В обличье вепря
Шрифт:
Рана у нее на руке сочилась прозрачной жидкостью, которая к заходу солнца превратится в струп. Она не чувствовала, как зазубрины протыкают ей кожу, когда вынимала стрелы из тел своих жертв, не чувствовала, как с каждым повторным движением рана становится глубже. Пальцы начали застывать. Она согнула их и подняла голову, услышав, как вскрикнул от боли Терсит. Его как раз передавали с рук на руки Нестору и Меланиону, который старался не встречаться с ней взглядом. Что заставляет этого парня именно сейчас держаться от нее подальше? Мелеагр? Присутствие прочих?
Большая часть дня ушла у них на то, чтобы добраться до последнего из отрогов Аракинфа. За ним показалась дальняя часть лагуны. Место вчерашней высадки осталось далеко за спиной. Солнце окрасило воду в красный цвет, как прошлым вечером. Воздух попробовал сумерки на вкус, и ему понравилось. Линия небольших островков, вытянувшаяся, словно цепочка часовых, между ближней лагуной и заливом, который откровенно пытался ее поглотить, разноцветила воду и отбрасывала удлиняющиеся тени: маленькие озерца тьмы, которых, как на буксире, тянули за собой эти бесформенные, с гладкими спинами морские чудища — и уплывали вслед за огненным шаром, медленно нисходящим в воды западного моря. Обильнее, чем где
Никому.
Но этих маленьких островков стало больше — теперь она отчетливо это видела, — и они двигались. Они были куда меньше и ближе, чем ей показалось поначалу. Они появились из устья Ликорма, в количестве двух или трех десятков. Флотилия крохотных суденышек пересекала залив, осторожно пробираясь за отмелями, которым каждое из них старательно подражало и которые неподвижностью своей выдавали их, и в каждом сидело по существу, которое было создано, чтобы стать мужчиной, и шевелило теперь веслами. Сперва она подумала о горожанах, пропавших утром, забросив свое безумное жертвоприношение. Но тех были сотни, может быть, даже тысячи. Она тряхнула головой и повернулась, чтобы крикнуть о своем открытии.
Перед ней стоял Мелеагр, пустота в форме мужчины, на фоне закатного солнца. Он тоже видел ползущие по воде чешуйки тьмы или знал, что они там будут, но держал язык на привязи — точно так же, как сейчас одним взглядом сковал язык ей. Серая тень сумерек соскользнула на залив и смешала его воды со всем тем, что двигалось по ним. Она тоже держала его: своим молчаливым согласием, которое наполовину шло от готовности подчиниться мужчине, что стоял над ней на берегу реки, но так и не осмелился подойти, наполовину от готовности подарить ему то, чего он хотел от нее сейчас, в тени Аракинфа, и здесь, в окружении мужчин, которых вел на верную смерть: дар, который принял форму ее молчания.
Меланион мог выследить зверя, которого они искали; Мелеагр мог его убить. Но не оба сразу. Попытка выбрать между ними сделает ее слабой, подумала она, когда настанет время выбирать.
Охотникам в эту ночь снился вепрь. На северо-западе, над коренастыми вершинами Акарнанского хребта ярилась и громыхала гроза, то и дело выхватывая из тьмы их лежащие вповалку тела. Прокатившись над озером Трихонидой, она разбилась о северные горы, излившись молчаливыми потоками дождя, который тут же заполнил каждую впадину на негостеприимной местной земле. Раскаты грома переместились к югу, растягиваясь, затихая, возвращаясь снова, так что слитный этот гул достиг спящих героев и вошел в их сны. Они лежали там, где каждый упал на землю, и далекая гроза эхом отдавалась в их набрякших усталостью головах, превращаясь в стук копыт. Потому что в тот момент, когда зверь выходит из болотистых своих прибежищ и перебирается на твердую почву, кажется, что земля начинает вибрировать под ногами.
Охотники всегда принимали к сведению этот знак, приняли они его к сведению и сейчас. Именно этот звук был последним, который слышал в своей жизни Идмон, умерший от раны в паху и погребенный аргонавтами с подветренной стороны мыса Ахеронт [110] . В тот раз Пелей и Ид убили зверя и оставили его голову и шкуру гнить на месте. Гром бежал все дальше, отдаваясь от остановившихся Симплегад [111] и откатываясь обратно через море в окрестности Фтии, где однажды некий брат услышал тот же звук, а другие двое были притворщики. Эта охота — предлог. Несчастного Фока сбросят в колодец. Пелея и Теламона сперва обвинят в убийстве, потом приговорят к изгнанию [112] , а потом они окажутся здесь, в пространстве сна. Лаэрт видит двух мужчин: один молодой, другой старый — как они пробираются сквозь заросли мирта и лавра. В руках у них кизиловые копья. Младший смотрит вверх: легкий отзвук грома прокатился где-то на самой грани слышимости и тут же вышел на другой, более настойчивый регистр звучания. Старший фиксирует взгляд на подлеске. Эти двое мужчин напоминают его самого: каким он был и каким будет. Их головы поворачиваются с такой мучительной неспешностью. Какая-то иная сила управляет этим сном, всепроникающая вялость, которая обращает мускулы рук и ног в свинец, а кипящий мозг сновидца — в окатанный ветром и нагретый солнцем камень, над которым в перегретом мареве реет сон. Вместо поводьев — цепи, и они то уводят вбок, то звенят от напряжения, когда Адмет натягивает их, чтобы заставить льва и кабана против воли идти по той колее, которая принесет ему руку дочери Пелия [113] . Их рык и храп скрежещут у него в ушах. Его спина запятнана их пеной.
110
Идмон, сын Абанта (или Аполлона), — аргосский герой, наделенный пророческим даром, участник похода аргонавтов. Погиб от несчастного случая во время высадки аргонавтов в Вифинии, возле устья реки Ахеронт и одноименного скалистого мыса, на котором, согласно преданию, находилась пещера, ведущая в Аид. Идмон знал, что ему суждено погибнуть, даже не добравшись до Колхиды, но в поход тем не менее отправился. Причиной его смерти стал кабан, который внезапно выбрался из тростниковой топи и напал на проходившего мимо героя. Согласно Аполлонию Родосскому, нашему основному источнику по данному сюжету, кабан ударил Идмона не в пах, а в бедро, «жилы ему перервав и кость раздробивши» (Argii.825). Смертельно ранив Идмона (который, кстати, был, согласно Аполлонию, еще жив, когда его принесли обратно в лагерь, так что, вероятнее всего, дрожь земли и стук копыт вепря не были последним звуком, который он услышал в жизни), кабан попытался уйти обратно в болото, но, увидев бегущих на подмогу людей, снова бросился на Пелея, но был убит Идом. Это была победа без трофея (как правило, главный трофей — это голова и шкура убитого животного): герои не стали «принимать в добычу» зловещего зверя и бросили тушу неразделанной на том месте, где вепрь упал и издох.
111
Речь идет о знаменитых «сходящихся скалах», через которые первым из созданных человеком судов прошел «Арго», — скалы успели всего лишь «прищемить ему хвост», раздавив кормовое украшение, после чего остановились на веки веков и перестали мешать судоходству в районе Босфорского пролива.
112
Речь идет об Эакидах — Пелее и Теламоне, старших сыновьях эгинского царя Эака от Эндеиды (по наиболее распространенной версии мифа), и Фоке, его младшем сыне от нереиды Псамафы. Популярный сюжет о зависти старших сыновей к единокровному младшему брату, любимчику отца, приводит в данном случае к «нечаянному» убийству во время атлетических состязаний. По одной версии (Apollod iii. 12.6) Теламон, а по другой (Paus ii.29.7) — Пелей попадает каменным диском Фоку в голову (видимо, именно этот «гром» и имеет в виду автор), после чего братья прячут его тело в колодце и пытаются разыграть перед отцом полное неведение о случившемся. Убийство Фока тем не менее приводит к изгнанию обоих сыновей с родной Эгины и к возникновению двух ветвей Эакидов — фтийской (Пелей — Ахилл — Неоптолем) и саламинской (Теламон — Аякс/Тевкр — Еврисак).
113
Имеется в виду сюжет о замужестве Алкесты (в русской традиции также Альцесты, Алкестиды), дочери иолкского царя Пелия, сына Посейдона и Тиро. Не желая выдавать Алкесту замуж, Пелий объявил, что ее мужем станет только тот человек, который сможет впрячь в колесницу кабана и льва и проехать на этой упряжке обычную для конских ристаний дистанцию. Адмет, царь фессалийских Фер, смог выполнить это условие, поскольку заручился помощью Аполлона, которого Зевс на год отдал к нему в пастухи в наказание за убийство киклопов. Брак, однако, не задался с самого начала, ибо Адмет по не вполне понятным причинам не принес обычной в таких случаях жертвы Артемиде и, войдя в супружескую спальню, обнаружил на ложе вместо новобрачной клубок змей. Засим через некоторое время следует широко известная коллизия с попыткой Алкесты заменить собой мужа, которому вышел срок умирать, закончившаяся счастливым вмешательством Геракла.
Вепрь выпрыгивает из темноты и мечется у костра между спящими. Их головы подпрыгивают, когда чудовище с шумным выдохом приземляется между ними, выбив копытами четыре небольшие кротовины. Каждый из них — как дышащая осажденная крепость. Будущее невнятно и набрано, как мозаика, из прошлых событий, из обязательств и неразрешимых проблем, которые запуганы клубком. Земля дрожит и ходит ходуном, потом успокаивается. Красный глаз огня с ходом часов гаснет. Приходит утро. Выжившие сыновья Фестия — Ификл, Афар, Евипп, Плексипп, Еврипил, Протой, Прокаон, Клитий и Иппофой — исчезли. Охотники поднимают головы от тяжкого сна и видят знак, оставленный дезертирами, который может предвещать как счастье, так и несчастье, может оказаться и отвратительным тотемом, и скорбным напоминанием: брошенный братьями труп Комета сидит у входа в рощу, прислонившись к стволу огромной ольхи, и к руке его привязано копье.
Собаки рассыпались веером и убежали вперед: голова опущена, нос в землю и пытается поймать запах. Аура тявкнула им вслед, она бы с удовольствием присоединилась к стае. Вскоре они превратились в белые и светло-коричневые движущиеся точки, едва различимые на фоне голой земли и сухой травы. Они обогнули самый дальний с южной стороны отрог Аракинфа. Стояло раннее утро, и западный склон был в тени.
Мелеагр спустил собак и отправил их выслеживать сыновей Фестия. Охотники последовали за животными и за их дичью в остывший за ночь воздух, который катился вниз с верхних склонов, оставляя за собой тонкую пелену дымки. Обильная роса тут же промочила им ноги, и все, кроме Линкея, принялись мигать и щуриться, повернувшись спиной к отраженному поверхностью залива свету и войдя в тень. Затем — как будто сама гора давала знать, что почувствовала их вторжение в область ее компетенции, — откуда-то со склона донесся странный крик, раздавленный расстоянием до одной-единственной нисходящей ноты; он завис на мгновение в тихом утреннем воздухе и долетел до них, как унесенный ветром отзвук выстрела. Человеческий крик.
Они подняли головы и успели отсчитать один… два… три удара сердца, прежде чем крик оборвался. И никакого движения на склонах горы. Они снова посмотрели вниз, все, кроме Линкея, который все еще пытался отследить растворившийся в воздухе звук. Его взгляд проник сквозь шероховатую шкуру горы в лежащие под ней, набросанные в спешке друг на друга пласты аллювиальной почвы, которые мягким панцирем обволакивали твердый известняк. Нутро горы кипело жизнью. Бесчисленные замкнутые в раковины существа роились в застывшем море тьмы и камня. Ид потянул его за руку. Линкей, судя по всему, смотрел в пустоту, но взгляда оторвать не мог.
Аталанта смотрела на него без всякого излишнего любопытства: Линкей — зоркий, так же как Тесей и Пирифой неразлучны, как Пелей и Теламон — убийцы собственного брата Фока, а Ясон — единственный в мире капитан единственного в мире судна. Так же, как она сама — медвежья воспитанница или девственница. Или — победительница вепря. Ид взял брата за руку и повел вперед. Охотники двинулись дальше по следу, оставленному теми, кто сбежал ночью.
Колонна растянулась, и двое братьев вскоре отстали от остальных, присоединившись к Нестору и Фениксу, которые вели Терсита.
Бегство сыновей Фестия — что-то вроде приманки или наживки или по крайней мере задумано как таковое, думал Меланион, который шел в хвосте колонны. Крики пойманного в петлю фавна привлекут его мать; падаль кормит и ворон, и червей. Через собак к сбежавшим людям, через людей — к вепрю. Ибо зверь сначала нападет на ту группу, что поменьше. А через вепря к Аталанте. И через Мелеагра. Через того, кто непременно заведет их в самое пекло, как он и должен, — так же, как его собаки сейчас уводят их в сторону от правильного пути. Всех, кроме него. Он внимательно оглядел местность, выискивая подтверждение своим догадкам, и глаза его прошлись от самой вершины до кромки воды и обратно. Что-то есть такое у него в памяти или — что-то такое, что ему еще предстоит встретить.