В нескольких шагах граница...

– Я понимаю, товарищ. Но мы, как видите, не можем ничего для вас сделать. Мы сейчас живем почти под надзором полиции. Они придут с облавой, а что скажут родители, где мы? Нет, спорить больше не о чем. Поверьте, это все, что мы можем сделать… Какая вам разница? Вы были бы там сегодня ночью, а так будете завтра в полдень. Это что-нибудь для вас значит?

– Объясните нам, товарищи, мы сами пробьемся к границе.

Хозяева рассмеялись.

– Если б это было так просто! – сказал беззлобно старик. (Я видел, ему было жаль, что сыновья отказались помочь, но видел и то, что он не станет им противоречить.) – Если бы там была дорога, товарищи, ту дорогу хорошо бы знали пограничники, верно? В том-то и вся загвоздка, что есть сто дорог и нужно уметь выбрать.

– Если бы мы точно знали направление, мы бы пробились.

Они снова рассмеялись.

– Вы сразу попадете в руки пограничников, особенно сейчас! Их теперь вдвое больше. Откуда вам знать, за каким деревом, в каком овраге укрылся часовой? Вас погонят назад, в Будапешт, и вам придется все начинать сначала…

Твердые, мерные шаги захрустели по шлаку улицы. Старший Эберлейн-сын подошел к окну и выглянул.

– Пожалуйста, – показал он, – вот почему нельзя! Теперь вы видите сами!

По противоположной стороне улицы шли два жандарма и сыщик. Они постучали в калитку самого крайнего дома.

– Товарищи, пожалуйста, – шепнул я взволнованно. – Мы не станем вас утруждать. Только скажите, где нам спрятаться в лесу, чтобы нас здесь не застали.

Старший Эберлейн-сын снова взглянул на меня, словно бы что-то заподозрив.

– Вы боитесь, что… Нет, эти ходят не из-за забастовки, они ищут не вас. Двух коммунистов, бежавших из вацской тюрьмы.

Тут я решился: будь что будет! Теперь уже все равно: останемся ли ми здесь, или он выдаст нас жандармам. А этого он, возможно, и не сделает.

– Эти двое – мы.

Он стоял и смотрел на нас, словно онемев. Он не спускал с нас похожих на отцовские светло-голубых глаз. А я торопливо расшнуровал ботинок и достал личную карточку.

– Пожалуйста, теперь вы поймете, что… Скажите скорее, как нам пробраться в лес и куда идти. Мы не хотим встречаться с пограничниками…

Наконец он опомнился. Казалось, душа его зашевелилась. На лице и во взгляде появилось совсем иное выражение.

– Почему вы, товарищи, не сказали сразу, почему не с этого начали? О, погодите, сейчас! Мать, оставьте хлеб с жиром… (Старуха как раз в этот момент собиралась положить в наши карманы завернутый ломоть хлеба.) Оставьте! Зарежьте и зажарьте цыпленка, они возьмут его с собой. Подождите! Отец, – обратился он к старику, – вы поведете их. До того… Нет, чердак не годится, туда тоже заглянут… Они правы: лес. Но надо бы объяснить… Совсем нетрудно найти обвалившуюся наклонную шахту. Да, там вы встретитесь, придет отец, принесет еду на дорогу…

– Спасибо, товарищ. Но не вздумайте резать цыпленка…

– Это наше дело! – отмахнулся он. – Ах, почему вы не сказали раньше! Отец, пока не ходите, оставайтесь здесь! Сейчас придут, им может показаться подозрительным, что вас нет дома… Товарищи сами найдут вход в шахту, проводите их в сад.

Он пошел вперед и выглянул через дверь кухни. Патруль уже скрылся в противоположном доме, один жандарм остался на улице, но стоял к нам спиной.

Мы пожали друг другу руки.

– Почему вы не сказали сразу, – прошептал он укоризненно, – ведь вас ждали! – Он крепко пожал нам руки. – Счастливого пути, ничего не бойтесь. – Он уже улыбался. – Старик самый лучший контрабандист на всей границе!

Глава двадцать первая На границе

Позади небольшого сада калитка открывалась на узкие шахтерские участки. Эти участки были размером с венгерский хольд и тянулись до самой опушки леса. Старик показывал мундштуком трубки:

– Глядите, вон там большой клен, с краю. От него пойдете направо, потом прямо вверх!

Он показал обходный путь. Если нас случайно заметят, мы сможем запутать следы. Зная направление промоины, ведущей ко входу в шахту, заблудиться было нельзя. Мы попрощались и вышли через калитку. Некоторое время мы крались у подножий садов; если идти через поле, нас сразу заметят; и вот мы крались, чтобы не увидели, из какого дома мы вышли.

Широкая равнина, на которой расположился поселок, была пуста и безлюдна. Мы скоро добрались до большого клена, росшего на опушке леса. По лесу мы шли спокойнее – уже не ощущали, как щекочет спину мушка жандармской винтовки.

Вход обвалившейся шахты оказался отличным убежищем – в этом мы скоро убедились. После обеда, пока мы там ждали, стрелковая часть дважды прочесала лес. Позднее старик рассказывал, что наши преследователи в нескольких местах расставили наблюдателей с биноклями. Какой-то из них увидел идущих в лес двух человек и доложил начальству. Правда, наша одежда не подходила к описанным приметам беглецов. Однако теперь уже Тамаш Покол решительно утверждал, что именно нас он видел в полдень и что мы действительно были не в коричневой одежде. Но, с другой стороны, никто в поселке не мог сказать, кто были те двое, которых он видел. Словом, они бросились за нами. Несколько часов прочесывали лес, но потом им это надоело, и они перестали. Так, во всяком случае, думали мы… Два солдата вошли в шахту и, осветив карманными фонариками, основательно проверили вход. Мы спрятались за грудой обвалившейся породы, как посоветовал старик. Между обвалом и вершиной скалы было такое узкое отверстие, через которое в шахту с трудом мог проползти один человек. Шахта обвалилась не вся, завален был участок лишь в двадцать метров. Миновав его, мы притаились и сидели на корточках, а нас в это время тщетно искали, не заметили и не сообразили, что за обвалом может быть что-нибудь еще. Потом мы услышали, что они уходят, шум затих.

Старика нам, однако, пришлось ждать долго, мы уже думали, что случилась беда. Здесь, в горах, солнца не было видно, в небе светились лишь облака – было что-то около половины восьмого. Наконец мы услышали шуршащие по опавшей листве шаги, и перед входом кто-то трижды кашлянул, крякнул, как человек, курящий трубку, – это был сигнал.

– Ну, – ободрил нас старик, – сейчас начнется игра в пятнашки – все бросились за вами. Да это пустяки, не унывайте!

Старик захватил топор, притворившись, будто идет за ветками и хворостом. На плече у него висел ремень, чтобы связать хворост.

Лес вдоль и поперек бороздили тропы, колейные дороги дровосеков, промоины – по ним ходили пограничники. А мы, пересекая и пересекая дороги, шли так, словно кто-то вокруг шоссе чертил замысловатые узоры. Это было нелегко. Иногда мы задыхались от крутого подъема, а иногда скатывались по скользкому слою хвои. Старик шел впереди, а шагах в пятидесяти от него – друг за дружкой мы. Изо рта нашего проводника свисала набитая трубка. Это был условный знак: если он остановится закурить, мы тотчас ложимся на землю и ищем укрытия. Он предупредил, чтобы мы обходили скрипучие кучи булыжника, не наступали на ветки и шли совсем тихо. Лучше медленно, но верно. Если он поправит шапку, мы должны остановиться, дать отойти ему еще дальше вперед и подождать, пока он за нами не вернется…

Солнце уже зашло. С западной стороны на вершинах гор светились облака шафранного цвета. В лесу почти нельзя было различить темные и светлые стороны деревьев. Старик в одном месте остановился и поправил шапку. Мы с Белой сели и минут десять ждали, пока наконец он вернулся и сделал знак следовать за ним. Нам надо было пересечь более широкую колею, и он, как видно, прежде проверил, нет ли поблизости замаскированной охраны. Эту дорогу мы пересекали дважды; один раз ему пришлось закурить. По дороге шел патруль, должно быть постоянный пограничный патруль: они старика знали.

– Собирать ветки, отец Эберлейн?

– Да, и еще за грибами.

– Грибы принесите нам.

– Если найду.

– Ну, будьте здоровы!.. Ничего вы здесь не видели?

– Нет.

– Ладно. Не забудьте о грибах!

Вот и все, они пошли дальше.

Теперь наш путь пролегал по горному хребту или плоскогорью. Мы достигли опушки леса, там было еще довольно светло, а в чаще мы уже с трудом обходили ветки. Было тепло, и мы шли в пиджаках внакидку.

Вдруг на просеке послышался собачий лай.