В нескольких шагах граница...

– Сюда пошлите пять человек, туда восемь…

– Но, прошу прощения, господин подполковник…

– Погодите, разве вы не слышите, что я отдаю приказ?

Совещание опять велось таким образом, как будто начальник сыска на нем не присутствовал. Скоро собрание прервали. Жандармский капитан поспешно доложил, что какой-то штатский просит принять его по важному делу.

– Подождите! – зарычал подполковник, продолжая тыкать в карту длинным карандашом.

– Прошу выслушать, – настаивал капитан, – это лицо профсоюзный врач и срочно желает…

Подполковник сразу положил карандаш:

– Все в порядке, прошу господина доктора.

Порог переступил начинающий лысеть, но еще молодой человек с круглой кожаной сумкой в левой руке. Это был наш товарищ, доктор. Он остановился и смущенно посмотрел вокруг.

– Я искал господ в полицейском управлении, – начал он, – мне сказали, что вы все здесь.

Подполковник протянул руку, вошедший по очереди представился Поколу и младшему инспектору и сел, уступая общему приглашению.

– Я врач профсоюза, – приступил он к объяснению, – живу на улице Барош. Сегодня утром, примерно час тому назад – я как раз готовился поехать в Сигет, потому что заводские пригласили меня на народный праздник, – неожиданно в моей приемной появились два человека и попросили срочной помощи. Оба были утомлены, покрыты пылью; по их обуви можно было судить, что они проделали пешком длинный путь… У одного на нижней части левой голени, – он показал место на своей ноге, – примерно на пятнадцать сантиметров ниже колена, была рана, уже начавшая гноиться. Не опасная, но довольно глубокая. Заражение произошло от грязной одежды. Я – ибо это мой долг – промыл рану, спросил, когда и как он ее получил. Он ответил, что позавчера ночью хотел перелезть через забор и напоролся на кол. Это показалось мне подозрительным. Даже студенту-медику второго курса стало бы ясно, что рана вовсе не результат такого рода повреждения, она от огнестрельного оружия – возможно, мускулатуру задела пуля из охотничьего ружья.

Все присутствующие с живейшим вниманием слушали сообщение, подполковник даже рот разинул. Врач, казалось, был очень смущен. И смущение это не было притворным. Что ж, может такое приключиться с каждым честным человеком, если у него есть убеждения: когда он, представ перед властями, должен грешить против существующих законов, чтобы не грешить против принципов более высокой нравственности. Сколько раз он втайне перевязывал людей, раненных на демонстрациях полицейской саблей! Сколько раз его допрашивали и сколько раз он «не узнавал» своих пациентов!.. Его сегодняшняя роль совсем иная. Теперь надо не молчать, а говорить.

Газеты сообщали о том, как ночью «преступников» преследовали в лесу Татабаньи и что наверняка один из них ранен.

– Прошу вас, – сказал подполковник, – продолжайте, господин доктор. То, что вы рассказываете, чрезвычайно интересно!

– Другое обстоятельство еще более усилило мое подозрение… Выяснилось, что они не застрахованные больные. Даже не здешние… Я, разумеется, не хотел брать у них денег, так как речь шла о первой помощи, но они настойчиво навязывали мне их, да к тому же необычно крупную сумму: триста крон. Деньги один из них вынул из кармана. Чрезвычайно подозрительное дело, не правда ли? Потрепанный вид и пачка денег в кармане… Затем они спросили, где достать подводу: до вечера им надо добраться в Гёнью. С больной ногой трудно идти пешком. Человек хромал довольно сильно. Словом, вот так… Я не люблю поднимать зря шум. Но, в конце концов, это мой долг, а так как я принадлежу к оппозиционной партии, то, полагаю, это мой долг вдвойне…

– Весьма признательны, господин доктор, весьма признательны…

– Я прочел в газете о розыске… Вы, верно, знаете, как склонен человек отождествлять свое воображение с действительностью… Ну вот… коричневая парусиновая одежда и прочие мелкие детали… Я не думаю, что фантазирую: описание внешности поразительно подходит.

В это время уже все три начальника розыска были на ногах. Подполковник орал и распоряжался:

– Немедленно дать мне список всех возниц в городе! Обойти всех, у кого есть лошадь и телега! Выставить наблюдателей! Напасть внезапно!

– Вы посоветовали им что-нибудь? – обратился к врачу Тамаш Покол.

– Нет. Я… признаюсь, иногда пользуюсь пролеткой, когда срочно отправляюсь к больному, но ее… я им предоставлять не хотел. А впрочем, один из них сказал, что лучше всего пойти пешком – они попросят кого-нибудь по дороге их подвезти.

Теперь прояснилось и в голове младшего инспектора: он сразу «понял», почему оставлена копия. Ведь письмо было написано для того, чтобы ввести преследователей в заблуждение! Ваги, должно быть, считал, что копию найдут! Пусть ищут беглецов в Сомбатхее, а они тем временем у Гёнью переберутся в Чехословакию! Дьявольски хитрый план!..

– Лучше всего, если я на машине проеду по шоссе до Гёнью, – предложил Тамаш Покол.

– Да, – подхватил подполковник, – я тоже, естественно, еду с вами. А вы, господин младший инспектор, будьте любезны допросить возниц, расставить наблюдателей.

«По-моему, не стоит мне самому принимать эти меры, – думал начальник сыска, слушая приказ. – Ясно, преступники недолго искали возчика и отправились по дороге пешком. К Гёнью ведет сложная система полевых дорог, а пешеходные тропки всегда короче… Я хорошо это знаю…»

Все трое уехали. А врач, которого начальство за любезные указания поблагодарило торопливыми рукопожатиями, отправился в Сигет.

Однако нас он не нашел. Спрашивать открыто не мог, а те несколько товарищей, которых врач хорошо знал и в молчании которых был уверен, сами не могли сказать, где мы…

Перенесенный на июль майский праздник дьёрские товарищи организовали возле старого трактира. Среди редких деревьев на берегу Малого Дуная веселился народ.

Мы ждали окончания праздника, спрятавшись на заброшенном хуторе. Укрытием нам служил полуразрушенный рыбацкий дом, одна его стена была смыта наводнением. От людей, которые гуляли или сидели на траве, нас отделяло пятьдесят или сто метров.

Фюлёп бродил среди рабочих и сообщал нам новости. Известие о том, что Гутман арестован, нас очень обеспокоило. Фюлёп разговаривал то с одним, то с другим рабочим и все передавал мне. Я обдумывал, что мы можем позволить себе, не навлекая беды. Заметив кого-нибудь из старых знакомых, я говорил Фюлёпу: «Отзови его в сторонку, если не будет свидетелей. Пусть к нам заглянет».

Таким образом я повидался в тот день почти что с тридцатью своими друзьями. Мы следили, чтобы вокруг нашего убежища не скапливалось сразу много народу. Старые товарищи, друзья и все, кто хотел нам помочь, придумывали разные планы. Мы могли бы прожить в Дьёре хоть целых три месяца – столько верных и тайных уголков готовы были они нам предоставить. Каждый предлагал способ помочь нам выйти из города, советовал, куда идти дальше… Возможно, с нашей стороны было легкомыслием так, почти открыто, показываться, но, во-первых, я не мог противостоять желанию повидать друзей – ведь за спиной у меня были два года тюрьмы и скитаний, столько безотрадного одиночества, – а потом, если появлялся еще какой-нибудь старый знакомый, почему я не мог поговорить с ним, если был уверен, что он не выдаст?… Да, да, главная сила конспирации отнюдь не недоверие, а уверенность в людях… Покол и компания целыми часами гонялись за нами по запутанным дорогам к Гёнью, и в конце концов пришли к выводу, что нас не найдут. Тогда они проинструктировали патруль, расставили шпиков в штатской одежде и возвратились в город.

Младший инспектор только тогда сообщил о возможном пути на Сомбатхей. но после донесения врача эта новость уже не подействовала подобно бомбе. Они снова стали склоняться к мысли, что мы еще в Дьёре: это подтверждала найденная вчера одежда. Возникли подозрения, что и Гёнью была упомянута лишь для того, чтобы ввести в заблуждение розыск. Ведь преступники должны понимать, что огнестрельная рана вызовет подозрение врача… После длительного совещания они пришли к выводу, что, может быть, мы собираемся в Гёнью, может быть, в Сомбатхей, а может быть, назвали оба города, чтобы спутать им карты. Ведь один хромает – вряд ли беглецы пойдут пешком! Надо следить за поездами, продолжать опросы возчиков, надо устроить облаву в Сигете. Но необходимо также проверить, кто из тех, кого подозревают в симпатиях к коммунистам, не пришел на народный праздник.

В воскресенье к полудню подполковник попросил подкреплений. В четыре часа сорок жандармов и полицейских и почти вдвое больше сыщиков в штатском отправились с командного пункта в Сигет, чтобы устроить облаву.

Однако до этого произошла небольшая интермедия.

Утром Гутман съел подгоревший казарменный суп, но в полдень от бобов отказался и устроил скандал. По какому праву его здесь держат, когда он навел полицию на след. Ведь это он направил полицейских на оружейный завод и там были найдены вещи преступников. Ну погодите, он еще им покажет! Хорошо, что на праздник явился депутат парламента! Гутман кричал так, как обычно кричит человек, когда он очень зол. Казарменная охрана доложила о скандале возвратившемуся в Дьёр младшему инспектору, тот посоветовался с подполковником. И в самом деле, на арест Гутмана нет оснований. Толку от горбуна тоже мало… Подполковник отмахнулся: отпустите!