В любви, как на войне

– Как же так! Люди вернутся, а у них ничего нет, – твердит старушка. – Не могла же я бросить все это на произвол судьбы!

– А вы думаете, кто-нибудь вернется?

– Конечно, душенька. Все вернутся! Когда в! нашем доме разбомбили верхние этажи и все загорелось, я позвала боевика – мальчика лет восемнадцати, мы вместе с ним тушили пожар. Столько ковров! Едва отбили от огня!

У бабы Лиды в комнате, где она живет, рухнула одна стена, и теперь места и воздуха там не больше, чем бывает в гробу. А в соседнюю комнату, где треснувший потолок из последних сил держит над собой тяжесть трех упавших этажей, баба Лида не рискует заходить. Так и прожила всю войну в закутке с тремя преданными кошками – Машкой, Цыганом и Шариатом.

– Только начнется бомбежка, кошки тут же ко мне, дрожа от страха, – рассказывает баба Лида. – А когда кончились дрова для буржуйки, они втроем ложились на меня и грели.

К концу блокады, когда совсем нечего стало есть, баба Лида вздумала помирать.

Иногда съестное приносил мальчишка из соседнего дома, сам оборванный и голодный, похожий на брошенную собачонку, но все это были жалкие крохи, годные на пропитание разве что скворцу. А как было умирать, когда за спиной оставался беззащитный, пробитый снарядами дом на поругание мародерам и проходимцам? Кто же будет тушить пожары, разбирать вещи и закрывать вход от непрошеных гостей? Жизнь не оставляла выбора. Люди не должны вернуться на пепелище. Потом пришли солдаты, а с ними пришла тушенка, от которой у бабы Лиды округлились щеки. От предложенных мною денег баба Лида решительно отказалась:

– Деньги? К чему они мне! Вон сколько этого добра под ногами валяется.

И в самом деле, фальшивыми сторублевками, которые с такой легкостью шлепали в Грозном боевики, набит весь город. А старыми русскими трешками, пятерками и десятками растапливают буржуйки.

– Это настоящие, – уверяла я ее. – На них можно купить хлеб.

– Я всю войну прожила без денег, обойдусь и сейчас.

– Но война закончилась, – твердила я и, всовывая в сухонькую ручку мятые купюры, услышала ответ, перевернувший мне душу: "Я буду вам должна". Баба Лида, миленькая! Это мы вам все должны! За вашу голодную старость. За смерть, что так настойчиво скребется в ваши двери. За жизнь, что вынуждает вас быть сильной в свои 74 года. За страх, что не дает вам спать по ночам. И хватит об этом, а то я сейчас заплачу.

Две чеченские вдовушки, живущие в соседнем дворе, отказались от денег наотрез. И как я ни пыталась объяснить, что эти деньги люди собирали в Москве, чтобы от чистого сердца помочь нуждающимся в Чечне, все было напрасно. Мой приятель мент отвел меня в сторону и устроил суровую выволочку: "Ты с ума сошла! Не смей предлагать им деньги, все равно откажутся – и не из гордости, а из страха. Если кто-нибудь узнает, что они взяли! хоть что-то у русских, их просто убьют. Один местный парень угостил нас куском лаваша, ему в ту же ночь подожгли дом".

Менты в Грозном находятся меж двух огней.1 С одной стороны, им трудно быть лояльными к чеченцам, от которых в любой момент можно ожидать! выстрела в спину, с другой стороны, они обязаны блюсти если не дух, то хотя бы букву закона. Они отлично знают, на что способна пьяная солдатня. Не так давно задержали двух русских солдат, застреливших чеченскую старушку. А все дело в обуявшей их похоти. Купив десяток яиц у хорошенькой чеченской девчонки, солдаты пококетничали с ней и проводили ее до дома. Вернувшись в часть и приняв на грудь для храбрости, они решили довести дело до конца. Ворвавшись в дом, они смели с ног пожилую женщину, преградившую им путь. А когда та попыталась заступиться за внучку, попросту расстреляли ее.

Доверять в этом городе большого разбоя нельзя никому. Ни женщинам, ни детям.

Чеченскому мальчонке вырезали аппендицит в русском госпитале. Хирург, восхищенный мужеством, с каким мальчик выносил боль, сказал ему: "Ты настоящий мужчина"разве я мужчина? – возразил тот. – Я еще не убил ни одной русской свиньи".

Женщины, тонкие, как лезвие бритвы, с застывшей навеки ненавистью в глазах, вызывают у военных не меньше опасений, чем самые бородатые мужики. Их вещи' на блокпостах обыскиваются с особой тщательностью. И не редкость, когда в коробках из-под "Тампаксов" находят патроны, а в ворохе трусиков – гранаты.

– Раньше я думал, что женщины-снайперы – это красивая легенда, – говорит мне омоновец из Владивостока Василий, участвовавший во взятии Грозного. – Я не верил в это, пока сам не нашел в здании, откуда велся снайперский огонь, колготки и записку: "Понюхай и подрочи".

Я смеюсь, и глаза у Василия становятся злыми.

– Это не смешно, – обрывает он меня. – У нас и у чеченцев одинаковые рации, потому так легко и с той, и с другой стороны перехватывать разговоры и даже включаться в беседу. Я сам был свидетелем такого подключения. Мы ехали на БТРе на броне и вдруг слышим, как у моего соседа заработала рация, и женский голос произнес: "Поверни голову направо". Парень автоматически поворачивает голову. "А теперь налево". И он, как дурак, слушается. "Смотри-ка, хорошенький, – говорит голос. – Жалко". И выстрел ему в плечо. Пожалела, сука.

Снайперы в Грозном по-прежнему работают без отпусков и выходных. Хотя в городе стреляют всегда, на это мало кто обращает внимание. Иногда солдатики, дурачась, палят в воздух на мотив "Спартак Чемпион". Страх вызывают только одиночные выстрелы из винтовки – значит, где-то работает снайпер. Особо опасное место – сгоревший танк, где товарищи погибших танкистов устроили нечто вроде памятника. Вбитый в землю деревянный крест, искусственные цветы, припорошенные снегом, и рюмочка водки. Сюда часто приезжают офицеры помянуть ребят добрым глотком спирта. Именно этого момента ждут притаившиеся в развалинах снайперы. Мишени как на ладони в статических позах и расслабленных чувствах бей не хочу! Поэтому пьют у креста быстро, с риском поперхнуться, настороженно озираясь по сторонам.

"Эх, если б больше патронов! – говорят криминалисты из Екатеринбурга. – Мы бы живо эту нечисть прикончили. Когда мы сюда приехали, нам выдали боекомплект – 12о патронов, а их за пятнадцать минут боя можно расстрелять. Веришь ли, пришлось выменивать на спирт дополнительные патроны".

Спирт в Грозном – универсальная валюта, на! которую можно поменять все. Водка – деликатес, и запивать ее часто нечем. С водой перебои, а та, что достают, мутная и желтая. Помню, как нас поили водкой в одной из комендатур. Мы сидели на полу в ванной комнате (самое теплое место в здании).В качестве светского жеста запивать водку предложили пивом (воды не было вовсе). Это соотношение ценности воды и алкоголя в пользу воды меня ничуть не удивило. Я ведь и сама видела, как ночью 23 февраля десяток военных мужиков "приговорили" пятилитровую банку спирта, запивая ее лишь ковшиком водички.

Алкоголь применяют в основном в терапевтических целях. Иного средства для снятия стрессов просто не дано. Все эти люди, измаравшие душу в дерьме войны и чувствующие у сердца щиплющий холодок смерти, – готовые пациенты психиатрических клиник. Я видела здоровенных мужиков, которые после бутылки пива начинали рыдать, стучать кулаком по столу и слать проклятия в пустоту. Я видела совершенно трезвых мужчин, которые со слезами на глазах говорили о березках сестричках и матушке России, отчего у меня брови ползли вверх.

Церковь пытается протянуть сюда руку помощи и облегчить эти заблудшие души в той форме, в какой ей это доступно. Я встретила в Грозном отца Александра из Краснодарской епархии, который вместе со своей хлопотливой матушкой привез гостинцы солдатам. Он провел службу, исповедовал, отпустил грехи и с чистой совестью собрался домой. Я застигла его в тот пикантный момент, когда он, подоткнув полы рясы, отважно лез на броню БТРа. Ни дать ни взять военно-полевой батюшка. Глаза его воинственно поблескивали, улыбка источала блаженство. Он явно чувствовал себя на коне. Удобно усевшись, он сверху с брони щедро раздал благословения, призвал милость божью на наши срамные головы и был таков.