В ногу!
Шрифт:
Один итальянец, живший на склоне холма, развел собственный огород. Это было единственное красивое пятно на всем холме. Он возил в тачке чернозем на вершину и по воскресным дням, весело насвистывая, копался в своем огороде. Зимою он сидел дома и набрасывал какой-то план на листе бумаги. Когда же наступила весна, итальянец по этому плану разбил сад и устроил огород, использовав каждый дюйм земли. Когда началась забастовка, ему было предложено встать на работу или убраться из дома. Итальянец подумал о своем садике, о труде, затраченном на него, и вернулся на работу в шахту. Но пока он работал, бастующие рудокопы явились в его дом и уничтожили садик. На следующий день итальянец присоединился к бастующим.
В крохотной лачуге, состоявшей из одной комнаты, на холме жила старая, невероятно грязная и совершенно одинокая нищенка. Она собирала по городку все разбитые стулья и столы и до того набила ими
— Красавчики! Скэбы! Пижоны! Сопляки расфранченные!
Молодой офицер в очках, сидевший на серой лошади, повернулся к солдатам и сказал:
— Оставьте ее в покое. Это сама Мать-Нищета.
Когда рыжеволосый мальчик увидел рабочих, которые плелись следом за солдатами, он почувствовал ненависть к ним, его симпатии, скорее, были на стороне солдат. Вид кавалеристов, гарцевавших плечом к плечу, взволновал его. Он подумал о том, какой порядок царит среди этих людей, молча и быстро подвигающихся вперед, и ему почти хотелось, чтобы они разрушили город. Когда бастующие уничтожили сад итальянца, Норман Мак-Грегор был страшно возмущен и, шагая взад и вперед по комнате, говорил:
— Будь это мой сад, я бы убил их! Я ни одного из них не оставил бы в живых. Надо во что бы то ни стало выбраться отсюда! Если человеку все здесь противно, дайте ему уехать.
Он вспомнил, что его отец всю жизнь работал и копил деньги, чтобы приобрести ферму в долине. Они называли его Взбалмошным, но он был умнее их — они не посмели бы тронуть его сад.
В мозгу шахтерского сына стали тесниться странные, полусозревшие мысли. Мальчик во сне видел движущиеся колонны людей в военной форме, он стал находить новый смысл в отрывках истории, слышанных в школе, и сильно заинтересовался подвигами героев древности. Однажды в летний вечер, когда Норман без дела стоял возле гостиницы, где находились бильярдная и кабак, в котором работал его черноволосый товарищ, он услышал любопытный разговор.
Одним из собеседников был заезжий оптик, который раз в месяц появлялся в угольном городке и продавал здесь очки. Продав несколько пар, он обязательно напивался, и порой его запой длился целую неделю. В пьяном виде он говорил по-французски и по-итальянски, а иногда, стоя в кабаке перед шахтерами, декламировал из Данте [8] . Его одежда лоснилась от старости, а огромный нос был испещрен красными и темно-синими жилками. Шахтеры считали его чрезвычайно мудрым, им казалось, что такой человек обладает неземными познаниями. И они с гордостью носили скверные, не подходившие для их глаз очки, которые он навязывал им.
8
…декламировал из Данте. — Данте Алигьери (1265–1321) — итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка, автор поэмы «Божественная комедия» (1307–1321; изд. 1472).
Иногда, словно снисходя до своих клиентов, оптик проводил с ними вечерок. Как-то раз, закончив декламировать один из сонетов Шекспира, он оперся рукой о стойку и разбитым пьяным голосом принялся читать ирландскую балладу, начинавшуюся словами: «Та арфа, что пела под сводами Тары, Не петь ей уж песен родных…» [9] . Затем он опустил голову на стойку и заплакал, а шахтеры участливо смотрели на него.
В этот вечер, когда Красавчик Мак-Грегор прислушивался к голосам, пьяный оптик отчаянно спорил с другим пьяницей. Последний, худощавый расфранченный человек средних лет, служил коммивояжером в какой-то крупной обувной фирме. Он сидел на стуле и, откинувшись назад, читал вслух из какой-то книги. Когда он сильно увлекся длинной фразой, оптик прервал его и, приблизившись к нему, еле держась на ногах, принялся браниться и ругаться. Он, видимо, был вне себя от ярости.
9
…принялся читать ирландскую балладу «Не петь ей уж песен родных…» — Имеется в виду стихотворение ирландского поэта Томаса Мура (1779–1852) «Арфа Тары» (1834), входящее в сборник «Ирландские мелодии» (1807 или 1808–1834); цитата приводится в переводе Е. Степановой (см.: Мур Т. Избранное. М., 1986. С. 445).
— Меня тошнит от этой ребяческой философии, — заявил он. — От одного вашего чтения у меня уже пересохло в горле. Вы даже не умеет внятно произносить слова. Вы только гнусавите и издаете мерзкие звуки.
Широко расставив ноги и надув щеки, оптик бил себя в грудь.
— Я знаю вашего брата. Мне плевать на вас! Таких, как вы, много и в вашингтонском конгрессе, и в английском парламенте. Когда-то подобные вам субъекты вершили судьбами Франции. Но они верховодили только до тех пор, пока не явился сильный человек, вроде меня. Они все исчезли в тени великого Наполеона [10] .
10
Они все исчезли в тени великого Наполеона. — О Наполеоне I см. примеч. 16 на с. 425. Увлечение Андерсона личностью Наполеона в период создания романа «В ногу!» описано им в «Мемуарах»: «Я читал что-то вроде жизнеописания Наполеона, героя многих американских бизнесменов, и в одном магазинчике, в Кливленде, купил несколько свинцовых фигурок, которые привез домой и отнес к себе в комнату. Покупая их, я говорил себе, что из них выйдут прекрасные игрушки для детей, но дети их так и не увидели. (…) Они стояли у меня в комнате на полке — маленькие солдатики в красных мундирах на черных вздыбленных конях и солдатики в синих мундирах на белых конях. Там же были и пехотинцы в красных мундирах с крошечными ружьями, и всех их я выстроил в ряды — картина, признаю, нелепая, но достоверная. Из кладовки я достал трость и принялся расхаживать взад и вперед. „Вот ведь, черт побери, Наполеон!“ — вскричал я, остановившись перед свинцовыми солдатиками и представляя себя некой героической личностью, маленьким корсиканским капралом, я — маленький изготовитель краски из Огайо» (Sherwood Anderson’s Memoirs. Р. 252–253).
Оптик сделал жест, предававший расфранченного коммивояжера полному забвению, и обратился к Красавчику Мак-Грегору. Он заговорил по-французски, а человек на стуле погрузился в беспокойную дрему.
— Я подобен Наполеону, — повторил пьяница, снова переходя на английский, и в его глазах показались слезы. — Я беру у этих шахтеров деньги и ничего не даю им взамен. Я продаю их женам очки по пять долларов, а мне они обходятся в пятнадцать центов. Я шагаю по этим скотам, как Наполеон шагал по Европе. Не будь я дураком, я был бы олицетворением порядка. Я подобен Наполеону и, как он, презираю людей.
Эти слова пьяного не выходили у юного Мак-Грегора из головы, толкали на размышления. Не понимая скрытой в них философии, он, однако, в своем воображении оказался пленен легендой о великом французе, и его ненависть к хаотичной бессмысленности жизни получила своеобразную точку опоры.
Вскоре после того как Нэнси Мак-Грегор открыла булочную, началась очередная забастовка, погубившая ее торговлю. Снова шахтеры без дела шатались по улице. Они приходили в булочную и просили Нэнси Мак-Грегор отпустить хлеб в долг. Красавчик Мак-Грегор встревожился. Он видел, что деньги его отца уходят на хлеб, который бесплатно раздается шахтерам. Однажды вечером он встретил одного из должников, который, с трудом держась на ногах, проходил мимо булочной. Тогда мальчик запротестовал.
— У них есть деньги на то, чтобы напиваться, — сказал он, — так пусть же они платят за хлеб!
Но Нэнси Мак-Грегор продолжала торговать хлебом в долг: она не переставала думать о женах и детях несчастных рудокопов. К тому же она слыхала, что правление угольной компании собирается выгнать бастующих из домов.
«Я сама была женой шахтера и до конца останусь на их стороне», — решила она.
Однажды в булочную пришел управляющий шахтами. Он оперся о прилавок и заговорил с Нэнси. Норман Мак-Грегор стоял рядом с матерью и слушал.
— Надо положить этому конец, — говорил управляющий копями, — я не потерплю, чтобы эти скоты разоряли нас. Я требую, чтобы вы закрыли булочную на время, пока не кончится забастовка. В противном случае я сам закрою ее. Это здание принадлежит нам. Они не оценили того, что сделал ваш муж, и я не понимаю, почему вы собираетесь разорить себя ради них.
Нэнси посмотрела на него и ответила глухим, решительным голосом:
— Они считали моего мужа безумцем, и он действительно таким и был, — ответила она. — Но он потерял рассудок только после того, как гнилые балки в шахте рухнули и изувечили его. А потому не они, шахтеры, а вы виноваты в том, что случилось с моим мужем.