В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)

Что-то слабо затлелось красным огоньком в темноте, где лежал Семен. Запахло махоркой. В освещенном огоньком пространстве заструился синий дымок.

Семен закурил…

— Дядя Семен! — окликнул его Петька.

Семен засосал трубкой. В трубке заклокотало и захрипело, будто в чубуке набралась вода…

Красный огонек разгорелся ярче, осветив усы и кончик носа… Синие струи дыма словно выросли, вытянулись… Волнуясь и колеблясь, они расплывались в красноватом отблеске, дрожавшем в воздухе…

— А?.. — отозвался Семен.

Должно быть, он отнял ото рта трубку; из темноты выступил его подбородок, слабо и смутно… Опять чуть-чуть осветились его руки.

— А тепло ж у вас под шкурками.

— Чего лучше…

Петьке спать не хотелось, и по тому, как ответил ему Семен, по тону его голоса и по той поспешности, с какой он ответил, казалось ему, что и Семен тоже не хочет спать.

— Много их тут по лесам?..

— Стадами ходят…

— Стадами?!

Петька знал, что козы пасутся стадами, но сейчас ему не подвертывалось никакого вопроса, а говорить хотелось.

Точно он держал у себя кончик разговора, и Семен постепенно, перетягивая к себе этот кончик, и мог оборвать сразу…

— Они все стадами, — сказал Семен и опять пыхнул трубкой.

— А еще есть тут какие звери?

— Да мало ль… Кабарга, олень, рысь есть, росомаха… Опять же тигр, медведь…

— Соболь, — добавил от себя Петька.

— Ну, соболь… Теперь его мало стало.

— Выбили?

— Выбили.

— А вам случалось бить?..

— Доводилось… В прошлом году убил пару, в позапрошлом три.

— Продали?..

— Продал… хорошие деньги взял… Да…

— Дядя Семен, — перебил его Петька, — а вот тоже панты…

— Продавал и панты… китайцам. Чудной народ… Теперь вон тоже наши разводят оленей на дому. Все равно ведь олень — он всегда олень, а скажи на милость!.. Добудь ты ему рога с дикого оленя — одна цена; это, говорит, точно панты, настоящие, а как узнал, что с домашнего, своей выводки— сейчас и цена другая.

— Дешевле?..

— На половину почти.

— Говорят, они из них лекарство делают…

— Из рогов?.. Как же! В роде как бы волшебный порошок, от всяких болезней.

— Небось, не помогает?..

— Кто их знает… А должно, что нет. А то б у них и болезней не было.

Семен замолчал.

Петька опять не знал, о чем еще спросить у него… Голова словно опустела… Он чувствовал, что время уходит, и каждую минуту Семен может зашуметь, заворочаться у себя на койке, поворачиваясь к стене и укрываясь своим одеялом.

— Дядя Семен!

— Ну?..

Какой-то вопрос вертелся у Петьки на языке, но вопрос этот вдруг словно испарился мгновенно, растаял, улетел куда-то, не оставив после себя ничего в мозгу.

— А куда вы денете свою бороду, — проговорил он совсем неожиданно для себя и для Семена…

XV

Опять тайга…

В узкой низине бежит небольшая речонка…

Густо по берегу зарос камыш, густо за камышом, дальше по прибрежным тоням, засела осока.

Точно синие брызги блестят в осоке незабудки, группами и в одиночку пестреют желтые и белые лилии.

По ту и другую сторону — лес, вековой, непроходимый на многие десятки верст…

Гигантские ветви гигантских кедров и вязов, дубов и елей тянутся далеко над самой осокой, незабудками и лилиями…

Синяя тень лежит от них на осоке. Неподвижны их ветви, корявые, толстые, поросшие изжелта-зеленым мхом.

Только в верхушках идет тихий шум, неумолкаемый постоянный, как шум синих струй внизу в чаще камышей…

Будто кто-то что-то шепчет, непонятное, неведомое, сам неведомый и невидимый, схоронившийся в темной чаще леса, в зеленой чаще камышей…

Звенят комары, кричат, свистят и гогочут птицы в ветвях, в лозняке и камышах…

Но тому, кто шепчет что-то непонятное из зеленой чаще леса и из глубины камышей, чужды и, далеки эти голоса суетливой жизни…

Эти голоса, кажется, заглушают таинственный голос тайги… Но вслушайтесь, вслушайтесь!

Слышите?..

Торжественно, простираясь в ширь и в глубь, наполняя всю тайгу, широкими волнами льется над ней её тихий, но могучий голос.

И чем больше вслушиваешься в него, тем больше мощи чудится в нем…

Он крепнет, растет, погружая сознание в сон, и, кажется, уж гремит над вами, заглушая все, как стройный многоголосый хор…

Стороною вдоль речки идут Семен и Петька.

Близко возле речки идти нельзя: там топь, камыши, осока.

Они пробираются лесом.

Семен идет вперед, с ним рядом его медведь, за ними Петька.

Семен то и дело останавливается, прислушивается.

— Что там? — шепчет Петька сзади, тоже останавливаясь и начиная оглядываться.

— Ничего! — говорит Семен громко и шагает дальше.

Над рекой свистят кулики, в камышах крячут и хлопают крыльями дикие утки…

Что-то плещется в воде, под берегом.

Иногда утки срываются с воды и вылетают из камышей совсем внезапно и неожиданно и летят низко над водой, чуть не задевая по воде крыльями, молча и быстро…

Все дальше идут Семен и Петька…

Осока стала реже, точно придвинулась к камышам…

Из леса выползли кусты дикого винограда, лозняка… Мелкая зеленая поросль тянется дальше к воде по мшистым кочкам…

В её зеленом потоке только кое-где теперь мелькают лилии…

— Теперь недалеко, — говорит Петька, — совсем близко…

Он останавливается.

— А, дядя Семен?

Семен остановился тоже, повернулся к Петьке.

— Ну?..

— По-моему: пришли…

— Пришли?..

Семен быстро оглядывается… Потом подходит к Петьке.

Под ногами у него хлюпает вода.

Потом вода перестает хлюпать. Тихо…

Слышно только, как что-то урчит и будто сосет у него под сапогами.

Будто маленькие струйки перебегают около сапог, и будто зыбкая почва всасывает их в себя или выгоняет наружу, как губка, когда ее сожмут.