В мертвом городе

Глаза у Володи белеют, пальцы судорожно сжимаются в кулак, и он раздельно, по словам, говорит мне:

– А я на триста процентов уверен, что их просто убили.

– Откуда такая уверенность, Володя? – спрашиваю я.

– Да есть у меня несколько зацепок, которые надо проверить, – задумчиво отвечает Крапулин.

– Володя, ты можешь получить зарплату за март, – говорю я, чтобы сменить опасную тему и отвожу глаза в сторону.

Часть третья

I

Мне было грустно, мне было тошно, и я пошел в «Три аиста». Выпил сто пятьдесят любимой «Метаксы» и понял, что веселье на дне стакана не лежит. Я выпил еще, попрощался с дядей Костей и вышел на улицу… Был сентябрь. Дети шли из школы. Над бульваром граяли вороны и черными наростами застывали на тополиных ветках, уже успевших подернуться золотистым дымом осени… Хмурые, неприветливые лица, голодные псы возле разворошенных мусорных ящиков, реклама «Кока-Колы, сытая, довольная харя на огромном металлическом щите, поедающая гамбургер, правительственная машина в сопровождении целой дюжины завывающих, мигающих и воняющих милицейских машин, с правительственной блядью на заднем сиденье, безногий нищий, безуспешно пытающийся втащить себя на троллейбусную площадку, русский поэт Пушкин с обовшивевшим сизым голубем на левом плече – все это мой родной Город. И я бреду по нему, как по минному полю, боясь наступить на нищего или толкнуть богатого. Я знаю здесь все и всего боюсь. Боюсь банковских зазывал и красивых проституток, патриотических молодчиков с блудливым блеском в глазах и забугорных советников с буйной шевелюрой, продавцов порнопродукции и марихуаны, ночных дискотек и дневных блошиных рынков – я их боюсь. Я их не понимаю… Все детство мы бредили космосом, мечтали отыскать обитаемые планеты и встретить разумные существа – инопланетян. И вот инопланетяне сами пришли к нам. Забаррикодировали наши улицы своими торговыми палатками, навезли заморских шмоток, изнасиловали и развратили наших женщин, а нас самих загнали в духовное подполье. Инопланетяне заполонили все: госучреждения и творческие дома, рестораны и театры, полосы центральных газет и экраны телевизоров – отовсюду выглядывают их гнусные, заплывшие жиром и пороком, рогатые хари. Они скупили наши дома и открыли в них притоны, они уничтожили нашу идеологию, взамен завалив Город продукцией порноиндустрии, они ликвидировали институт детства, подарив вместо него нашим детям право воровать и побираться… И Город мой умер. Он стал похож на дерево, убитое ядовито-зелеными гнездами омелы. В нем строятся новые гостиницы и офисы, богатые казино и шикарные рестораны, но все это исключительно для инопланетян. То и дело проводятся выставки и презентации, покупаются новые сверхпрестижные самолеты для президента и бронежилеты для его охраны, устраиваются великосветские приемы и балы, но все это опять же только для них, инопланетян, слетевшихся на свой шабаш в мой мертвый Город, давно покинутый простыми гражданами. Мы все ушли в себя, как в непроницаемую сферу, со слабой надеждой не заразиться, не выпасть в биологический осадок на радость инопланетян… Так вот мы и живем: Город – без горожан, страна – без граждан, в мертвом Городе мертвого государства…

II

Надо было садиться за первую статью о Слизуне, а я все чего-то медлил, кружил вокруг да около и дождался звонка от Ларисы:

– Пупсик, привет! – жизнерадостно начала она и я понял, что против «Пупсика» бесполезно возражать, что теперь мне в этом даже ООН не поможет. – Как твои дела?

– Ничего, нормально… А твои?

– Мои? – удивилась она. – Мои – всегда окей! Пупсик, дорогой, Хозяин ждет от тебя работу… Ты не забыл?

– Нет, я помню…

– Материалы у тебя есть, деньги – тоже. Так в чем же дело?

– В шляпе, – по старинке попытался отшутиться я, но шутка моя не прошла.

– Даю тебе два дня, – голос у Ларисы совершенно абстрагировался, и я почти не узнавал его. – И лучше бы тебе в эти сроки уложиться… Договорились?

– Да, конечно… А для кого готовить материалы, для какой газеты?

– Это не твоя забота, – отрезала Лариса. – Твое дело – писать. Итак, через два дня я к тебе загляну. До встречи!

– Пока, – отвечаю я, несколько обескураженный и характером разговора, и ледяным тоном Ларисы: начав с «Пупсика», она закончила едва ли не за упокой… Мне это не понравилось.

И вообще – в этой истории мне многое не нравилось, кроме денег, которые я уже получил, оплатив свои счета и выдав сотрудникам зарплату. Мне не нравилось, например, что на губернаторских выборах у Слизуна будут конкуренты, которые вряд ли придут в восторг от моих статей и тогда… Я посмотрел на Шарика, безмятежно дремавшего на коврике перед диваном, и мне стало его жаль – Шарик вполне мог осиротеть вторично. От них, этих господ конкурентов, не спрячешься даже за камуфляжем подставных имен. Когда надо – они узнают все! Узнал же Слизун, что у Толика Дика нет приличного костюма, и он из-за этого не попал на престижную техническую выставку, хотя имел на руках официальное приглашение. Это приглашение просто-напросто аннулировали…

И длинный, слишком длинный и настырный звонок в прихожей. Так звонят, когда приносят срочную телеграмму с сообщением о похоронах, и почтальону не терпится посмотреть, как скиснет и вытянется у тебя рожа, когда ты ее прочитаешь. Да и вообще в наше неспокойное время лучше бы звонки в прихожей никогда не звонили, слишком на разные и далеко не всегда приятные мысли наводят они. Но звонят еще раз, и я иду открывать, мимоходом отмечая, что уже двенадцатый час ночи.

III

– Ах, вы дома? – удивляется Катрин Вайс. – А я вашему песику поесть привезла…

Я смотрю на нее во все глаза и не сразу понимаю то, о чем она говорит. За порогом моей квартиры в дорожном костюме стоит прехорошенькая немочка, держит в руках какой-то кулек и говорит про какого-то песика.

– Может быть, вы меня все-таки впустите? – жалобно спрашивает она.

– Да, конечно! – спохватываюсь я и отступаю в сторону. – Проходите…

Она проходит мимо меня, как наваждение, как сон в рождественскую ночь, и лишь тончайший запах французских духов «Шанель № 5» возвращает меня к действительности. Я не без опаски выглядываю в подъезд, внимательно осматриваю лестничную площадку, и только после этого тщательно запираю дверь.

Катрин на кухне кормит Шарика.

– Мой маленький, мой бедненький, тебя совсем здесь не кормят, – приговаривает она и подкладывает в тарелку Шарика очередной бифштекс с кровью.

– Ничего подобного! – возмущаюсь я, наблюдая, как это прожорливое чучело уплетает бифштекс, преданно повиливая куцым хвостиком. – Он ест не меньше меня…

– Ну вот, я так и знала, – Катрин Вайс гладит песика. – Бе-едный, ты живешь на голодном пайке? Бедный, бе-едный ты мой…

Шарик от такого внимания даже есть перестал: глазки прикрыл, рожу умильную скорчил и вот-вот запоет «В лесу родилась елочка, в лесу она росла»…

– Как вы меня нашли? – наконец, спрашиваю я о том, что не дает мне покоя.

– Очень просто, – Катрин снизу вверх смотрит на меня и улыбается. – Сказала таксисту ваш адрес…

– Но…

– Он есть в старом телефонном справочнике… Я, кстати, только два часа назад вернулась из Нижнего Новгорода. И, представьте себе, танцевала там с самим губернатором… А вы, извините, против?

– Против чего? – не понял я.

– Ну, что я ваш адрес нашла…

– Извините, Катрин, но моего адреса никогда не было в телефонных справочниках.

– Вот как! – она удивленно разводит руками. – А мне какой-то особенный подвернулся – чудеса! – она запрокидывает голову и громко смеется, а я, как идиот, смотрю на нее и тоже чему-то улыбаюсь. Шарик разглядывает нас обоих и на всякий случай легонько постукивает куцым хвостиком по кухонному линолеуму.

IV

Мы сидим в стареньких креслах за журнальным столиком и пьем черный кофе. Честно говоря, я не знаю, как себя вести, и потому чувствую идиотскую неловкость. Для вдохновенного флирта мне не хватает чувства юмора и 150 граммов коньяка. И вообще… Я не понимаю те мотивы, которые заставляют Катрин Вайс уделять моей скромной персоне столько внимания. В чем дело? Ну не влюбилась же она в меня, в самом-то деле? В нашем Городе сколько угодно претендентов на ее внимание и куда с большими основаниями. И она может выбрать любого – популярного певца, актера, бизнесмена, спортсмена, банкира, а она зачем-то сидит в моей однокомнатной квартирке, обставленной по стандартам Брежневского барокко, хлещет дешевый растворимый кофе и взахлеб рассказывает про Нижегородский Кремль, в котором я, кстати, еще не был. Я не люблю ребусы, я никогда не разгадываю кроссворды и совсем не играю в шахматы, а потому и чувствую себя неуютно. Все, конечно же, было бы куда проще, если бы она не нравилась мне. Но она мне нравится и нравится все больше. Все последние дни я только и делал, что думал о ней. А на кой мне это надо? Зачем мне еще и эта головная боль? Куда как проще с Ларисой, под выбритой подмышкой которой я думал спрятаться от Катрин Вайс. Не получилось, ничего не получается у меня с этой Катрин…

– Извините, – говорит Катрин, – а выпить у вас есть и музыка какая-нибудь?

– Увы, – я развожу руками. – Правда, можно включить электрический самовар…

– Что-что? – она изумленно смотрит на меня зелеными промывами глаз, потом долго хохочет, потом резко обрывает смех и серьезно говорит мне: – Сережа, бросьте вы ко мне присматриваться… На самом деле все значительно проще, чем вы думаете: я в вас влюблена и хочу быть с вами… Вы в это можете поверить?

– В общем-то да…

– Где у вас телефон?