле Каракола, и к нам прибыли слишком поздно. Сейчас склоны переполнены, от сотрясения, вызванного разрывом даже одного снаряда, на долину могут в едином порыве сойти штук десять лавин, если не больше. Утром я предупредил республиканский центр, чтобы не вздумали облетать склоны Актау на вертолете: лавины так напряжены, что звуковой волны они не выдержат.
Мы тщательно фотографируем склоны (важный научный материал, без фотографий никакого отчета не примут), садимся в вездеход и едем обратно. Взад-вперед по дороге шастают сбежавшие из заточения туристы, но воевать с ними у меня нет ни времени, ни охоты. Весь наличный состав Кушкольской милиции (три человека) дежурит у шлагбаума, а инструкторы и десятка два дружинников за тысячами организованных туристов и дикарей уследить не в состоянии. Все они многократно предупреждены, но не верят, что ходят по минному полю. Меня всегда поражает легкомыслие, с которым непуганый турист относится к собственной жизни. Монти Отуотер объясняет это непоколебимой уверенностью, что «со мной ничего не может случиться», а я бы еще добавил заложенную в туристе бездумную лихость и врожденное презрение ко всякого рода запретам.
— Братишки, сестренки, — высовываясь, сюсюкает Гвоздь, — вы не хотите стать Надиными пациентами? Брысь по домам!
Наш вездеход туристы уже знают и забрасывают снежками. Другой бы сказал: «Пусть резвятся на здоровье», — но перед моими глазами седьмая и одиннадцатая, которые в любую минуту могут накрыть шоссе, а в ушах, перекрывая гул вездехода, до сих пор звенит рев Мурата: «Я тебе дам — двадцать третий, я тебя самого из Кушкола выселю ко всем чертям! Я тебе такой начет на зарплату устрою, что до конца жизни платить будешь! Я тебе…» и тому подобное.
Единственная улица Кушкола, полукилометровый отрезок шоссе, непривычно пустынна — обычно по ней каждую минуту снуют личные автомашины, туристские автобусы. Я веду вездеход к дому № 23, расположенному в двухстах метрах слева от канатки, и думаю о том, как уговорить жильцов добровольно переселиться. Большинство из них работают в гостиницах, они хоть во время работы в безопасности, а дети и старики? На месте Мурата я тоже, наверное, закрутился бы в спираль, переселять их некуда — разве что только уплотнять проживающих в других домах. Но это возможно, народ здесь дружный, главное — уговорить 23-й. Вся надежда на дедушку Хаджи, он должен меня понять. За моей спиной неугомонный Гвоздь развлекает Надю:
— Наши лавины — что, вот на Памире лавины — это лавины! Там деться некуда — отвесные скалы и узкие ущелья, селения расположены прямо на конусах выноса лавин, оползней и обвалов. Как на пороховой бочке живут!
Сейчас Гвоздь наверняка расскажет свою любимую байку о местном жителе, который ехал на ишаке в гости.
— Один местный житель ехал на ишаке вдоль реки в гости, — заливает Гвоздь, — и вдруг очутился на другой стороне. Его спрашивают: «Ты откуда? — Оттуда. — А как ты здесь оказался? — Лавина. — Какая лавина? — Во-от такая.