«В моей смерти прошу винить Клаву К.»

— Серёжа, мне сегодня всю ночь не спать, — пожаловалась я.

— Это почему же?

— У меня мама в больнице. Сиделок не хватает, вот я и дежурю через день.

Серёжка как будто очнулся после жутковато-сладкого фантастического сна, когда спишь и знаешь, что это сон.

— А папа?

— У меня папы нет.

— А ещё кто-нибудь?

— Сестрёнка. Ей три года, она у бабушки.

— Значит, ты сейчас одна живёшь?

— Одна.

— Давно?

— С полгода.

Тут принесли коньяк. Про масло и боржом Серёжка не вспомнил. А зря.

— Мне не наливай, — попросила я. Он налил себе все сто граммов.

— Клопами пахнет! — сказал Серёжа с опаской.

— А ты только лизни.

— Нет, я выпью… потом. Слушай, а почему я ничего об этом не знал? Ты всегда такая весёлая…

— Ты не спрашивал. Потом, в школе я об этом специально забываю. Ведь никому в сущности нет дела.

— Я выпью?

— Половину.

— А Клава знала?

— Она тоже не спрашивала.

— А кто знал?

— Лаврик. Он через отца устроил мне дежурство. Такие глаза я у Серёжки видела впервые в жизни.

Поэтому и сказала то, о чём никогда не забываю:

— Моя мама умрёт, Серёжа… Серёжа помолчал, а потом спросил:

— Я выпью?

— Половину.

— Слушай, Танька, как же это мы умудряемся так жить?

— А как? Нормально.

Серёжка взял да и опрокинул всю рюмку. Он задохнулся с непривычки. Но ничего, оклемался. Я ему дала хлебнуть из своего бокала молочного коктейля.

— Пойдём отсюда, — сказал он.

— Хорошо. Я тебя провожу. Только по-быстрому. Мне нельзя опаздывать.

— Нет, я тебя провожу, — сказал Сергей.

— А сможешь?

— Не говори глупостей.

По улице Сергей шёл как будто ни в одном глазу. Только говорил громко, а я больше помалкивала.

— Клавка небось сейчас хихикает…

— А может быть, плачет?

— Нет. И ты меня не утешай. Ты… знаешь, кто ты? Ты лучше нас всех. Такие раз в сто лет рождаются. Ведь ты же красавица, если приглядеться. У меня выхода нет, понимаешь? А то бы я… Зачем я этот коньяк пил? Слушай, Таня, мы все тебе в подмётки не годимся. Хочешь вселить в меня уверенность? Имеешь возможность!.. Это что, уже больница? Смотри, пять машин «Скорой помощи» наготове. Как будто все жители города каждую минуту загнуться могут. А почему ты думаешь, что твоя мама умрёт?

— Я знаю.

— Танька!

— Спокойно, Серёжа. Уже полгода я это знаю.

— Вот что, Таня. Хочешь, чтобы я сейчас пошёл домой и лёг спать?

— Хочу.

— Тогда поцелуй меня.

— Зачем?

— Мне надо.

— Пожалуйста, — сказала я и чмокнула Серёжку в щёку.

— Это не то, — сказал Сергей.

— Конечно, не то, — согласилась я.

— Но тебе не было противно? — спросил Серёжа.

— Нет, — ответила я, — нормально. А теперь сделай то, что обещал.

— Я сделаю. Но это только до утра. А завтра…

— Посмотрим, что будет завтра.

Я уже знала: до завтра с ним ничего не случится.

Когда я пришёл домой, отец не спал — видно, дожидался меня. Он сразу понял, что я делал в кафе «Лира».

— Герой, — сказал папа. — С радости или с горя?

— Какая разница?

— С горя чаще спиваются.

— Шутишь?

— Нет.

— Если бы ты знал…

— Я догадываюсь.

— Что мне делать? — спросил, я.

Отец подумал немного, а потом, как само собой разумеющееся, только что плечами не пожал:

— Страдать.

Это меня возмутило. Я понимаю — у Тани мама умирает, а тут все живы, здоровы. С какой стати?

— А я не умею!

Мне хотелось сказать это вызывающе, а получилось жалко.

— Чему же вас в школе учат? — ни к селу ни к городу спрашивает отец, как будто это имеет какое-то отношение.

— Ты что, издеваешься? — спрашиваю я.

А он:

— Анну Каренину проходили? Гамлета? Пушкина, а? Лермонтова? Чему они тебя научили?

Тут я понял, что он не издевается, а, наоборот, разозлился очень.

— Страдать он, видите ли, не умеет!

И вдруг отец продекламировал, у него это хорошо получается:

Не бывает любви несчастной.Может быть онаГорькой,Трудной,БезответнойИ безрассудной,Может быть —Смертельно опасной,Но несчастнойЛюбовьНе бывает,Даже если онаУбивает.Тот, кто этого не усвоит,И несчастной любви не стоит!..

— Чьи это стихи?

— Одного хорошего поэта. Понял? Или ты будешь канючить, как в пошлых романсах: «Саша, ты помнишь наши встречи?», «Помнишь весенней порой»!..

— Папа! — закричал я. Ведь он этим «помнишь» попал в самую точку.

— Иди спать, — сказал отец.

Я хлопнул дверью.

Шурик тоже не спал. В комнате был такой идеальный порядок, что в другое время это бы меня насторожило. Но сейчас я ни о чём не догадался. Грохнулся не раздеваясь на кровать.

— У тебя шмон был, — доложил Шурик. — Я их сам на фломастер навёл.

— А тебе про него откуда известно?

— За кого ты меня принимаешь? — обиделся Шурик. — Я навёл, чтобы ты дурака не валял… Клавка знает?

— В том-то и дело. Мне теперь в школе показаться нельзя. Она завтра организует такую встречу… «Вот, смотрите, явилось привидение!»

— Папа не зря говорит: сначала сделай, а потом хвастай, — сказал Шурик.

Я и Таня ждали Серёжку у его парадного.

— Лаврик, — сказала Таня, — а может быть, Клава передумала? Может, она ничего никому не скажет и всё обойдётся?

— Может быть. Она, в сущности, не злая девчонка. Мечется, не знает, что с собой делать.

Мне очень хотелось, чтобы всё было именно так.

Серёжка вышел, увидел нас и как-то нелепо поднял портфель. То ли, чтобы нас не видеть, то ли, чтобы мы в его лицо посмотреть не могли.

— Уходите, — буркнул он в портфель.

— Спроси, как чувствовала себя ночью моя мама, — сказала Таня.

Серёжа опустил портфель.

— Как?

— Плохо. Я два раза вспрыскивала морфий.

— Пошли, — сказал я.

И Серёжа пошёл с нами.

У ворот школы стояла Клава со своими подружками. Увидев, что Серёжа не один, эта компания сначала растерялась. А потом они нестройно затянули траурный марш Шопена. Но мы шли как ни в чём не бывало. У Серёжки дрожали губы, но он сжимал челюсти так, что видно было, как желваки ходят. Мы с Таней делали вид, будто о чём-то непринуждённо разговариваем. Хор постепенно совсем разбрёлся: кто в лес, кто по дрова.